Николай Наседкин - Самоубийство Достоевского (Тема суицида в жизни и творчестве)
Простодушная уверенность Анны Григорьевны в необходимости перлюстрации и слежки ради удержания мужа и сохранения любви - умиляет. Позже, когда она убедилась-поверила, что с главной соперницей, Аполлинарией Сусловой, действительно у мужа всё и вся покончено, Анна Григорьевна ревность стала проявлять не так бурно, но рецидивы случались. Недаром же Фёдор Михайлович в письме из Эмса, которое уже цитировалось (от 16 /28/ июня 1874 г.), упоминает, что-де она боится, как бы он не "пустился" за другими женщинами за границей, вдали от жены. И совершенно наивно-трогательно воспринимается в этом плане замечание Л. Ф. Достоевской в книге "Достоевский в изображении своей дочери", где она пишет о том, как в последние годы своей жизни её отец стал часто посещать салон графини Толстой, вдовы поэта А. К. Толстого (уж упомянем к слову - покончившего жизнь самоубийством): "Моя мать, хотя и была немного ревнива, но соглашалась с тем, что её муж часто посещал графиню, которая в то время уже вышла из возраста соблазнительницы..."179
Надо помнить, что и сам Фёдор Михайлович в то время уже тоже, можно сказать, вышел из возраста ловеласа, однако ж тема ревности всё никак не исчезала из семейного романа Достоевских. Но особенно она, подобно огнедышащему Везувию, осложняла жизнь их на первом году совместного бытия, порой подводила впечатлительного, импульсивного, нервного и чрезмерно богатого воображением Достоевского буквально на грань самоубийства. Это, может быть, всё ещё кажется преувеличением, но недаром, совсем недаром в дневнике Анны Григорьевны вновь и вновь появлялись-фиксировались по горячим следам высказывания-восклицания Фёдора Михайловича, недвусмысленно свидетельствующие о суицидальных мыслях в связи только с воображаемым крахом семейной жизни, с неимоверно высоким накалом любовных чувств.
К примеру, вот такая запись: "Говорил, что меня любит теперь как-то странно, то есть ужасно беспокойно, так что это даже и самого его тревожит, что я Неточка, его счастье (...) Что если бы я как-нибудь ушла от него, мы бы не жили вместе или я умерла бы, то ему кажется, что он не знал бы, что ему и делать, что он просто бы сошёл с ума от горя..." А буквально накануне Достоевский заявил и вовсе в духе своего героя Алексея Ивановича: "Говорил, что, если б я велела ему броситься с башни, он непременно бы бросился для меня..."180 Судя по тому, что Анна Григорьевна в данном случае не поминает об "Игроке", она восприняла эти слова мужа не как мрачную автопародию на собственное творчество, а вполне серьёзно.
Ревность - страшная, убийственная сила. И особенно, когда страдают-болеют ею такие страстные импульсивные натуры невротического склада, как автор "Игрока".
2
Не менее страшная сила - страсть к игре.
Исследователи и биографы Достоевского любят приводить-цитировать сверхоткровенное и самоуничижительное признание-восклицание писателя, вырвавшееся у него в горькую минуту из самых недр души. Вспомним его и мы: "А хуже всего, что натура моя подлая и слишком страстная, везде-то и во всём я до последнего предела дохожу, всю жизнь за черту переходил..."(282, 207) Это сказано в связи с рулеткой.
В романе "Игрок" запредельная страсть Достоевского к игре дана-показана в художественном преломлении, в облагороженном виде. Алексей Иванович, презирающий деньги, играющий вовсе не для денег, выглядит весьма и весьма симпатично. Тем более, что родных и близких у него нет, и страсть его впрямую никому не причиняет страданий. Да, он, по мнению мистера Астлея, губит и уже загубил жизнь свою рулеткой, но ведь и не исключено, что как раз игра ещё и удерживает Алексея Ивановича в этой жизни, отводит от края пропасти, в которую его всё время тянет прыгнуть, а после окончательного разрыва-расставания с Полиной, можно не сомневаться, - тем более...
Игорный сюжет в реальной жизни Достоевского протекал намного напряжённее, драматичнее, приземлённее, унизительнее и безобразнее. Циклы его писем из рулетенбургов 1867-1871 годов к жене - это ещё один автобиографический роман "Игрок", по напряжённости сюжета, по горячности тона, по нервному накалу стиля намного превосходящий тот, что написан был для Стелловского.
Ещё в период создания "Игрока", буквально на второй день их знакомства, Достоевский рассказывает-признаётся Анне Григорьевне, как он за границей играл на рулетке и проигрывался дотла - даже чемодан приходилось закладывать. И тут же, после рассказа, Достоевский вдруг спрашивает у юной и совсем ему ещё не знакомой стенографки: мол, не согласилась ли бы она поехать с ним "на будущее лето вместе за границу"?181 Эк ведь как хотелось автору создаваемого "Игрока" ещё раз, как некогда с Аполлинарией, повторить-испытать все удовольствия-страсти путешествия по рулеточной Европе в сопровождении молодой спутницы!..
И такое путешествие (Достоевский словно предсказал его, предвидел!), наконец, состоялось-свершилось и даже раньше предполагаемого срока - не летом, а уже весной. И ровно через 20 дней после пересечения границы, оставив юную супругу в Дрездене, Достоевский устремляется в ближайший рулетенбург под названием - Гомбург. И начинается первый акт кошмарной игорной драмы, которая спорадически будет ставиться на семейной сцене Достоевских в течение нескольких лет.
Что же главным было в болезненной страсти Достоевского к игре наркотическое наслаждение самой игрой или стремление выиграть, выскочить с помощью рулетки из пропасти нищеты и долгов? В стане достоевсковедов идут споры. Так, С. В. Белов и В. А. Туниманов пишут: "Несправедливо в своё время утверждал Бельчиков ?Без сомнения, надежда поправить безденежье, материальный расчёт гораздо больше играли роль в поездках Фёдора Михайловича в Saxon les Bains182, чем психологическая предрасположенность, душевная страсть?. Всё обстояло как раз наоборот: материальная сторона предлог и внешняя подоплёка, плохо скрывающая "неподвижный", страстный характер идеи-чувства, поработившей натуру Достоевского..."183
Думается, как не правы сторонники материальной доминанты в idee fixe Достоевского, так не правы и приверженцы нарко-психологической подоплёки. В данном случае, без сомнения, действовал закон фифти-фифти - страсть к рулетке автора "Игрока" одинаково подпитывалась и материалистическими, и психологическими (психическими) устремлениями-интересами. К слову, интересно отметить, что Достоевский, как ни странно, не любил, в отличие, скажем, от Некрасова, карты. Для игры в карты необходимы хладнокровие, умение, опыт, тонкий расчёт, цепкая превосходная память и в какой-то мере наклонность к жульничеству, шулерству (недаром по адресу Некрасова, сделавшего себе состояние на картах, ходили упорные нехорошие слухи). У автора "Игрока" таких качеств не имелось, он сам об этом отлично знал и ставку сделал на рулеточный шарик - символ слепой Фортуны, фатальности, лотереи. Хотя, опять же к слову, упорно пытался найти логику в игре, постоянно составлял-делал, якобы, верные выигрышные таблицы-расчёты, которые всякий раз разрушались-опрокидывались игрой.
Итак, что такое игра, что такое страсть, доведённая до предела, что такое состояние-поведение Достоевского-игрока... Несколько цитат из писем рулеточного гомбургского цикла 1867 года писателя к жене без всяких попутных комментариев:
5 мая: "Глупость, глупость я делаю, а главное, скверность и слабость, но тут есть крошечный шанс...";
6 мая: "Представь же себе: начал играть ещё утром и к обеду проиграл 16 империалов. Оставалось только 12 да несколько талеров. Пошел после обеда, с тем чтоб быть благоразумнее донельзя и, слава Богу, отыграл все 16 проигранных, да сверх того выиграл 100 гульденов. А мог бы выиграть 300, потому что уже были в руках, да рискнул и спустил. Вот моё наблюдение, Аня, окончательное: если быть благоразумным, то есть быть как из мрамора, холодным и нечеловечески осторожным, то непременно, безо всякого сомнения, можно выиграть сколько угодно. Но играть надо много времени, много дней, довольствуясь малым, если не везёт, и не бросаясь насильно на шанс. Есть тут один жид: он играет уже несколько дней, с ужасным хладнокровием и расчётом, нечеловеческим (мне его показывали), и его уже начинает бояться банк; он загребает деньги и уносит каждый день по крайней мере по 1000 гульденов.
Одним словом, постараюсь употребить нечеловеческое усилие, чтоб быть благоразумнее, но с другой стороны я никак не в силах оставаться здесь несколько дней.
(...) А между тем это наживание денег даром, как здесь (не совсем даром: платишь мукой), имеет что-то раздражительное и одуряющее, а как подумаешь, для чего нужны деньги, как подумаешь о долгах и о тех, которым кроме меня надо, то и чувствуешь, что отойти нельзя. Но воображаю же муку мою, если я проиграю и ничего не сделаю: столько пакости принять даром и уехать ещё более нищим, нежели приехал. Аня, дай мне слово, что никогда никому не будешь показывать этих писем. Не хочу я, чтоб этакая мерзость положения моего пошла по языкам. ?Поэт так поэт и есть?...";
