Михаил Пришвин - Том 2. Кащеева цепь. Мирская чаша
Вдруг позвонили в передней, постучали, и затем в двери показалась рука Мины с письмом. Алпатов взял открытку и прочитал ответ адресного стола: «Русская фрейлейн Инна Ростовцева живет на Фридрихштрассе, номер 14, в квартире номер 12, у пасторши Вейсс».
Вмиг исчезли все наваждения катценяммера, и обыкновенное бытие, заключенное в точном адресе, является Алпатову таким же священным чудом, волшебством, счастьем и силой, как горсточка золота, полученная голодным поэтом, который не знал, что поэма его гениальная…
Он быстро одевается, не забыв приколоть красивый жетон стрелкового общества, и выходит к Мине поскорее напиться кофею.
– Вы очень бледный, – сказала ему, улыбаясь, Мина, – я вам приготовила сегодня черный кофе с лимоном, это очень помогает от катценяммера.
– Есть болезнь, – ответил Алпатов, – против которой не помогает черный кофе с лимоном.
– Какая же это болезнь?
Никому бы в России даже в шутку Алпатов не сказал бы это слово не только по-русски, но и по-французски, слово это казалось ему достаточно пошлым, чтобы шутить, но по-немецки, но Мине болезнь свою он решился назвать и ответил:
– Любовь.
– Ну, какая же любовь, когда вы еще и не осмотрелись в Берлине.
– Моя невеста, – ответил Алпатов, – из России, она здесь и будет учиться вместе со мной.
– Учиться с невестой! – воскликнула Мина. – Значит, у вас в России с невестами учатся? Почему же вы вчера нам все это не рассказали, всем бы это было очень интересно узнать.
И Мина стала спокойно расспрашивать о родителях невесты, о средствах, и сколько времени продолжается их роман. Будь это вчера, конечно, Алпатов не стал бы об этом разговаривать с Миной, но с точным адресом невесты в кармане ему было очень приятно разговаривать и представлять себе, что у него, как у всех. Он рассказал Мине, что родители его невесты очень богатые и знатные люди, что она их единственная дочь, и воспитывалась в Смольном, и кончила там с шифром. А Смольный создан императрицей Екатериной Великой для воспитания образцовых матерей. Конечно, образование в Смольном вполне достаточно для женщин, но в России модно заграничное образование и дает высшее положение в обществе.
Мина прониклась большим уважением к словам Алпатова и сказала:
– Да, если так, то все это очень и очень даже хорошо. Вы, вероятно, давно знакомы с невестой, и очень может быть, вместе росли.
С точным адресом невесты в кармане Алпатов осмелился; немного приблизиться к правде и ответил Мине:
– Я невесту свою видел только раз в жизни, в тюрьме через две решетки, и лицо у нее было закрыто густой зеленой вуалью. Я помню только голос ее, очень музыкальный, и по этому голосу должен отыскать ее в Берлине.
Мина, бегая по хозяйству в комнате, была похожа на птицу в клетке, но от слов Алпатова остановилась и покатилась со смеху: она поняла, что и весь рассказ его о невесте – выдумка, и он так ловко ее обманул.
– Но почему же, – спросил Алпатов, – это невозможно, ведь вы тоже любите Отто не за усы и бороду, вы полюбили его душу, и о душе его сказал вам его голос; вспомните его первый шепот, первые слова. Вы не забыли еще, это было в прошлом году: у вас любовь тоже сразу явилась, любовь всегда является сразу, как стрела.
Мина покраснела. Она совершенно согласна, любят, конечно, за душу, но как же это: все-таки усы должны быть у мужчины.
И шаловливо сказала немецкую поговорку:
– Поцелуй без усов – все равно, что яйцо без соли.
Правда немецкого пиваАлпатов подъехал к дому номер 14 на Фридрихштрассе, устроил свой велосипед у швейцара и добрался было по лестнице почти до самой квартиры пасторши Вейсс, но в последний момент ему пришло в голову, что визит его ранним утром покажется очень странным и что так не делают люди: надо явиться позднее. А в университете теперь как раз должна происходить имматрикуляция новых студентов, и, наверно, если только Инна будет учиться в Берлине, он встретится с ней, и все выйдет как бы случайно. Все это было очень разумно, и Алпатов скрыл от себя, что просто сробел.
В университете Алпатов долго мучил канцеляристов справками, на какой факультет записалась Инна Ростовцева, но везде, на всех факультетах, имени этой русской не оказалось. Во время этих справок с Алпатовым разговорился молодой студент из Саксонии, Адольф Мейер, и с интересом стал расспрашивать его о России.
– Мои родители очень бедные люди, – откровенно объяснил он Алпатову, и я подумываю по окончании курса выкинуть какую-нибудь штуку, вроде как вы это делаете.
– Какую же штуку? – спросил Алпатов.
– Вроде того, чтобы поехать в Россию и оттуда вернуться богатым человеком на родину.
– Это можно, – сказал Алпатов.
Мейер очень обрадовался и предложил Алпатову вместе где-нибудь в столовой позавтракать и выпить кружку пива.
– У меня и так от вчерашнего страшный катценяммер, – отнекивался Алпатов.
Но Мейер уверил его, что кружка пива совершенно вылечивает от катценяммера и что именно для этого и создан синий понедельник. Алпатову и самому захотелось полечиться и, главное, поскорее как-нибудь провести время до приличного часа визита в квартиру пасторши Вейсс.
Студенты вышли на улицу и спустились в одно из бесчисленных берлинских пивных подземелий.
– Вы будете изучать философию? – спросил Мейер.
– Философию, – ответил Алпатов, – а вы?
– Я тоже философию.
Студенты чокнулись за философию с обыкновенными словами «прозит» и «мойн».
Мейер свою Саксонию очень любит, в Берлин он приехал только на один семестр, побродить, как делают многие студенты. А учиться, конечно, спокойней, дешевле и лучше в Саксонии. Там, в Йене, теперь читает Геккель, в Лейпциге – Оствальд и Вундт.
Чокнулись за Саксонию.
– А в России, – сказал Мейер, – наверно, хорошо служить – оттуда можно вернуться богатым человеком.
– Не знаю, – ответил Алпатов, – немцы от нас редко возвращаются: мы, русские, почему-то часто бежим из России, а немцы живут, им там хорошо.
После того Мейер предложил тост за Россию и стал усиленно звать Алпатова учиться в Лейпциг: там читает политическую экономию знаменитый Бюхер. Но Мейер не знал, чем именно Бюхер так прославился, и Алпатов стал ему рассказывать о замечательной работе Бюхера «Работа и ритм». Алпатов рассказывал о сочетании труда и музыки не прямо по Бюхеру, а как идея Бюхера в этот момент в ожидании свидания с Инной Ростовцевой преломилась в нем: ведь его упование на будущее счастье трудового человечества сходилось с музыкальным голосом тюремной невесты. Увлекаясь больше и больше, Алпатов делает смелый вывод из книги Бюхера: очень может быть, что и самый рост органической жизни на земле сопровождается тайной музыкой, поэты и композиторы, вероятно, и передают нам этот ритм, вот пример: Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова…
Мейер с изумлением слушает, – кажется, он таких интересных людей еще никогда не видал.
– Вы изучаете философию, – спрашивает он, – а по какой же специальности?
– Моя специальность, – отвечает Алпатов, – вероятно, и будет политическая экономия.
– А что вы с этим будете делать в России?
– Я социалист.
– А это имеет в России применение?
– Это везде необходимо знать: история человечества теперь кончается неслыханной катастрофой. Вы-то разве этого не чувствуете?
– Мои родители, – конфузливо ответил Мейер, – бедные люди.
– Вы находите же возможным для себя изучать философию: значит, имеете время думать?
– Я изучаю ее для педагогики, я буду этим заниматься.
– А педагогика вам для чего?
– На это спрос везде, учитель всегда может получить приличное место.
Алпатов не унимался:
– Для чего вам приличное место?
– Место для чего? – удивился Мейер. – А как же я без приличного места могу добиться приличной жены?
Алпатов откинулся к спинке своего стула и с негодованием отрезал:
– Как вам не стыдно всю свою духовную деятельность посвящать какой-то бабе, притом еще вам не известной, и с единственным атрибутом: «приличная»?
Мейер очень смутился.
– Но как же иначе-то быть, – сказал он, – родители мои небогатые и очень почтенные люди, мое высшее образование берет их последние достатки, в будущем я должен, во всяком случае, быть не ниже их по своему положению, и это возможно только… вы же сами это понимаете, наше положение в обществе определяется приличной женой, и ей нужны для этого деньги. Так живут у нас все трудящиеся люди; скажите, как же это решается у вас, социалистов?
– У нас это решается, – ответил Алпатов, – не индивидуально, а общественно. Семейный и половой вопрос – только часть общего социального вопроса, мы сначала изменим условия экономические, общественные, а потом будем и лично устраиваться по-новому в этих условиях.
