Пауль Куусберг - В разгаре лета
И вправду Сергей! - Отчество?
Красноармейцы ухмыляются - небось я не так сказал. Лишь Сергей сохраняет серьезность и говорит: - Михайлович.
- У меня был хороший друг Сергей Архипович Денисов, -говорю я по-русски, как могу, и рассказываю историю о флотском лейтенанте, которую Тумме переводит им. Говорю еще, что Ильмар Коплимяэ, тоже участвовавший в этом походе, погиб сегодня на мызе Киви л оо.
Красноармейцы слушают меня очень внимательно.
Нам с ними хорошо.
Ложимся спать только в полночь. Забираемся под густые ели, устлав землю плотным слоем веток, чтобы не прохватило сыростью. Ложимся с Тумме поближе друг к другу - к ночи похолодало.
Мне мерещится перед сном, будто я лежу на еловых ветках посреди дороги, а по дороге несут гроб. Лицо мертвеца в гробу прикрыто широкими листьями лопуха. Наверное, мне привиделось такое из-за колючих веток под боком и еще потому, что на меня так страшно подействовала гибель Ильмара.
На другой день между мной и Мюркмаа происходит столкновение. Происходит еще утром, едва мы успеваем добраться до полка.
Мы встречаем его одним из первых. Он куда-то спешил и прошел бы мимо, но я преграждаю ему дорогу.
Не отдав приветствия, говорю без всяких вступлений:
- Мы явились спросить, можно ли уже нам оставить мызу Кивилоо?
Он ничего не понимает, а может, притворяется, что не понимает.
- Что за чепуха? - рявкает он.
- Вы не разрешили нам отступать без команды ни на шаг, - объясняю я неторопливо,
Мюркмаа смеется:
- Так ты же здесь.
- Но Коплимяэ остался там.
Я чуть ли не кричу. Тумме пытается успокоить меня, Мюркмаа гаркает:
- Кру-угом! Марш - в свою роту!
- Почему вы не дали приказа отступить? Видимо, Мюркмаа понимает, что запугать меня
нелегко, а может, считает, что нет смысла орать на свихнувшегося. Во всяком случае, тон его меняется и становится вполне нормальным.
- В бою невозможно предугадать все. Командир не нянька. Коплимяэ не из моей роты и ты тоже.
Что я мог еще сказать или сделать? Делаю шаг в сторону. Он уходит не сразу, сперва считает нужным пригрозить:
- А ты знаешь, что означает противодействие командиру в боевой обстановке? На этот раз я тебе спускаю. Но в другой раз...
И, не закончив, он похлопывает рукой по кобуре на поясе.
Этого он не должен был делать, нет, не должен был,
В глазах у меня темнеет, и я бью. Удар приходится в челюсть чуть ниже уха.
Мюркмаа пошатнулся, но не упал.
Вижу, как его рука пытается вытащить из кобуры наган.
Не знаю, чем бы Это кончилось, если бы не вмешались Тумме и подбежавшие к нам ребята.
Бранясь, ругаясь и угрожая, Мюркмаа уходит прочь. Меня предостерегают, что он этого дела так не оставит.
- Что ж, он и впрямь может донести о происшествии по всей форме, предполагает Тумме. - Ударить на переднем крае командира - это вам не шуточки, не какое-нибудь сведение мужских счетов, не просто драка.
- Скотина он, - говорю я другу.
- Надо уметь сдерживаться, - сердится Тумме. - -Береги нервы. Самое тяжелое в этой войне еше впереди.
Самочувствие у меня дрянное. Таавет прав - мне следовало обуздать себя, хотя бы ради тех трудных дней, которые еще впереди. До меня к тому же доходит, что я и впрямь попаду в оборот, если Мюркмаа решит нажаловаться. Представления не имею, кому положено разбирать такие происшествия, но, вероятно, виновным признают меня.
Однако я недолго извожу себя этими предположениями. Угрызаться уже некогда, потому что немцы начинают бомбить наши позиции.
За час бой доходит до полного накала. На нас наседают крупные силы. Мины разрываются без передышки. Треск пулеметов и автоматов не замолкает ни на миг.
Выдержим ли мы натиск?
Должны выдержать.
Отдаст ли меня Мюркмаа под полевой суд?
Что это за штуки, полевой суд?
А может, один из нас сегодня погибнет и на том все кончится?
В нескольких шагах от меня в ветвях ели разрывается мина. В воздухе сплошной злобный вой осколков,
Мне пока везет,
До сегодняшнего дня я все еще надеялся, что Таллин немцам не отдадут. Несмотря на то, что вражеские снаряды начали уже разрываться в самом центре. Но я все ждал чуда. Как ребенок. Больше не жду и не надеюсь. Таллин продержится дня два. Чувствую это. Не только я, все остальные тоже.
В душе отчаянная горечь от сознания того, что нам не удастся защищать город до наступления перелома в войне. Может, ждать-то осталось всего неделю-другую, ну, от силы - месяц или два. Перелом-то ведь неминуем. Не можем мы отступать без конца. Немцы захватили Прибалтику, Молдавию, Белоруссию и более половины Украины. В последних попавшихся мне на глаза сводках Информбюро сообщалось об ожесточенных боях по всей линии фронта, особенно же - на Кя-кисальмиском, Смоленском, Гомельском и Днепропетровском направлениях Название Кякисальми ничего мне не говорит, но, судя по звучанию, это пункт в районе Ладоги или где-то в Карелии. Но от Смоленска до Москвы расстояние почти такое же, как от Риги до Таллина, может немного больше. Некоторые уверяют, будто немцы уже взяли Смоленск и неудержимым валом катятся к Москве. На Украине фашисты дошли до Днепропетровска, Киев вроде бы еще держится. Если события и дальше будут развиваться так же, если не произойдет поворот, чем же это кончится? Должен ведь наконец произойти перелом.
На Таллинском рейде полно военных кораблей и других судов. Своими глазами видел, когда мы, отступая, спускались вчера с Ласнамяэ. Еще подумал, что, если бы команды всех судов сошли на берег, мы могли бы еще долго держаться.
Идея о высадке матросов на берег не дает мне покоя. Но говорят, и без того всех, кого можно, уже отослали на фронт, отряды матросов, части милиции и госбезопасности, полк, сформированный из таллинских рабочих. Вчера видел курсантов военно-морской школы, рослых, натренированных юношей, только-только прибывших на передний край. К вечеру не многие из них уцелели.
Наш полк тоже основательно потрепали. Фактически первого эстонского стрелкового полка уже не существует как самостоятельной боевой единицы. От части, вступившей пять дней назад в бои, остались лишь от дельные группы и отряды. Выбыло из строя не меньше половины.
Фронт обороняет самый пестрый состав частей и подразделений. Позавчера я еще числился в сводном отряде нашего истребительного батальона, воевавшего в составе бригады морской пехоты, вчера наш взвод, двадцать человек, перебросили вместе с небольшой группой латышских милиционеров на оборону аэродрома, а сегодня я уже не знаю, какая моя часть. Мы расположились на берегу под Кадриоргом, на поле таллинского футбольного клуба. Здесь и наши ребята, и красноармейцы, и матросы, а примерно человек десять разговаривают между собой по-латышски. Тут же неподалеку - взвод портовых рабочих, входящих, по-видимому, в Таллинский рабочий полк. Командиром над нами - морской лейтенант, и, поскольку я не знаю его имени, мысленно опять называю его Сергеем Архиповичем, потому что он кажется мне толковым начальником.
Из прежних моих друзей - здесь только Аксель Ру-утхольм, поставленный за старшего над нами, людьми из стрелкового полка. Не могу придумать ему другого звания. В свое время он был политруком, в роте он тоже оставался политработником, но теперь, когда все наши подразделения раскидало, должности у людей тоже переменились. Вчера понадобилась помощь на отрезке Нарвского шоссе, и туда послали от нас сорок человек, назначив главным над ними Руутхольма. Наш взвод подчинили соединению пограничников, действующих в районе аэродрома и подчиненных в свою очередь военно-морской части. При всех этих перетасовках Ру-утхольм остается в глазах наших ребят старшим, как бы начальником, что учитывают и командиры частей, в помощь которым нас придают.
С Мюркмаа я в последние дни не встречался. После отступления из-под Перилы он лишился должности командира роты. Рота его настолько уменьшилась, что ее соединили с другой, а самого Мюркмаа куда-то перевели. Однако я знаю, что Мюркмаа на меня нажаловался. Руутхольм сказал. И еще добавил, что я должен быть благодарен Ээскюле. Он прекратил расследование моего дела. Он и Аксель долго обо мне говорили. Ээскюла специально приходил к Руутхольму.
Чертовски жаль, что уже не могу сам поговорить с Ээскюлой. Его нашла пуля в овсах мызы Пенинги, где погибли также командир и комиссар нашего полка.
Теперь, после гибели, Ээскюла кажется мне очень близким человеком. Уж мы такие: пока человек не помрет, не умеем оценить его по-настоящему.
Нет с нами больше и Таавета Тумме, Его очень тяжело ранило.
Я своими глазами видел, как его ранило. Почти под самым Таллином. Четыре дня подряд мы вели непрерывные бои с немцами. После того как мы через Лехмьяский дубняк выбрались на Тартуское шоссе, нас опять собрали и поставили в оборону. До города оставалось, самое большее, километров пять-шесть. Рядом с нами занимали позицию моряки, и мы с Тааветом еще порадовались, что матросов тоже бросили против немцев.
