Валериан Скворцов - Каникулы вне закона
Я узнал его. Вождь и он, Первый. Здесь - Первый и Второй для меня в Казахстане. Расселись в топорных креслах, под флагом Шанского государства.
Господи, помолился я, помоги мне выбраться отсюда. Теперь уж я Тебе точно отработаю, если оставишь живым хотя бы до Франкфурта.
Взяв следующую подшивку, за октябрь, я тихо сказал:
- Приглашаю, Та Бунпонг.
- Сколько вы можете заплатить?
- Я не сказал еще, что делать.
- Я знаю...
- Каким это образом?
Хмонг соединил пальцы ладоней, поднял на уровень груди и мягко ткнул ими в мою сторону. Он принимал обязательство, не желая обсуждать остальное. Он согласен на вербовку, согласен получать, сколько я, как говорится, отстегну, если вообще расщедрюсь, и выполнять любую работу.
Это тяжелейшие условия для работодателя. Ничтожная невнимательность к моральной оценке его услуг, случайная некорректность, и Та Бунпонг вправе предать меня. Шпионские вербовки в Индокитае специфичны. Присяга считается унижением: агенту предлагается подтвердить, что он сохранит верность, будто сомневаются в нем заранее. Оговоренное денежное вознаграждение - тоже: а если этой суммы не хватит, скажем, на похороны его высокочтимого отца, ответственность за достойную отправку которого к предкам вы тоже как бы берете на себя?
Классический прецедент, на котором базируются отношения между оператором и агентом в Юго-Восточной Азии, в Европе вызвал бы недоумение. Однажды в Пномпене не отличавшийся в боевых разборках и потому испытывавший угрызения совести слуга бросился в горевший дом хозяина. Видимого смысла в этом не было. Добро практически погибло, дом сразу обрушился. Когда пепелище остыло, хозяин вспорол обуглившийся живот слуги. В желудке лежал передававшийся из поколения в поколение серебряный амулет семьи, который неминуемо бы расплавился, не проглоти его прислужник...
Англичане первыми из белых разобрались в желтой душе. Агентов Интеллидженс сервис, перебежавших на сторону японцев в Индокитае во время второй мировой войны, трудно припомнить. А ведь исход её не сразу стал ясен.
Может быть, когда-нибудь я прочту на Алексеевских информационных курсах несколько лекций по теме "Теория и практика этики шпионажа и контршпионажа в странах Индокитая". И, может быть, когда-нибудь вербовка Та Бунпонга станет центральным примером для разборки в моем мастер-классе. А пока, сняв октябрьскую подшивку с сентябрьской и открыв нужный номер, я сказал ему:
- Та Бунпонг, этот номер газеты вырежи из подшивки и храни для меня до возвращения в Чиенграй.
- Сделаю, хозяин...
Он сообразил, что если будут обыскивать, то не его первым.
Теперь я помолился, чтобы у Та Бунпонга не оказалось уже хозяина, на которого он начал работать ещё до встречи со мной. В этом случае мои секреты становились собственностью этого человека. Но выбора не было.
Я отсчитал десять тысяч батов и протянул новому компаньону.
- Купи новую одежду, еды и, если нужно, оружие, - сказал я. - У тебя ведь нет пистолета, один нож. Наберись сил и вооружись.
- Я сильный, господин Бэз. Это большие деньги. На них я присмотрю добавочную партию "чарут". У меня большая семья... А оружие здесь мне не полагается. В Чиенграе обзаведусь. Спасибо, господин Бэз.
Мы обменялись местным рукопожатием: соединив руки, подержали друг друга за локоть.
3
Князь невысок и внешне напоминает полковника Жибекова, даже походкой. Раскорячивает ноги, будто мешают распухшие гениталии. На нем заправленная в брюки солдатская гимнастерка. Воскового оттенка тени под узкими глазами, белая кожа и слегка тяжелый нос выдают южно-китайское происхождение. Он не шан, конечно, этот глава Шанского государства, который идет навстречу мне от массивного крыльца, обставленного по бокам старинными пулеметами "Браунинг М2НВ" с заправленными патронными лентами на станках для стрельбы по самолетам...
Это первые впечатления, когда с лица смотали черный шарф. Привыкнув к свету, примечаю, что принимают меня во дворе, окруженном с трех сторон одноэтажным подобием дворца. Что за спиной - не знаю. Сун Кха делает приглашающий жест в сторону вырубленной из тикового ствола скамейки под навесом и разваливается на ней первым. Сбрасывает обувку с левой ноги, запихивает её под ляжку правой, которая остается на земле и обутой. Обращаю внимание, что в лишенном тротуаров, пыльном и грязном Хомонге, как называется столица, у него до блеска начищенные черные штиблеты с резинками по бокам.
Не сажусь. Иначе окажусь с той стороны от князя, в которую выставлена его ступня в белоснежном носке. В Индокитае вытягивать ноги в чью-то сторону или, тем более, выставлять пятки - уничижать, почти что плевать в человека. Я и разговор не начинаю из-за этого. Стою и молчу.
Солнце высоко, но холодно почти как ночью. Шинельку, выданную Тонгом, внакидку носить неприлично, я её оставил в бараке для приезжих, на мне хлопчатобумажная рубашка, поношенный галстук, полотняный мятый костюм кремовые пиджак и брюки на пару размеров больше, чем надо. Что нашлось в запасниках протокольного отдела управления, как оно здесь называется, дружбы между народами. Про ботинки и говорить не хочется. Те самые, в которых отшагал два десятка с лишним километров местным лесом.
Одежка не греет. А на князя слуга в кителе с золочеными пуговицами и черных штанах набрасывают военного покроя полупальто... И в этот момент мне подсовывают сзади стул, подбив его краем коленные суставы. Практически я шлепаюсь на жесткое сиденье.
- Я повешу вас, господин Шемякин, - по-английски говорит князь таким тоном, словно приглашает выпить с ним чаю. - Старый Тонг спятил... Только поэтому вы оказались в моей столице. Всем известно, что вы работали в сыскной конторе у Випола, вы - наемник, практикующий юрист...
- Практикующий адвокат, ваше сиятельство, - сказал я. - Но это не важно.
Сун Кха закуривают "чаруту". На безымянном пальце левой руки он носит серебряное кольцо с кровяником, обрамленным монограммой военной или полицейской академии. Формально Сун Кха - гоминьдановский генерал, покинувший Китай после коммунистической революции. Поскольку прошло более полувека с тех времен, кто докажет обратное? Скорее всего, вышел в эти горные края в середине пятидесятых в чине младшего лейтенанта, а то и сержанта.
Раскурив сигару, он с ленцой интересуется:
- Что значит, неважно? Вам не дорога жизнь?
- Не важно, в какой должности меня повесят, ваше сиятельство. Жизнь свою я не очень люблю, но надежду на её улучшение - да. Однако, я ломал ноги на колдобинах и продирался по чащобам не для устройства собственной казни. Думаю, эту заботу лучше отложить. Есть другая, поважнее. Я привез привет от человека, у которого околел удав. Смерть удава - вот моя забота.
Когда он смеется, над мелкими ровными зубами обнажаются розоватые десны.
- Только привет?
- У меня, князь, кроме репутации, ничего нет, - сказал я грубо. - Вы, что же, хотите, чтобы я тянул с собой верительные побрякушки через несколько границ в Азии, потом в Европе, потом снова в Азии? Да и отсюда на север ваши люди ходят в Сибирь через Афганистан и Таджикистан с шанскими паспортами, что ли? Покажите мне один, я потом расскажу о нем в консульском управлении какого-нибудь министерства... э-э-э... дружбы народов какого-нибудь государства.
- Ну, хорошо... Докажите, что вы от человека с удавом.
- Я знаю, откуда удав.
- Откуда же?
- Эти сведения принадлежат не мне, князь. Думаю, достаточно и того, что я перед вами. Разве это не ответ на вопрос? Больше мне добавить нечего. Я уже сказал про свою репутацию.
- Ну, что ж... Проявим к ней уважение. Вас расстреляют.
- И вы потеряете друга и партнера.
Он опять обнажает розоватые десны над мелкими зубами. Но это скорее оскал, чем смех.
- Не подпрыгивайте, Бэзил Шемякин. Вам не допрыгнуть... Вы мне не ровня! Не наглейте! Или добиваетесь все-таки повешения? - говорит он.
Я закидываю ногу на ногу. Пыльная потрескавшаяся бутса раскачивается перед князем.
- Ваше сиятельство, я говорил не о себе. О владельце удава... Рептилию извел человек, который почти захватил власть в организации. Его и его сторонников раздражает необходимость оперировать с низкосортными марками или суррогатами. Они хотят "китайский белый"... Они хотят, чтобы вы давали его, или уйдут к другим поставщикам.
Вру напропалую, а радость переполняет меня вопреки перспективе повешения или расстрела. Сун Кха говорил об удаве, говорил без видимого удивления. Значит, подарок действительно от него. Значит, я связал концы с концами для Ибраева!
- Ну, хорошо... Когда и где вы имели последний контакт с владельцем удава?
- Исключительно для вашего сведения, ваше сиятельство, - сказал я. Разговор с клиентом состоялся в государственной тюрьме города Астаны тридцать первого января, в понедельник. Клиент... э-э-э... временно находился там.
Ложь полагается дозировать правдой, как терпкое вино минералкой, лучше проходит. А где же ещё я последний раз беседовал с Иваном Ивановичем Олигарховым? На скаку по прогулочному двору ибраевского сизо.
