Зинаида Гиппиус - Том 5. Чертова кукла
– Soyez heureuse, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь, да благословит вас Бог. Это человек высокой души. Его надо уметь ценить. Слушайте его. Без страха в его руки вручаю я l'unique enfant de ma pauvre fille…[53]
Графиня скупо прослезилась. Литта перешла в объятия княгини Александры, которая, прикладывая сухие щеки свои к ее лицу, шептала:
– Aimez le, votre maitre. Aimez le, il en est digne[54]. «Да фу ты, что с ними? Кончать бы!» – с тоской думала Литта.
– Grand-mere, – прошептала как бы в смущении, – puis-je me retirer?[55]
Графиня отпустила ее величественным жестом.
– Allez, mon enfant, Господь над вами. Allez. Vous verrez votre fiance se soir.[56]
Нет. Она все-таки не думала, что так будет тяжело. Первая капля лжи, а ведь ее предстоит целый водопад. Месяцы кривлянья, умолчания, хуже – притворств. И таких гадких. Тошно, тошно…
Вздор. Не назад же идти. Так надо, так она решила, так будет. Это все малодушие.
Сменцев, значит, приедет вечером? Вот сказать ему о Хованском. А что же Катя? Объявить ей, что выходит замуж за Сменцева? Или нет?
Катю Литта нашла в классной за чаем, за разговором с Гликерией, и успокоившейся, почти веселой.
– Ну что? – подняла она голову. – Можно мне к графине? Как ты советуешь?
Гликерия тихо вышла, тихо притворив дверь.
– Да какая ты красная. Спорила с бабушкой?
– Нет, Катя, вот что…
И, наливая себе чай, Литта медленно и спокойно стала убеждать Катерину Павловну совсем успокоиться, мирно сидеть дома, а уж она, Литта, обо всем позаботится. Графиню лучше Кате не видеть пока. Толку не будет. Нынче вечером, когда приедет Сменцев…
– Ты его увидишь сегодня же? – вскрикнула обрадованная Катя.
– Да. Вот и поговорю. Сегодня ведь решилось, он мой жених, – прибавила она невольно, почти проговорилась.
– Что? Что?
– Он мой жених, я выхожу за него замуж.
Катя так и сидела с выпученными глазами. Потом дух перевела.
– Вот как. Скрытная! Еще, верно, на Стройке влюбились друг в друга?
Литта поморщилась. Начинается. Опять. Однако нечего делать. Все равно Катя узнала бы.
– Видишь, Катя… Тут все очень сложно. Мы говорили с ним и летом, это правда. Я, верно, еще учиться буду после свадьбы. Может быть, за границу поеду…
Катерина Ивановна не обратила внимания на уклончивость ответа. Уже думала о своем, о том, что это хорошо, Литта, наверно, позаботится о ее деле, сегодня же увидит Сменцева, разузнает, пристанет… На Сменцева Катерина Павловна очень надеялась, хотя сама не знала, почему.
Сразу повеселела.
– Вечером потелефонируй мне, да? Что он скажет. Или как? Лиля?
Едва успокоила ее Литта, обещав приехать сама завтра утром. Взяла обещание до тех пор ничего не предпринимать.
А когда уехала, наконец, эта бедная тетя Катя, – Литта села в кресло и неподвижно, опустив руки, как очень, очень усталый человек, просидела до самого обеда. Старалась не думать ни о чем. Силы собирала для предстоящей семейной сцены.
И ничего, справилась.
Были и поцелуи (слава Богу, мало), и благословения в графинином будуаре, бабушкины и отцовские. Потом разговоры длинные.
Роман Иванович держал себя просто, с большим достоинством, несколько даже строго, и Литта была ему за это благодарна. Наедине они не оставались, – как спросить его о Хованском? А вечер шел к концу.
Свадьбу решили сделать очень скромную, – графиня сама сказала: «нечего с этим выставляться, не такие времена, чтобы о пирах думать», – и сейчас после нового года: теперь не успеешь, пост через две недели.
Этого Литта не ожидала, забыла о посте. Два месяца ее муки. С облегчением и почти с нежностью взглянула она на Романа Ивановича, когда он сказал:
– Мне надо будет отлучиться по делам из Петербурга, на месяц или полтора. Как ни грустно. Дела нуждаются в устройстве.
Слава Богу, хоть не будет этого официального жениховства. И она заспешила:
– Да, да, я знаю. Конечно, поезжайте. Вы когда, скоро?
– Думаю недели через две-три. В декабре буду обратно.
– А наше собрание в четверг? – начала графиня. Заговорили о собрании.
Литта тихо встала. Тихо вышла в соседнюю, полуосвещенную гостиную. Глядела в незавешанные окна, голубые от уличных фонарей. И не слышала, как подошел к ней Роман Иванович. Он уже простился с графиней, уходил.
– Юлитта Николаевна…
– Постойте. Мне надо вам сказать несколько слов. Нет, нет, не об этом, это уж все решено. Кончено. А вот… Что вы о Хованском знаете? Что за нелепая история? Это ваша Габриэль? И что будет? Что надо делать?
Бледный – в голубом отсвете окна Роман Иванович казался еще бледнее. Красивые брови его сжались. Но он улыбнулся.
– Пусть это вас не беспокоит. Передайте Катерине Павловне, что все устроится через несколько дней. Вам я скажу больше: да, это Габриэль, – из чистого идиотства и легкомыслия. Но она обезврежена, и самой ей ничего не грозит. Я ее отправил в Лондон с верным человеком и в верные руки. Не скоро выберется оттуда.
– Но… как же это?
– Устроилось. Жаль, надо бы неделей раньше… Алексей был бы цел.
– А теперь? И какие это бумажки? Серьезные? Прокламации?
– Я сам не ожидал. К счастью, Габриэль мало знает, и если попалось ей что-нибудь, то случайно. Это она за свой страх возилась с Алексеем… И на чужой счет, – прибавил он зло. – Ну, могло и хуже выйти.
– Но… какие же это были прокламации? Роман Иванович помолчал.
– К сожалению, если я верно успел узнать, нехорошие. Насчет войск и присяги… Ну, это потом, все равно… Так, видите ли, может кончиться высылкой Алексея. Больше ничем.
– Ах, Боже мой!
– Оставьте. Хуже могло быть. А это ничего. Катерину Павловну успокойте, главное, – пусть сидит смирно. Устроится. До завтра, милая… Юлитта Николаевна.
Почтительно нагнулся, взял ее руку и поцеловал.
Сделал это так просто. Так естественно и твердо. Что же? Ведь он «жених». Он и завтра придет. И послезавтра. И опять руку поцелует.
Он пришел и завтра, и послезавтра, и много дней подряд приходил. Наедине с Литтой он был совершенно так же почтителен и строг, как при других. Со строгой нежностью целовал ей руку – Литта привыкла, ведь так надо.
Иногда они долго беседовали в гостиной, в уголке, и на графинин взгляд казались очень нормальными, приличными женихом и невестой.
На собрание Литта не пришла: сказалась больной, с молчаливого согласия Романа Ивановича.
– Графиня была весьма недовольна вашим отсутствием, – передавал Литте Сменцев на другой день вечером, когда он сидели вдвоем в гостиной против двери графининого маленького салона. – И знаете, лучше в следующий раз не пропускайте. Стоит ли? Чрезмерная у вас нервность. Не ожидал. Явление любопытное и крайне поучительное. Его надо понимать.
Литте сделалось стыдно.
– А что было?
– Этого не расскажешь. Ну, Федька явился. За ним телохранитель в синей блузе до пят, босой и с жезлом. Федька был не в ударе, все о вас спрашивал и скоро уехал.
– Вот видите. Это опять бы целоваться полез. Не могу я… Роман Иванович усмехнулся, пожал плечами.
– И нервность и брезгливость. Однако вы барышня, Юлитта Николаевна. С добрым чувством советую: следите за собой.
Так много было в словах его снисходительной насмешливости, что Литта вспыхнула и рассердилась. Не на него – на себя. Ведь он прав. Захотелось сказать, как дети говорят: «да, да, не буду больше». Но пролепетала:
– Пусть барышня. Что вам за дело? А он опять пристыдил ее:
– Не капризничайте. Мечтаете о серьезных делах, а сами ребячитесь. Мне… очень жаль.
Помолчали. Глядя на покрасневшее лицо девушки, на ее дрожащие, опущенные ресницы, Сменцев думал, что попал верно, что она сейчас его, а не себя считает правее, что его замечание, его суд – ей важны, она уже считается с ним. Да, но опасно перетянуть струну.
– Юлитта Николаевна, – сказал он как ни в чем не бывало. – А дела-то наши выясняются. Сегодня за верное узнал…
– Какие дела?
– Алексеевы. Недели полторы еще посидит, а затем самым тихим манером его вышлют… не бойтесь, только за границу, без шума. Что за беда, человек состоятельный. В свое время вернут. Вы предупредите Катерину Павловну заранее. Наверно, с ним поедет.
– Господи! Да как возможно? Из-за такого вздора.
– Это на чей глаз. Времена теперь, сами вы знаете, тугия. А та бумажка, которую у него нашли, острее других. Да хотите взглянуть? Я вам ее принес.
Литта вспыхнула от любопытства и удовольствия.
– Здесь нельзя, – прошептала она, взглянула на раскрытую дверь в маленький салон; там графиня восседала за рабочим столиком, а насупротив (только что явился) сидел старый, молчаливый генерал – из благочестивых.
– Нельзя; бабушка – она зоркая. Начнутся расспросы. Лучше после, когда будете уходить, передайте мне.
