Алексей Писемский - Масоны
- Нет! - ответил тот.
- И ни во что не играете?
- В шашки играю! - проговорил управляющий, улыбаясь.
- Ну, давайте хоть в шашки! - воскликнул Ченцов, обрадовавшись и тому.
Тулузов сел с ним играть и с первой же партии разбил весьма, кажется бы, недурно игравшего Ченцова в пух и прах. Самолюбие того было несколько затронуто.
Он предложил управляющему другую партию, третью, четвертую, и все их проиграл.
- Где вы так отлично выучились играть в шашки? - полюбопытствовал он.
- У меня монах один знакомый был, и я к нему мальчиком еще ходил и часто с ним играл! - объяснил управляющий.
Начав после того почти каждый вечер играть с Тулузовым в шашки, Ченцов все более и более убеждался, что тот, кроме своего ума и честности, был довольно приятный собеседник, и в силу того Валерьян Николаич однажды сказал жене:
- Катрин, я непременно желаю, чтобы Василий Иваныч обедал с нами; он не лакей наш и обедает там где-то, я и не знаю... тем больше, что теперь он чиновник даже и - что важней всего - нужнейший нам человек!
На это желание мужа Катрин немножко поморщилась: прежде всего ей не понравилось, что на их обеденных беседах будет присутствовать посторонний человек, а Катрин все часы дня и ночи желала бы оставаться с глазу на глаз с мужем; сверх того, не имея ничего против управляющего и находя его умным и даже, по наружности своей, красивым, она вместе с тем чувствовала какую-то непонятную неловкость от его лукаво-рысьего взгляда. Не сказав, впрочем, об этом мужу, Катрин проговорила с покорностью: "Как тебе угодно!", и Василий Иваныч с того же дня стал обедать за одним столом с своими господами. Держал он себя при этом весьма сдержанно, и если что начинал говорить, то непременно или нужное для его господ, или деловое вообще.
Но, как бы ни было, все эти развлечения Ченцову скоро надоели до тошноты, и он принялся умолять жену поехать на зиму в Москву и провести там месяца два. Катрин с полным удовольствием готова была исполнить эту просьбу, но ее только пугало и останавливало чувство ревности.
- А если ты в Москве начнешь ухаживать за какой-нибудь другой женщиной?.. - сказала она откровенно мужу.
- О, господи! - воскликнул Ченцов. - Разве, будучи тебе мужем, достанет еще силы на это?
- Как кажется!.. - отозвалась Катрин, потупляясь несколько. - Изволь, мы поедем; но вот мое условие: веселись ты в Москве, как тебе угодно, только и я с тобою буду участвовать во всех твоих развлечениях.
- Сделай милость! - отвечал, не подумав, Ченцов.
В конце декабря молодые супруги отправились в Москву в сопровождении повара, лакеев, горничных, лошадей выездных и экипажей. Посланный еще заранее туда управляющий нанял для них целый барский дом с мебелью. Ченцовы, впрочем, не возобновили никаких своих прежних знакомств и стали развлекаться общественными удовольствиями: они разъезжали по Москве в своих дорогих экипажах и на доморощенных рысаках; гуляли среди самого высшего света по Тверскому бульвару; ездили на Кузнецкий мост, где накупали всевозможных модных безделушек, и, между прочим, Ченцов приобрел у Готье все сочинения Поль-де-Кока для развлечения себя и своей супруги. Катрин сделала себе туалет первой щеголихи; Ченцов тоже оделся утонченным петиметром, но вместе с тем ему хотелось и другого: ему хотелось, например, заехать в Английский клуб, пообедать там, а главное, поиграть в карты в серьезненькую, но Катрин ему напомнила его обещание не бывать нигде без нее, и Ченцов повиновался. Вечера молодые супруги проводили по большей части в театрах и по преимуществу в балетах, откуда, возвращаясь прямо домой, они садились за прекрасно приготовленный им старым поваром ужин, за которым, мучимые возбужденною в театре жаждою, выпивали значительное количество шампанского. Бывали также Ченцовы несколько раз в маскарадах Дворянского собрания, причем Катрин ходила неразлучно с мужем под руку, так что Валерьян Николаич окончательно увидал, что он продал себя и теперь находится хоть и в золотой, но плотно замкнутой клетке; а потому, едва только наступил великий пост, он возопиял к жене, чтобы ехать опять в деревню, где все-таки ему было попривольнее и посвободнее, а сверх того и соблазнов меньше было. Катрин тоже рада была уехать из Москвы: ее очень утомляло это беспрерывное смотрение за мужем. По всем сим обстоятельствам, супруги, с прилетом жаворонков, были уже в Синькове, с приездом куда Ченцов принялся просто-напросто дурить: он сам объезжал совершенно неприезженных лошадей, те его разбивали и раз даже чуть не сломали ему шеи. Катрин плакала и умоляла его не делать этого, но Ченцов не слушал ее и точно бы искал смерти в этой забаве. Напиваться он начал не только на ночь, но и за обедом. Видимо, что его внутри что-то такое грызло и не давало ему минуты покоя.
За одним из ужинов между супругами произошел довольно колкий спор, несколько характеризующий разность их мировоззрений. Они заговорили о весьма скандалезной сцене в романе Поль-де-Кока.
- Что за страсть у Поль-де-Кока описывать все это с такси насмешкой? заметила Катрин.
- Да чего же это иного, кроме насмешки, и стоит! - возразил с гримасой Ченцов.
- Как чего иного, когда это высшая поэзия! - произнесла Катрин, удивленная словами мужа.
- Хороша поэзия!.. - отозвался презрительно Ченцов.
- Но ты же называл это самым привлекательным наслаждением в жизни! хотела было Катрин поймать мужа на его собственных словах.
- Пьяному многое покажется привлекательным! - сказал он, будучи сам на этот раз почти не пьян.
- Я не знала, что вам только пьяному так это казалось и кажется!.. проговорила с ударением и с заметным неудовольствием Катрин, совершенно искренно: читавшая любовь, со всеми ее подробностями, за высочайшую поэзию, и затем она с гневным уже взором присовокупила: - Значит, про тебя правду говорили, что ты совершенно испорченный человек!
- Может быть, я и испорченный человек, но не стану называть небом то, что и животным не кажется, я думаю, небом, а чистой землицей и грязцой!..
Катрин очень хорошо, разумеется, понимала, что муж этими словами язвил ее, и язвил умышленно.
- Мне это представлялось небом только с вами, а вы, я не знаю, со сколькими пользовались этим небом!
- Мне никогда не казалось это небом, а потому я в этом случае всегда был ищущий!
- И нашедший, вероятно, это небо с Людмилой, которая была такая неземная! - проговорила с насмешкой Катрин.
Об идеальности Людмилы Ченцов, и особенно последнее время, неоднократно говорил Катрин, которую, конечно, оскорбляли такие отзывы мужа о прежнем предмете его страсти, и она только силою характера своего скрывала это.
- Да, действительно, - отвечал на этот раз уже прямо Ченцов, выпивая стакан вина, - Людмила была единственная женщина, в любви которой для меня существовал настоящий рай!
Услышав такой ответ, Катрин не стала больше говорить и, порывисто встав с своего места, ушла в спальню.
Допив все оставленное на столе вино, поднялся также и Ченцов и ушел, но только не в спальню к жене, а в свой кабинет, где и лег спать на диван.
Это была первая ночь, которую супруги со дня их брака провели врозь.
Поутру Катрин думала нежностью поправить дело и до чаю еще вышла в кабинет к мужу. Ченцов, одетый в охотничий костюм, сидел, насупившись, перед туалетным столом.
- Ты прости меня! - сказала Катрин, обнимая и целуя его.
- В чем мне тебя прощать? - возразил ей Ченцов. - Ты ни в чем не виновата, и если тут кого прощать и извинять следует, так это твою натуру!
- Но и твою натуру тоже надобно немножко прощать! - продолжала, едва владея собой, Катрин в том же кротком тоне.
- Ну, что тут толковать об этом?.. Друг друга стоим!.. Я прежде еще знал это! - проговорил Ченцов, вставая и надевая на себя через плечо ружье и прочие охотничьи принадлежности.
- Разве ты уходишь, и уходишь в такую минуту?! - спросила с ужасом Катрин.
Ченцов ничего ей не ответил и ушел. Целый день он бродил по полям и по лесу и, возвратясь довольно поздно домой, почти прокрался в кабинет, позвал потихоньку к себе своего камердинера и велел ему подать себе... не есть, нет, а одного только вина... и не шампанского, а водки. Лакей исполнил это приказание и принес огромный графин с ерофеичем, который держался в доме для угощения церковного причта. Ченцов отослал камердинера спать и, по уходе того, взял графин и через горлышко вытянул его почти до дна. Глаза у него сразу осовели. Он хотел было лечь на диван, но в то время вошла Катрин в одном белье и чулках; волосы ее были растрепаны и глаза воспалены от слез.
- Пойдем ко мне!.. Ты не должен и не смеешь тут спать! - сказала она мужу.
Тот насмешливо посмотрел на нее.
- В таком виде могу, - проговорил он совсем пьяным голосом, Катрин взяла его за руку и увела с собой.
Не для услады своей и читателя рассказывает все это автор, но по правдивости бытописателя, ибо картина человеческой жизни представляет не одни благоухающие сердечной чистотой светлые образы, а большею частию она кишит фигурами непривлекательными и отталкивающими, и в то же время кто станет отрицать, что на каждом авторе лежит неотклонимая обязанность напрягать все усилия, чтобы открыть и в неприглядной группе людей некоторые, по выражению Егора Егорыча, изящные душевные качества, каковые, например, действительно и таились в его племяннике? Ченцов, прежде всего, по натуре своей был великодушен: на дуэли, которую он имел с человеком, соблазнившим его первую жену, он мог, после промаха того, убить его наверняк, потому что имел право стрелять в своего врага на десяти шагах; но Ченцов не сделал того, а спросил противника, даст ли он клятву всю жизнь не покидать отнятой им у него женщины. Противник, струсив, поклялся ему в том, и Ченцов выстрелил на воздух. С дворовыми и крестьянами он был добр и мягок до глупости, хоть в то же время не щадил целомудрия разных молодых девушек и женщин, да те, впрочем, и сами были рады тому: очень он им нравился своей молодцеватостью и своим залихватским удальством. Ченцов, говоря дяде, что он, как Дон-Жуан, вероятно, невдолге бухнется в пропасть, - сказал не фразу: в нем, в самом деле, было несколько общих черт с испанским героем. "Ну, Ченцов еще так себе! Может быть, это и правда! - предчувствую я, что скажут мне мысленно мои читательницы. - Но ваша Катрин, согласитесь!.." А Катрин вот что такое, сударыни, отвечаю я им заранее: - Катрин прежде всего недюжинное существо и не лимфа, условливающая во многих особах прекрасного пола всевозможные их добродетели. Пылкая в своих привязанностях и гневливая в то же время, она была одной из тех женщин, у которых, как сказал Лермонтов, пищи много для добра и зла, и если бы ей попался в мужья другой человек, а не Ченцов, то очень возможно, что из нее вышла бы верная и нежная жена, но с Валерьяном Николаичем ничего нельзя было поделать; довести его до недолгого раскаяния в некоторые минуты была еще возможность, но напугать никогда и ничем. К несчастию, к последнему-то способу Катрин была более склонна, чем к первому, и не прошло еще года их свадьбе, как не оставалось уже никакого сомнения, что Ченцов механически разговаривал с женой, механически слушал ее пение, механически иногда читал ей, но уже не Боккачио и не Поль-де-Кока, а некоторые весьма скучные и бестолковые масонские сочинения из библиотеки Петра Григорьича, что он явно делал на досаду Катрин, потому что, читая, всегда имел ядовито-насмешливую улыбку и был несказанно доволен, когда супруга его, томимая скукой от такого слушания, наконец, начинала зевать. При столь натянутых отношениях к жене, Ченцов между тем сблизился с управляющим почти на дружескую ногу.
