Антон Макаренко - Книга для родителей
Дома она застала тот же неубранный стол. Она бросила на него привычный взгляд, но привычное стремление немедленно приняться за уборку не возникало в ней так неоспоримо, как раньше. Она села в кресло у стола Тамары и почувствовала, как это приятно. Ей почти не приходилось отдыхать в этом кресле. Она откинула голову на спинку и погрузилась в пассивный легкий полусон, когда мысли не спят, но пробегают без дирижера свободной легкой толпой. Из спальни вышла Тамара.
- Ты и сегодня не была в институте? - спросила Вера Игнатьевна.
Тамара подвинулась к окну и сказала печально, глядя на улицу.
- Нет.
- Почему ты не ходишь в институт?
- Мне в чем ходить в институт,
- Тамарочка, но что же делать?
- Ты знаешь, что надо делать.
- Ты все о туфлях?
- О туфлях.
Тамара повернулась к матери и заговорила быстро и громко.
- Ты хочешь, чтобы я ходила в розовых туфлях и в коричневом платье? Ты хочешь, чтобы я смешила людей. Да? Ты этого хочешь? Так и говори прямо.
- Тамарочка, но ведь у тебя есть и другие платья. И есть черные туфельки. Они, конечно, старые, но целые. И неужели все ваши студенты так строго наблюдают цвета?
- Черные? Черные туфли?
Тамара бросилась к серому шкафчику и возвратилась оттуда с черной туфелькой в руках. Она возмущенно протянула ее к лицу матери:
- В этом ходить? Это, по-твоему, обувь? А может, по-твоему, это не заплата? А здесь, по-твоему, не зашито?
- Да ты посмотри, в каких я хожу! Тамарочка!
Вера Игнатьевна произнесла это несмело, с самым дружеским оттенком доверия. Она хотела по возможности смягчить упрек. Но Тамара никакого упрека не заметила, она обратила внимание только на нелогичность сравнения:
- Ну, что ты говоришь, мама? Что же, я должна одеваться так, как ты? Ты свое отжила, а я молодая, я хочу жить!
- Я была молодая, я горяздо больше тебюя нуждалась. Я часто и спать ложилась голодная.
- Ну! Пошла! Почем я знаю, что там у вас было и почему вы голодали? То было при царизме, какое мне дело! А теперь совсем другие! И родители теперь должны для детей жить, это все знают, только у нас почему-то не знают. А когда я буду старая, так я не буду жалеть для дочери!
Тамара стояла, опершись на стол, говорила по-прежнему быстро, размахивала туфелькой, но не видала ни ее, ни матери. В ее глазах и в ее голосе начинали кипеть слезы. Она остановилась, чтобы передохнуть, и в это время Вера Игнатьевна успела сказать:
- Неужели уж я такая старая, что все должна отдавать тебе, а сама ходить в этих опорках?
- А я разве заставляю тебя ходить в опорках? Ходи, в чем хочешь, а меня не выставляй на посмешище! Небось, как себе, так шьешь новое платье! Шьешь. Себе так все можно, а мне так нельзя? Ты же шьешь себе шелковое платье?
- Шью.
- Вот видишь? Я так и знала! Сама ты можешь наряжаться. Перед кем тебе наряжаться? Перед кем? Перед отцом, да?
- Тамара! У тебя же есть платье!
- А ты не могла продать? Можно коричневое продать. А у тебя какого цвета эта... премия? Какого?
- Вишневого.
- Ну, вот видишь: вишневого! А я сколько просила вишневое! Я сколько просила, а ты все забыла, все забыла.
Тамарочка уже не удерживала слез, ее лицо было мокрое.
- Чего же ты хочешь?
- Хочу! А что ты думаешь? Родила, а теперь ходи как попало? А сама ты наряжаешься, стыдно тебе молодиться на старости лет, стыдно!
Все это Тамара проговорила уже в истерике. Она еще раз крикнула "стыдно!" и бросилась в спальню. Оттуда по всем комнатам разнеслись ее рыдания, приглушенные подушкой. Вера Игнатьевна замерла в кресле. На нее надвинулась черная туча тоски, может быть, ей действительно стало стыдно. В двери постучали. Пошатываясь среди черной тучи, прислушиваясь к рыданиям Тамары, она направилась к двери.
Перед ней стоял Андрей Климович. Войдя в дверь, он повернул голову на звуки рыданий, но немедленно улыбнулся:
- Я вот решил занести по дороге. Это талоны на бесплатный пошив.
Вера Игнатьевна сказала машанально:
- Заходите.
Андрей Климович на этот раз не выразил желания разговаривать в кухне, охотно прошел в столовую. Вера Игнатьевна поспешила к спальне, чтобы закрыть дверь, но не успела. К двери подбежала Тамара, размахнулась чем-то большим темным и швырнула его к ногам матери. Легкие черные волны развернулись в воздухе и улеглись на полу. Тамара только одно мгновение наблюдала этот полет, потом метнулась в спальню, и к ногам Веры Игнатьевны полетело коричневое. Тамара крикнула:
- Пожалуйста! Можешь носить! Наряжайся! Мне не нужно твоих нарядов.
Тамара увидела Андрея Климовича, но ей уже было все равно. В гневе она хлопнулпа дверью и скрылась в спальне.
Вера Игнатьевна стояла над распростертыми нарядами и молчала. Она даже не размышляла. Она не была оскорблена, ей не стыдно было гостя. Человеческий гнев всегда замораживал ее.
Андрей Климович положил на стол какие-то бумажки, потом быстро наклонился, поднял оба платья и поместил их на боковине кресла. Сделал все это по-хозяйски и даже поправил завернувшийся рукав. Потом он стал против Веры Игнатьевны в позе наблюдателя, заложил руки за спину и сказал:
- Вы что это? Испугались этого г...?
Сказал громко, в явном расчете, что и в спальне услышат. В спальне действительно стало так тихо, как будто там лег покойник.
Вера Игнатьевна вздрогнула от грубого слова, схватилась за спинку стула и вдруг... улыбнулась:
- Андрей Климович? Что вы говорите?
Андрей Климович стоял в той же позе, смотрел на Веру Игнатьевну строго, и губы его побледнели:
- Это я только говорю, Вера Игнатьевна, а разговоров тут мало. Мы вас, это верно, уважаем, но и такого дела простить нельзя. Кого это вы здесь высиживаете? Кого? Врагов разводите, Вера Игнатьевна?
- Каких врагов? Андрей Климович?!
- Да кому такие люди нужны, вы сообразите! Вы думаете, только вам неприятности, семейное дело? Вот она пообедала, а посуда стоит, а она, дрянь такая, вместо того, чтобы после себя убрать, чем занимается? Барахлишко вам в лицо кидает? А вы его заработали своим честным трудом! К вам у нее такое чувство, а к Советской власти какое? А она же и комсомолка, наверное. Комсомолка?
- Комсомолка! Ну, так что?
Андрей Климович оглянулся. В дверях стояла Тамара, смотрела на Андрея Климовича презрительно и покачивала головой.
- Комсомолка? А вот интересно, я посмотрел бы, как ты посуду помоешь, тряпичная твоя душа!
Тамара на посуду не глянула. Она не могла оторвать от Андрея Климовича ненавидящего взгляда.
- Ты обедала? - кивнул он на стол.
- Это не ваше дело, - сказала Тамара гордо. - А какое вы имеете право ругаться?
- Комсомолка! Ха! Я в восемнадцатом году комсомольцем был и таких барынь, как ты, видел.
- Не ругайтесь, я вам говорю! Барынь! Может быть, я больше всего работаю.
Тамара повернулась к гостю плечом. Какую-нибудь секунду они смотрели друг на друга сердитыми глазами. Но Андрей Климович вдруг обмяк, развел руками и сощурил ехидные глазки:
- Добром тебя прошу, сделай для меня, старонго партизана, удовольствие: помой!
В лице Тамары зародилась улыбка и сразу же приняла презрительное выражение. Она бросила мгновенный взгляд на притихшую мать, такой же взгляд на платья, лежавшие в кресле.
- А? Давай вместе. Ты будешь мыть, а я примус налажу. Ты же все равно не сумеешь.
Тамара быстро подошла к столу и начала собирать тарелки. Лицо у нее было каменное. Даже глаза прикрыла, чуть-чуть вздрагивали красивые, темные ресницы.
Андрей Климович даже рот приоткрыл:
- Вот молодец!
- Не ваше дело, - хрипло прошептала Тамара.
- неужели помоешь?
Она сказала так же тихо, как будто про себя, проходя в спальню:
- Халат надену.
Она скрылась в спальне. Вера Игнатьевна смотрела на гостя во все глаза и не узнавала. Куда девался Андрей Климович, любитель книги, человек с кудрявыми усами и нежной улыбкой. Посреди комнаты стоял коренастый, грубовато-занозистый и властный человек, стоял фрезеровщик Сам-Стоянов. Он по-медвежьи и в то же время хитро оглядывался на спальню и крякал по-стариковски:
- Ах ты, чертово зелье! Не ругайтесь! Вот я тебя возьму в работу!
Он начал засучивать рукава. Тамара быстро вышла из спальни в спецовке, глуняла на Стоянова вызывающе:
- Вы думаете, только вы умеете все делать? Тоже: рабочий класс! Воображаете! Вы сами не умеете мыть посуду, дома жена моет, а вы тоже барином.
- Ну, не разговаривай, бери тарелки.
Вера Игнатьевна опомнилась и бросилась к столу:
- Зачем это? Товарищи!
Стоянов взял ее за руку и усадил в кресло. Вера Игнатьевна почувствовала особое почтение к его открытым волосатым рукам.
Тамара быстро и ловко собрала тарелки, миски, ножи, вилки и ложки. Стоянов серьезно наблюдал за нею. Она ушла в кухню, и он зашагал за нею, размахивая волосатыми руками и с такой экспрессией, как будто они собирались не посуду мыть, а горы ворочать.
Вера Игнатьевна осталась в кресле. Ее пальцы ощутили на боковинке прохладную ткань шелка, но она уже не могла думать ни о каких нарядах. Перед ее глазами стоял Стоянов. Она завидовала ему. Это оттуда, из фрезерного цеха, приносят люди железную хватку и простую мудрость. Там идет настоящая работа, и там люди другие. Перед ней как будто открылся уголок большого занавеса, и она увидела за ним горячую область настоящей борьбы, по сравнению с которой ее библиотечная работа показалась ей маленькой и несерьезной.
