Вальдемар Вебер - За заборами
Меня слушали, не перебивая. Даже удостоили внимания книги, подаренные бригадиром Пальмизано, полистали их с важным видом. Одна из них называлась "Эстетика и трансцендентальная философия" Людвига Виттгенштайна.
Я все больше распалялся. Говорил долго. Наконец, риторическая фраза: "Спрашивается, можно ли научиться художественному переводу, или он, как и всякое искусство, предполагает дар Божий?" - переполнила чашу терпения задававшего вопросы.
- Ну хватит о Божьем даре. Что за формулы и схемы вы чертили для господина Симона Пальмизано в кафе? - спросил он и включил настольную лампу.
- Ритмические схемы гетевского и пастернаковского хорея.
- Схемы че-го?!.
- Хорея, это такой стихотворный размер. Господин Пальмизано интересуется переводами Пастернака. Я ему схемы не только хорея рисовал, еще и дактиля, амфибрахия, анапеста.
Гебисты переглянулись.
- Два последних размера - сложные, хорей же совсем просто записывается, хотите, покажу? Тире в схеме означает ударный слог.
Я взял чистый лист бумаги и начертал:
- V / - V / - V / - V /
- V / - V / - V / - V /
Старый знахарь отлучился!
Радуясь его уходу...
Спрашивавший меня задумчиво посмотрел в окно на уже совсем темный переулок, медленно и как-то даже певуче произнес:
- Хорей, - и нехорошо выругался. - Можете забирать свои бумаги, - процедил он, с великим трудом стараясь не потерять самообладания.
Я разочарованно стал складывать в портфель книги, листки, хлеб, пряники, сушки. Мои собеседники нетерпеливо молчали, дожидаясь конца сборов. И тут один из них, тот, который безмолвствовал в течение всей "беседы", не выдержал:
- Я ж тебе говорил, там у них в этом посольстве сплошные шизы!
Тяньшаньские камни
От одной частной шварцвальдской клиники пришло неожиданное приглашение: прочесть пациентам лекцию о современном положении в русской культуре. Интерес к России в Германии тогда, в годы поздней перестройки, подскочил невероятно.
Как я понял из рекламного проспекта, клиника заботилась о душевном здоровье тех, у кого расстроился контакт с внешним миром, кто внезапно почувствовал его отчужденность, потерял ориентацию в жизни. В периоды подобных кризисов, писалось в проспекте, человек с тревогой начинает ощущать в себе незнакомое ему беспокойство. Он не знает, как отнестись к нему, он растерян, смущен, воспринимает его как силу, задумавшую недоброе, желающую сбить с толку, увести в чуждый мир...
Сотрудники клиники рассматривают подобные состояния как "божественную дисгармонию". По их мнению, она появляется, когда человеку становится необходимо проникнуть в сердцевину своего существа, заново ощутить, осознать, организовать себя. Своего рода призыв к Преображению... Преодолевая с помощью психологов, называющих себя "проводниками", а точнее "провожатыми", этот внутренний разлад, человек не только вновь обретает вкус к жизни, но и совершенствует свою личность, находит пути к существованию, наполненному высшим смыслом.
Что может дать моя лекция пациентам, думал я, отправляясь в дорогу, - ведь я не могу рассказать им о своей родине ничего отрадного, а следовательно, хоть как-то способствовать восстановлению их душевного равновесия. Она, как и они, жила в оцепенении перед какой-то непостижимой силой, в страхе сбиться с пути, затеряться в пустыне безвременья, она так же искала выхода и не находила его, но у нее, в отличие от них, не было поводырей...
В Шварцвальде шел снег. Мой автомобиль несколько раз застревал в преграждавших дорогу наносах. Уже давно мне не хватало настоящей зимы, и я радовался этим остановкам. Ностальгически озираясь вокруг, с наслаждением вдыхал морозный воздух, пожирал с высоты глазами бескрайний черно-белый пейзаж.
Клиника располагалась в раскиданных по лесистому холму деревянных домах бывшего горного курорта, построенных в начале века в духе местной крестьянской архитектуры. Я приехал к вечеру, в ранних сумерках на улицах и террасах уже зажигались фонари, начинали дымиться каминные трубы. Все тут внешне было как в старых цветных немецких книжках, чудом сохранившихся в доме моего детства.
За ужином я узнал, что место это известно еще и тем, что накануне первой мировой войны здесь постоянно встречались русские и польские революционеры. Позднее, во время вечерней прогулки, мне показали виллу, где подолгу жил Теодор Герцль. Нередкими гостями в двадцатые годы были здесь и некоторые именитые национал-социалисты.
Мне отвели комнату под самой крышей. По преданию, ее всегда снимал Лев Троцкий. Уже не раз волей случая приходилось мне останавливаться в помещениях, принадлежавших в прошлом выдающимся личностям. Так когда-то я ночевал в доме Томаса Манна на Куршской косе, служившем гостиницей литовскому Литфонду, в стенах бывшего кабинета писателя, в котором он работал над романом "Иосиф и его братья". Тогда от волнения я долго не мог уснуть.
Что имели в виду пригласившие меня, поселяя в любимой комнате творца идеи перманентной революции, мне неизвестно, но наверняка они не задавались целью лишить меня сна. Скорее всего, у них были какие-то свои психотерапевтические соображения.
Я распахнул окно. Шел снег, занавешивая вид на уснувшую внизу ночную долину и тем усиливая ощущение полной уединенности и покоя. Трудно было в этот момент не предположить, что все суперзамыслы века выпестывались именно здесь. Идеальное место для лелеянья грез. Расположиться бы клинике тут на полвека или век пораньше...
На следующее утро я спустился к завтраку и занял место за ближайшим от двери большим круглым столом, за которым уже сидело человек шесть.
После первой чашки кофе во мне проснулась моя обычная словоохотливость. Зная по опыту, что немцу, если он хорошо воспитан, всегда трудно первым заговорить с незнакомым человеком, я решил проявить инициативу, начал обращаться с вопросами к соседям по столу. Мне отвечали вежливо, но как-то очень уж односложно. Только тут я заметил, что сидящие за столом не общаются. Наконец, видимо, сообразив, что я не пациент, а прибывший вчера лектор, мне объяснили:
- Все люди по утрам делятся на молчаливых и говорливых. Вы сели за стол молчаливых. Ваш стол другой, тот, что у окна.
Я приехал за двое суток до выступления, и мне предложили познакомиться с методами лечения на собственном опыте. Оно состояло в медитации, физических упражнениях, призванных помочь телу осознать единство с душой, в различных занятиях, взывающих к творческому началу. Прейскурант был довольно многообразным: рисование, живопись, лепка из глины, музыка, танцы, жестикуляция, астрология, толкование событий и снов, интерпретация прочитанных по совету врачей книг, в основном сказочного и мифологического содержания. От медитации я уклонился, отговорившись тем, что и так, мол, целые дни медитирую: пишу и перевожу стихи. В самом конце меня ждала беседа с экстрасенсом.
Высокий, бритоголовый, с широким высоким лбом и слегка выпученными глазами, он с минуту, не произнося ни слова, пристально глядел на меня. От смущения я начал говорить первый, стал рассказывать о себе, хотя он об этом не просил. Взгляд его был испытывающим и одновременно добродушно снисходительным, точно он знал обо мне что-то такое, чего не знал я сам. В какой-то момент он мягко прервал меня и предложил лечь на кушетку.
Накрыв меня до пояса шерстяным пледом, он расположился в кресле рядом. Я уже было настроился на психоаналитический сеанс, но вопросы оказались поверхностными и необязательными, словно спрашивающий задавал их исключительно с целью подготовки пациента для дальнейшей процедуры.
Во время разговора он встал и простер надо мной ладони. Постепенно приближая их ко мне и водя ими в воздухе от колен до груди, он вдруг застыл в неподвижной позе. Я почувствовал медленное излучение тепла, оно становилось все горячее и вскоре достигло интенсивности каракумского зноя. Реакция моя была настолько сильной, что он резко отдернул руки и прервал сеанс. Отошел к окну, открыл створку, закурил. Его выбритый до белизны выпуклый череп был точь-в-точь как сугроб, видневшийся в окне.
Я продолжал лежать, ждал указаний. Он стал ходить по комнате, громко рассуждая и жестикулируя:
- Я знаю о способности русских аккумулировать энергию, чтобы затем самим излучать ее. Вот теперь еще раз убедился в этом, вы - второй мой русский клиент, я потрясен. Вот она, эта энергетичность, о которой я раньше знал лишь понаслышке или предполагал, читая вашу литературу. Мне понятно, почему у Штайнера было столько приверженцев в России, неспроста он выделял русских из своих учеников.
Я робко возразил со своей кушетки:
- Очень жаль, но я должен разочаровать вас. Во мне ни капли русской крови...
Он прекратил ходить, озадаченно пробуравил меня своим взглядом и буквально закричал:
- При чем тут кровь! Вы рождены под сибирскими звездами! А тяньшаньские камни! А дух необозримого пространства! И вы - во владении им, в сознании, что все это ваше! Согласитесь, Россия - уникальная страна, она бесследно проглатывает редчайшие метеориты, всасывает их своей плотью, своими топями, ее воздух пропитан магнетизмом. Он в каждой вашей клеточке, в каждом капилляре! К вам обращен космос, вы промагничены им! Это не случайно, что у вас не было философии в классическом смысле. Вам она ни к чему! Аккумулируя мировую энергию, вы прорываетесь к высшим формам познания магически, интуитивно...
