Константин Станюкович - Равнодушные
Через четверть часа она уже оживленно напевала и решила идти сегодня в театр, уверенная в том, что мать должна дать деньги после того, что случилось.
Глава тридцатая
На другой день ровно в два часа дня Ордынцева входила с Кирпичного переулка к Кюба. На лестнице ее уже встретил Козельский и провел в небольшой отдельный кабинет. Дрова ярко горели в камине. На маленьком столе с двумя приборами стояла разнообразная, изысканная закуска, при виде которой у Николая Ивановича заблестели глаза.
— Как я рад тебя видеть, Нюта, — сказал он, целуя ее и в то же время подводя ее к столу. — Я велел подать то, что ты любишь, и заказал отличный завтрак. Давно мы с тобой не видались, голубка!.. Я рвался повидать тебя, но если бы ты знала, что за дьявольские у меня теперь дела… Кушай свежую икру.
И, торопливо наложивши ей маленькую тарелочку и налив рюмочку рябиновки, он разрешил себе немного аллашу и с наслаждением принялся закусывать, бросая по временам ласковые взгляды на Ордынцеву.
— А ты все так же цветешь! Ты прости меня, деньги я не прислал. На днях получишь… Ах, эти дела! — досадливо морщась, проговорил он, осторожно беря ложечкой крупную холодную икру.
Анна Павловна, красивая, свежая, во всех боевых доспехах, одетая с особенной, рассчитанной изысканностью для свиданья с Николаем Ивановичем, отодвинула тарелку и, останавливая на Козельском ласковый и в то же время пристальный взгляд своих волооких, слегка подведенных глаз, проговорила:
— Положи мне pâté[23]…Как же мы с тобой давно не видались, Ника. И как же мне необходимо с тобой переговорить… Что у тебя дома?
— Дома? Особенно ничего. Правда, была маленькая неприятность, но, кажется, это обошлось… — Он сам положил ей pâté и, несколько заискивающе вздохнув, прибавил: — Как жаль, что оба мы не свободны и связаны обязанностями…
И он заглянул ей в глаза своим обычным мягким взглядом и в то же время подумал: «Однако моя Нюта начинает портиться… Да и фон слишком много растушеван… Пора мне сбегать… А она и не знает, как мои дела плохи».
И Козельский крепко пожал и поцеловал ее руку.
— Но какие же у тебя были неприятности?
— Я тебе сейчас все расскажу. Недавно у меня был щекотливый разговор с женой. Ты ведь знаешь, она очень ревнива… Подавайте завтрак, — прибавил он, обращаясь к вошедшему лакею татарину.
— Дело касалось меня? — испуганно спросила Анна Павловна. — И как она могла узнать о наших отношениях? Не из-за той ли встречи все вышло? Благодарю тебя. Ты тогда поступил, как мальчишка! Компрометировать женщину…
— Пожалуйста, не принимай слишком близко к сердцу. Никто ничего не рассказывал… Вышло все очень глупо…
В это время лакей внес борщок в больших белых чашках, и Козельский принялся есть, придумывая, как бы удобнее успокоить свою даму, чтобы самому избавиться от сцены. Довольно их и дома. А Нюта сегодня, наверное, расположена к драме, так как он на несколько дней опоздал с присылкой обычных денег.
— Ну, так в чем же твоя глупость?
— Нюта, Нюта, ну зачем ты, родная, сердишься? — своим бархатным голосом, вкрадчиво сказал Козельский. — Такой обворожительной женщине сердиться нехорошо, и ты никогда не отравляла прелести наших свиданий…
— Но Ольга мне говорила, что твоя жена была с ней вчера неприлично холодна. Откровенно скажи мне, что это значит?
«Экая баба иезуит», — подумал Козельский и, окончив свой борщок, проговорил:
— Ну, Ольга преувеличила. Жена действительно думает, что мы с тобой близки. Все дело вышло из-за какого-то анонимного письма. Это чье-то литературное произведение вызвало в подозрительной супруге целую ревнивую бурю. И понимаешь ли, Нюта, ты уж не сердись, а благоразумие заставляет тебя на некоторое время прекратить бывать у нас. Это скорее всего успокоит жену.
Анну Павловну сразу охватило злобное чувство и на жену и на любовника, который предал ее и, из трусливого желания сохранить мир у своего семейного очага, ставил ее в оскорбительное положение женщины, перед которой закрывают двери. И в то же время ей стало страшно. Она поняла, что, раз их связь будет доставлять ему много хлопот, ему ничего не стоит бросить ее. А эта перспектива еще усилила ее раздражение, так как средств, выдаваемых Ордынцевым, никак не могло хватить на то, что она считала приличным существованием. Она почти с ненавистью взглянула на красивое, холеное лицо своего друга.
— Что же вы, Анна Павловна, не берете? — заботливо спросил Николай Иванович, когда она сделала отрицательный жест татарину, державшему перед ней серебряное блюдо. — Здесь отлично делают марешаль[24]…
— Благодарю. У меня все эти дни нет аппетита, — сухо ответила она, укоризненно глядя, как он не спеша и внимательно накладывает себе зелень.
Как только татарин вышел, Анна Павловна произнесла, не скрывая своего раздражения:
— И неужели тебе, Ника, не стыдно ставить меня в такое положение? Я знаю, что, если бы ты захотел, ты сумел бы меня выгородить… Но теперь я вижу, как ты дорожишь нашей дружбой…
— Полно, Нюта. Разве ты за эти два года не успела убедиться в силе моей привязанности? Я, именно оберегая твою репутацию, не хочу доводить Антонину Сергеевну до крайности. Ты не можешь себе представить, на что способны эти ревнивые женщины. А ведь ты сама знаешь, что к тебе трудно не ревновать. — И он приласкал Ордынцеву взглядом.
Она заметила в его глазах знакомый плотоядный огонек, и это успокоило ее больше слов, хотя она далеко не была убеждена, что этот огонек вызван ее присутствием, а не хорошим завтраком.
— Я, конечно, сам отчасти виноват, что не сумел хорошенько скрыть перед женой свое восхищение перед тобой, моя дорогая. Но ведь за то я же и наказан. Ты знаешь, как я ненавижу сцены… А за эти дни… Эх, даже вспоминать не хочется! — болтал Козельский, стараясь заговорить свою разгневанную подругу. — Можете убрать и подать кофе и ликеры, — приказал он татарину.
Анна Павловна встала, сделала несколько шагов по комнате и мельком, не без тревоги, заглянула в зеркало. Ей надо было сейчас проверить силу своего обаяния над Козельским, и она постаралась согнать с своего лица следы раздражения.
— Не будем, Ника, ссориться. Мы так давно не были вместе. Тебе, как всегда, три куска сахару? — ласково улыбаясь, спросила она, усаживаясь на широкий диван и придвигая к себе поднос с кофе.
Николай Иванович нагнулся, поцеловал ее белую полную руку, украшенную кольцами, и опустился рядом с ней на диван.
— Вот такой, Нюта, я тебя люблю.
— Если бы ты знал, как ты эти дни был мне нужен, Ника. Эта встреча с Василием Николаевичем так тревожит меня. Ты поймешь, как было бы ужасно для меня, если бы наши отношения получили огласку. Кроме того, здесь могут быть затронуты материальные интересы моей семьи…
— Ну, кажется, твои дети-то тут ни при чем?
— Но, милый, вдруг этот человек осмелится заявить, что, раз я близка с человеком, занимающим такое положение, и он считает себя вправе прекратить свои заботы о семье?..
— Откуда такие мысли, Нюта? Твой муж такой порядочный человек, что ничего подобного не сделает. И наконец разве ты не свободна? Не он ли первый оставил тебя? Нет, милая, не мучь себя напрасно!
С этими словами он обнял ее и крепко поцеловал в губы. Она, растроганная, прильнула к его плечу, и на глазах ее показались слезы, частью вызванные страхом потерять такого во всех отношениях удобного для ней человека, частью умышленные, рассчитанные на его трусость эгоиста, любящего спокойствие, перед женскими слезами.
— Нюта, о чем ты?
— Пойми, как меня пугает скандал… Ты знаешь, что я дорожу своей репутацией, а ведь из-за тебя я ставила ее на карту. А положение мое перед детьми?..
Его превосходительство отлично знал, как успокаивать женщин, и, желая поскорее избавиться от дальнейшей чувствительной сцены, он взглянул на двери и с теми же заблестевшими глазами, которые были у него, когда он ел свежую икру, стал горячо целовать Анну Павловну. Она отвечала на его ласки с умелой страстностью женщины, понимающей, чем можно приворожить такого поклонника женщин.
Через несколько времени его превосходительство про себя усмехнулся, как будто смеясь над своим пристрастием к слишком зрелым дюшесам, и, добродушно целуя ее в лоб, проговорил:
— Знаешь, Нюта, будет осторожнее, если мы станем встречаться в разных местах. И относительно твоего мужа удобнее… А ты, пожалуйста, не беспокойся, родная, все уладится. — И, взглянув на часы, прибавил: — Однако пора расставаться, к сожалению… У меня еще деловое свидание… Надо торопиться… Но, я надеюсь, мы скоро опять увидимся?
— Может быть, ты сам зайдешь ко мне, кстати и деньги принесешь…
— Непременно, непременно… Ах, если бы знала, Нюта, какая у меня каторга… Дела в отчаянном положении. На днях я с тобой поговорю…
