Дора Штурман - Городу и миру
Война шла не с "маленькой коммунистической полустраной", а со стоящими за ее спиной тоталитарными гигантами, навязавшими этой полустране свою волю. Тем важнее было не отступить в этом противостоянии. Но США проиграли войну не на поле битвы, а внутри своей страны, когда традиционный изоляционизм и, главное, заблудившиеся "моральные указатели" (коммунизм-справедливость-равенство: Вьетнам имеет право на свободный выбор своей судьбы) сработали в роковом единстве. И продолжают работать в таком же обезоруживающем Запад единстве по отношению к Афганистану, Кубе, Сальвадору, Чили, Никарагуа, ЮАР и т. д. Едва ли апокалиптический смысл несопротивления - где бы то ни было - коммунистической экспансии проникнет сквозь "окаменелый панцирь" западного благодушного индивидуализма раньше, чем "проломит его неизбежный лом событий" (I, стр. 233). Во всяком случае, Солженицын Гарвардской речи почти не верит (не верил бы полностью - молчал бы) в подобное (мало-мальски еще своевременное) пробуждение. Отсюда интонации Апокалипсиса в его Гарвардском монологе. Очень многим мыслителям, в том числе западным (хотя бы Ж.-Ф. Ревелю в его книге "Как умирают демократии") подобные интонации отнюдь не чужды и подобные опасения не кажутся преувеличенными. Вот как они звучат:
"Мне пришлось уже говорить, что в XX веке западная демократия самостоятельно не выиграла ни одной большой войны: каждый раз она загораживалась сильным сухопутным союзником, не придираясь к его мировоззрению. Так во Второй мировой войне против Гитлера, вместо того чтобы выиграть войну собственными силами, которых было конечно достаточно, - вырастили себе горшего и сильнейшего врага, ибо никогда Гитлер не имел ни столько ресурсов, ни столько людей, ни пробивных идей, ни столько своих сторонников в западном мире, пятую колонну, как Советский Союз. А ныне на Западе уже раздаются голоса: как бы еще в одном мировом конфликте заслониться против силы - чужою силой, загородиться теперь - Китаем. Однако никому в мире не пожелаю такого исхода: не говоря, что это - опять роковой союз со Злом, это дало бы Америке лишь некоторую оттяжку, но затем, когда миллиардный Китай обернулся бы с американским оружием, - сама Америка была бы отдана нынешнему камбоджийскому геноциду.
Но и никакое величайшее вооружение не поможет Западу, пока он не преодолеет потерянности своей воли. При такой душевной расслабленности самое это вооружение становится отягощением капитулянту. Для обороны нужна и готовность умереть, а ее мало в обществе, воспитанном на культе земного благополучия. (Апл.) И тогда остаются только уступки, оттяжки и предательства. В позорном Белграде свободные западные дипломаты в слабости уступили тот рубеж, на котором подгнетные члены хельсинкской группы отдают свои жизни.
Западное мышление стало консервативным: только бы сохранилось мировое положение, как оно есть, только бы ничто не менялось. Расслабляющая мечта о статус-кво - признак общества, закончившего свое развитие. Но надо быть слепым, чтобы не видеть, как перестали принадлежать Западу океаны и все стягивается под ним территория земной суши. Две так называемых мировых - а совсем еще не мировых - войны состояли в том, что маленький прогрессивный Запад внутри себя уничтожал сам себя и тем подготовил свой конец. Следующая война - не обязательно атомная, я в нее не верю, - может похоронить западную цивилизацию окончательно.
И перед лицом этой опасности - как же, с такими историческими ценностями за спиной, с таким уровнем достигнутой свободы и как будто преданности ей, - настолько потерять волю к защите?!" (I, стр. 292-293).
Отметим, что Солженицыну явно не представляется достаточной "расслабляющая мечта о статус-кво" и, следовательно, он считает необходимой некую отрицательную для коммунизма, а значит - положительную для Запада динамику, способную изменить нынешнее соотношение сил. Свой Апокалипсис Солженицын завершает апелляцией к высоким историческим ценностям Запада, к высокому уровню достигнутой им свободы - ко всему тому, что должно было бы предопределять его волю, "волю к защите" своих исторических ценностей, но на деле ее не предопределяет. Корень этого ослабления воли Солженицын видит в "рационалистическом гуманизме либо гуманистической автономности провозглашенной и проводимой автономности человека от всякой высшей над ним силы". Либо иначе - "в антропоцентризме - представлении о человеке как о центре существующего" (I, стр. 294). Это представление возникло, по убеждению Солженицына, как неизбежная реакция на "невыносимые деспотические" крайности средневековья. В борьбе с этими крайностями:
"Запад наконец отстоял права человека и даже с избытком, - но совсем поблекло сознание ответственности человека перед Богом и обществом.
Чем более гуманизм в своем развитии материализовался, тем больше давал он оснований спекулировать собою - социализму, а затем и коммунизму. Так что Карл Маркс мог выразиться (1844): 'коммунизм есть натурализованный гуманизм' " (I, стр. 295).
Заметим, к слову, что коммунизм не оставляет человека одиноким в пустоте антропоцентрического мира, потому что коммунистами над человеком, на место отнятого идеологией Бога, поставлены "класс", "народ", "общество" и "их" интересы, на деле состоящие в интересах и воле верхушки правящей партии. Западный же (некоммунистический) безрелигиозный гуманизм, действительно, оставляет человека во всех отношениях наедине с самим собой, отчего невероятно усложняется задача выработки "моральных... нравственных указателей". Солженицын называет это "катастрофой гуманистического автономного безрелигиозного сознания" (I, стр. 296), теснейше связанного с утопиями социализма и коммунизма:
"...в основаниях выветренного гуманизма и всякого социализма можно разглядеть общие камни: бескрайний материализм; свободу от религии и религиозной ответственности (при коммунизме доводимую до антирелигиозной диктатуры); сосредоточенность на социальном построении и наукообразность в этом (Просвещение XVIII века и марксизм). Не случайно все словесные клятвы коммунизма - вокруг человека с большой буквы и его земного счастья. Как будто уродливое сопоставление - общие черты в миросознании и строе жизни нынешнего Запада и нынешнего Востока! - но такова логика развития материализма.
Причем, в этом соотношении родства закон таков, что всегда оказывается сильней, привлекательней и победоносней то течение материализма, которое левей и, значит, последовательней. И гуманизм, вполне утеряввший христианское наследие, не способен выстоять в этом соревновании. Так, в течение минувших веков и особенно последних десятилетий, когда процесс обострился, в мировом соотношении сил: либерализм неизбежно теснился радикализмом, тот был вынужден уступать социализму, а социализм не устаивал против коммунизма. Именно потому коммунистический строй мог так устоять и укрепиться на Востоке, что его рьяно поддерживали (ощущая с ним родство!) буквально массы западной интеллигенции, не замечали его злодейств, а уж когда нельзя было не заметить, - оправдывали их. Так и сегодня: у нас на Востоке коммунизм идеологически потерял все, он упал уже до ноля, и ниже ноля, западная же интеллигенция в значительной степени чувствительна к нему, сохраняет симпатию, - и это-то делает для Запада такой безмерно трудной задачу устояния против Востока.
...Если бы, как декларировал гуманизм, человек был рожден только для счастья, - он не был бы рожден и для смерти. Но оттого, что он телесно обречен смерти, его земная задача, очевидно, духовней: не захлеб повседневностью, не наилучшие способы добывания благ, а потом веселого проживания их, но несение постоянного и трудного долга, так что весь жизненный путь становится опытом главным образом нравственного возвышения (апл.): покинуть жизнь существом более высоким, чем начинал ее. Неизбежно пересмотреть шкалу распространенных человеческих ценностей и изумиться неправильности ее сегодня. Невозможно, чтоб оценка деятельности президента сводилась бы к тому, какова твоя заработная плата и неограничен ли в продаже бензин. (апл.) Только добровольное воспитание в самих себе светлого самоограничения возвышает людей над материальным потоком мира" (I, стр. 295-297).
Итак, Солженицын многократно и неустанно говорит о необходимости освоения свободным обществом (человеком) самосовершенствующих и самоограничительных нравственных заповедей. Он говорит о воле к самозащите, об отказе от капитуляции, о мужестве, необходимых западному обществу, чтобы отстоять свои "исторические ценности" и свой "уровень достигнутой свободы" (I, стр. 293), ибо накатывание коммунизма на эту свободу и на эти ценности исключит всякую надежду выйти на верный путь. Исчезнет возможность "духовной вспышки, подъема на новую высоту обзора, на новый уровень жизни", гармонически сочетающие полноценное физическое существование с высокой духовностью и здоровой нравственностью (I, стр. 297). Таков идеал Солженицына, постулированный им в Гарвардской речи. В ней много тревоги и сомнений в том, будет ли Западом своевременно выбран оптимальный путь самозащиты и самосовершенствования, но только равнодушные и слепцы не испытывают таких опасений. За пять лет до выступления в Гарварде, еще на родине, в интервью агентству "Ассошиэйтед пресс" и газете "Монд" Солженицын произнес слова, которые могли бы послужить достойным заключением Гарвардской речи. Тогда, 23 августа 1973 года, он сказал:
