Марк Алданов - Девятое Термидора
- Эмигранты хотят извести нас, - проговорил он со злобой. - Они во сне видят, как бы вернуться домой да позабирать назад имения... Для этого устраивают у нас голод, тогда как сами наслаждаются жизнью в Лондоне и в Петербурге... Подлецы!
От искреннего возмущения у мосье Дюкро побагровели шея и лысина.
- А недурно у вас ели в России, это правда, - добавил он, успокоившись. - Помнишь стол у чудака Зорича... Les sterlets... Le porossenok... Хорошо... Тяжелая кухня, кухня для ленивых людей и бездельников, а все-таки хорошо. И водка... Пить крепкие напитки до обеда! С'est une idee bien russe!.. [Это чисто русская идея!.. (франц.) ] Однако и в пользу этого взгляда можно много сказать, - утешил он Штааля. - Жаль, что нельзя достать простой русской водки.. Здесь, впрочем, есть решительно все. Ты знаешь, их клуб купил запасы вина из погребов казненного Капета. Мы сейчас будем пить вино французских королей!
Это произвело впечатление на Штааля. Он потребовал, однако, подтверждения от гарсона, который как раз осторожно ставил на стол плетеную корзинку с бутылкой в лежачем положении. Гарсон подтвердил, что их grands crus [лучшие вина (франц.) ] вышли из версальских погребов, и добавил, что он сам двадцать семь лет состоял на службе во дворце сначала в качестве pousse-fauteuil de Sa Majeste, а затем по отделу gobelet du Roi, и должен был даже через три года получить звание officier de bouche [Двигателя кресла его величества... королевских вин... кравчего... (франц.) ]... Но... Гарсон вздохнул. Дюкро засмеялся и приподнял бутылку из корзины.
- Chambertin 1789, - с удовольствием прочел он надпись на бутылке Tiens! 1789! Une grande annee! [Шамбертен... Смотри-ка!.. Вот Великий год! (франц.) ]
- Une grande annee, - подтвердил убежденно старик. - Les bourgognes ont ete excellents. [Великий год... Бургундские вина были прекрасны (франц.) ]
Штааль тоже засмеялся, но гарсон, очевидно, не понял, к чему относится их смех.
Вино оказалось действительно превосходным, и за первой бутылкой последовала вторая. Однако роскошь заказа не произвела никакого впечатления в клубе. Соседний круглый стол, за который садилась компания игроков, был густо заставлен бутылками в ведерках со льдом и огромными вазами фруктов (в этих вазах было только то, что очень трудно достать в июле месяце). Штааль с любопытством смотрел на соседей. С одним из них Дюкро раскланялся.
- Банкир... - пояснил он Штаалю с почтением в голосе. - Сказочно разбогател... И честный человек; добрый республиканец. А вот тот другой, рядом с ним, отъявленный контрреволюционер. Не могу понять, почему ему поручили поставки для Северной армии...
Впрочем, люди, ужинавшие за круглым столом, политикой, по-видимому, занимались мало. Один из них заговорил было о тревожном настроении в городе и о том, что в Конвенте произошло какое-то важное заседание. Но и рассказывал он, и другие выслушали его сообщение так, точно речь шла о событиях в Южной Америке. Разговор - довольно громкий по сравнению с обычным в Париже того времени - перескочил на биржевые сделки. Все сразу насторожились. Насторожился, как увидел Штааль, и мосье Дюкро. На бирже ценности почему-то повышались.
- Как эти господа, однако, не боятся! - сказал Штааль с удивлением. Игорный дом, шампанское - в голодающем Париже, в двух шагах от Якобинцев и от Конвента.
- Увы! Мы унаследовали от старого строя тяжелое наследие грехов, ответил со вздохом Дюкро. - Полиция во все времена одна и та же. Верно, достаточно заплачено кому следует.
И действительно, вид у гостей был совершенно спокойный, невинный и благодушный. Глядя на них, Штааль ясно почувствовал, что как бы революция ни повернулась и какой бы еще ни пришел голод, будут для этих людей и биржа, и игорные дома, и шампанское.
- В этот клуб часто захаживал Мирабо, - сказал Дюкро. - Я встречал здесь и жирондистов, и епископа Отенского, и Филиппа Эгалите. Говорят, Барер и Колло тоже приходят нередко. Странно, что нас всех сюда тянет... Распорядитель здесь, кстати, un ci-devant [бывший (франц.) ], бывший граф или даже герцог, не помню точно, - пояснил Дюкро, показывая глазами на лысого господина, который прежде за biribi пробовал монеты буравом, а теперь ужинал с угощавшими его гостями. Распорядитель, все подрагивавший лысиной, точно он не мог привыкнуть к отсутствию парика, внимательно выбивал деревянным молоточком пену из бокала шампанского. Его соседи искоса посматривали на него и неуверенно делали то же самое. Он иногда отрывался от своего занятия и холодным безжизненным взглядом обводил гостей. Лакей, похожий на Людовика XIV, подходил к лысому господину за распоряжениями с грустным, сочувственным видом, свидетельствовавшим о понимании их обоюдного падения. Гарсон, по-видимому, одного лысого господина выделял из этой толпы людей, которые заказывают в четыре часа утра закуски и caneton rouennais [утка по-руански (франц.) ].
- Ни одно вино не мирит так со всеми огорчениями жизни, как бургонское, - сказал мосье Дюкро, наливая себе и Штаалю по новому бокалу. Оба они от вина очень повеселели. Дюкро вдруг стал рассказывать Штаалю свою жизнь. В жизни его не было ничего интересного, но он рассказывал так задушевно, что молодой человек был тронут: за время своего пребывания во Франции Штааль успел оценить, насколько ложна распространенная легенда о легкомыслии и болтливости французов: теперь ему казалось даже, будто нет народа более серьезного и более сдержанного в личных делах. Откровенность мосье Дюкро напомнила Штаалю русских людей, и он подумал, что на характере его собеседника отразилось пребывание среди них. Это в самом деле было верно. Иностранцы, долго жившие в России, порой ее ненавидят, но никогда не возвращаются из нее прежними людьми и по возвращении на родину редко уживаются у себя дома. Мосье Дюкро неопределенно сообщил Штаалю, что он и сам не прочь бы вернуться потом в Россию, как ни трудно ему будет жить в рабской стране. Впрочем, Россия тоже рано или поздно освободится, а возможности торговых дел в ней уже и теперь огромны. Дела мосье Дюкро, однако, и во Франции шли недурно благодаря знакомствам, которыми он обзавелся в Якобинском клубе: он поставлял медные кастрюли для военного министерства и успел купить очень дешево небольшое имение в Нормандии из конфискованных церковных земель; рассчитывал потом перепродать его с большой пользой.
- Уж эти бездельники монахи... Как прав был Вольтер! - заметил он с жаром и принялся рассказывать Штаалю о дореволюционных злоупотреблениях и об эксплуатации рабочих на церковных землях. Злоупотребления и эксплуатация были, точно, поразительные.
- Я, разумеется, у себя все это переменил. Ну, не все, но очень многое. И в моем имении, как мне докладывал мой управляющий, моим работникам живется прекрасно. Иные из них недовольны, но ведь есть люди, которым всего мало... Моим работникам живется прекрасно.
Дюкро, видимо, не мог удержать восторга, который вызывало у него новое материальное благополучие. Слово "мой" он повторял беспрестанно и с чрезвычайным удовольствием. Но еще чаще и тоже с особенным выражением он произносил слово "потом", plus tard.
- Вы все говорите "потом"? Когда же это "потом"? - спросил его с недоумением Штааль.
Бывший учитель поднял одновременно брови и указательный палец левой руки.
- Когда будет порядок и твердая власть, - произнес он значительно. Добродетельный Робеспьер должен дать нам порядок и твердую власть... А если не он, то другой...
Но тотчас, будто испугавшись своих слов, он подлил Штаалю вина и сказал поспешно:
- Est-il bon, се petit vin! Us s'y connaissaient, les tyrans... [Неплохое винцо! Тираны знали в этом толк... (франц.) ]
Мосье Дюкро, природный оратор, долго говорил о своих делах и о политике и даже, как показалось Штаалю, немного смешивал политику со своими делами, не совсем отделяя нормандское имение от завоеваний революции. Он очень хвалил якобинцев, которые одни за все революционное время сумели проявить энергию и твердость. Правда, есть крайности, встречаются горячие головы... Сам Робеспьер, - он слегка понизил голос, - порою заходит слишком далеко... Напрасно тоже многие так отстаивают всеобщее избирательное право. У бедных людей и без того достаточно забот, - где уж им заниматься политикой, они этого вовсе и не желают. Да, конечно, у якобинцев иногда слышишь крайности. Но зато какая сила, какая железная рука у Робеспьера! Quelle poigne! [Какая хватка! (франц.) ] Вот как надо править народом! Иногда мосье Дюкро переходил на общие принципы и о них также говорил с искренним воодушевлением. Лысина и глаза у него блестели, голос порою дрожал. Он ругал монахов, одобрительно цитировал энциклопедистов; причем об энциклопедистах говорил тем же тоном одобрения, что о своем управляющем. Штааль чувствовал, что мосье Дюкро очень хотел бы побеседовать о женщинах, но не решается перейти к ним от якобинской политики и от энциклопедистов. Молодой человек сам постарался облегчить переход своему учителю, и так ночь прошла в приятной беседе. Игорный дом закрывался поздним утром. Штааль чувствовал, что пьет слишком много. Ему становилось все веселее, но уже хотелось опустить голову на стол и посидеть немного молча, закрыв глаза, разумеется, не спать, Боже упаси!
