Павел Пепперштейн - Бинокль и монокль - 1
Кранаху было противно слушать воспаленный бред этого извращенца, однако шеф промолвил: "Довольно интересно" и с задумчивым видом сомкнул кончики пальцев. Затем шеф достал из ящика стола толстую книгу в переплете песочного цвета. По формату и дизайну книга походила на роскошно изданный каталог выставки. Шеф показал книгу присутствующим. Название, напечатанное на обложке крупными темно-красными буквами, гласило: "Самомумификация".
Шеф увлеченно листал глянцевитые страницы, время от времени демонстрируя собравшимся ту или иную иллюстрацию: фотографии пустынников, гравюра, изображающая аскета, препарирующего собственную руку, струйка янтарной смолы, стекающая по коре дерева (цветное фото), мешочек, влажный от смолы, подвешенный к верхушке ели, саркофаги в будуарах знатных дам XVIII века, веснушчатый директор одной лаборатории в Нью-Джерси, личинки насекомых, растения и животные в состоянии анабиоза, чьи-то крошечные перчатки, могилы, окруженные экзотическими зарослями.
На последней странице, сделанной из толстого пергамента, было вытеснено красными готическими буквами:
ОТЧАЯНИЕ - пухлотополиное, жирнособолиное. МИАЗМ курский, МАРАЗМ симбирский, РАЗУМ барский.
Кранах запомнил эти слова.
К нему быстро подошел (как говорят, "откуда ни возьмись") тот самый человек из предыдущих сновидений. Кранах успел прозвать его "голливудским генералом".
- Хочешь посмотреть, кто вас держит? - крикнул он.
Кранах не успел ответить - "голливудский генерал" опять ударил его с размаху биноклем по глазам. От боли Кранах пошатнулся, полились слезы. Бинокяь прилип к глазам, как если бы он был снабжен присосками. Повернут он был на "удаление". Сквозь слезы Кранах увидел, как свернулась в шарик комната для совещаний, как удалились и исказились фигурки людей. Шеф с книгой в руках и остальные сотрудники - все в черных униформах, в белых рубашках, в аккуратных галстуках с черно-красными круглыми значками НСДП - все они казались теперь насекомообразными и незначительными. Юргену вспомнился крик Алисы, которым она истребила Страну Чудес: "Да вы всего-навсего колода карт!" Вдруг нечто белое заслонило собой картинку. Это была чья-то непропеченная мордочка с крохотными точечными глазками - добрая, мутная, мягкая. В чертах явно присутствовало что-то эмбриональное.
- Зародыш, - подумал Кранах. - Кто-то должен родиться в мире. Кто-то, имеющий огромное значение. И он уже в мире, но пока что не покинул материнского чрева.
Утром он, по пояс голый, в одних галифе, вышел на крыльцо и обтерся свежим снегом. После этого бабка подала ему завтрак: гречневую кашу с молоком, кофе, галеты. За завтраком он обдумал свои сновиденческие приключения и сделал выводы. К моменту, когда он с удовольствием доедал остатки каши, план действии был вполне готов.
После завтрака он поехал в военный госпиталь, где у него был знакомый врач - симпатичный молодой меланхолик по фамилии Хаманн. Он пожаловался Хаманну на головные боли, попросил лекарств. Хаманн тяжело переносил пребывание в России.
- Здесь все надо уничтожить, - сказал Хаманн, с тоской глядя в окно. Здесь все пропитано заразой. Даже если истребить патологическое население, эти места будут нести на себе печать заразы еще много столетий.
- Вы смотрите на вещи слишком мрачно, - бодро возразил Кранах. - Мы, немцы, склонны обманывать себя. Мы не понимаем русских - в этом источник наших военных проблем. А русские, на самом деле, тщеславны. Если бы умели льстить им, побеждая (а это возможно), то наши войска давно уже были бн в Москве.
Кранах покинул Хаманна, имея в кармане френча врачебное предписание, несколько рецептов для полевой аптеки и два пузырька с лекарствами.
Из госпиталя он поехал в центр специальной телефонной связи и оттуда позвонил в Берлин, своему начальнику. Поблагодарив за теплое письмо, сказал, что имеется интересный материал, о чем ему хотелось бы доложить лично. Мимоходом он упомянул о кое-каких проблемах с головной болью и мигренями и деликатно намекнул об отпуске в Альпах, о чем речь шла и раньше.
Через несколько дней он уже был в Берлине. Он сделал интересный доклад на основе сообщений, полученных от Коконова, но о многом умолчал. Сказал, что дело требует дальнейшей разработки, что действовать он в данном случае рекомендует осторожно. Особенно тщательно следует продумать роль, которую во всем этом деле мог бы сыграть Коконов, который, в общем, готов к сотрудничеству.
В светлом дорожном пальто, в мягкой шляпе, с элегантной тростью и небольшим саквояжем Кранах стоял на одной берлинской площади, рядом с вокзалом. В одну из его рыжих замшевых перчаток вложены были билеты - ему предстояло провести две недели в Альпах (он собирался снять комнатушку в высокогорном отеле и совершить серию скромных, любительских восхождений), а затем отправиться с любопытным поручением в Италию.
Ему очень хотелось заехать к Тане, его русской приятельнице, но он воздержался, зная, что в ведомстве, к которому он теперь принадлежал, распространено соглядатайство. Побродив бесцельно по улицам (до поезда оставалось несколько часов), он купил букет нераспустившихся роз, бутылку белого сладкого вина и коробку пирожных-ракушек. Все это он послал на Ораниенгассе, 7, фрау Тане Ворн, приложив также записку более или менее интимного содержания, написанную по-французски. На квадратном кусочке синего картона остатком желтого карандаша было написано следующее:
О рожденная, как подсказка, из ракушки!
Если какой-нибудь живописец, по примеру моего знаменитого однофамильца, вдруг пожелает изобразить тебя на черном фоне, я возражу: глупости! Это так же нелепо, как изображать солнце в полумраке, подсвеченное снизу свечой. Избегай, мое морское солнце, живописцев - ты знаешь, как они скупы. В зеленом шервудском лесу далеко от тебя живет человек, похожий на голливудского героя. Он немного маг и вторгается в чужие сны. Его фамилия - Яснов. Помню, как, разогрев себя шампанским, ты спорила о психоанализе. Как это было глупо спорить со мной, который всегда со всем согласен. Конечно, конечно же, Яснов это не что иное, как "Я снов", то есть наш собственный двойник, проступающий из глубины сна, из глубины забвения. Я больше не ношу монокль. Он разбился, а новый я покупать не хочу Думаю купить телескоп, этот зрячий знак благородной мужественности, смущающий звездные небеса.
Твой фарфоровый мальчик.
Р. S. Привет твоей служанке Психее, она была так мила по утрам. Привет косолапому Лорду, я надеюсь, он прибавил новую складку к своей коллекции затылочных жиров. Привет белому шраму на твоем запястье, с которым я часто беседовал, пока ты спала.
комментарий
Текст "Бинокль и Монокль" представляет собой, как видно, описание столкновения двух типов зрения - "монокулярного" (параноидно-циклопического) и "бинокулярного", шизофренического.
И хотя эти квазидиагностические характеристики могут быть вменены конкретным персонажам повествования, "воплощены" они не в их фантомных телах, а в телах их "атрибутов". Носителями "идей" здесь становятся, строго говоря, не образы людей, а образы предметов - бинокля и монокля. Антропоморфные персонажи рассказа становятся "носителями идей" в буквальном смысле - они носят эти "идеи" на своем теле в качестве декоративных протезов, материальных приспособлений оптического свойства. Будучи столь грубым иллюстративным образом опредмечены, эти "идеи" определяют поведение персонажей, но практически не задевают их психоэмоциональную окраску.
Эти "идеи" - это "идеи зрения". Зрение, таким образом, психологизируется и депсихологизируется одновременно. Диагноз, формирующий оптическую специфику, существует не как психическая реальность, а как техническая возможность. "Параноидность" и "шизофреничность" представлены в виде технических усовершенствований (в данном случае зрения), они инструментальны. Поединок, описанный в тексте, это поединок не людей и не идей, а инструментов. Впрочем, исход поединка решают "побочные" предметные характеристики этих инструментов, не имеющие прямого отношения к их оптическому предназначению: тяжелый полевой бинокль (похожий на танк) легко уничтожает хрупкий, декоративный монокль. Сама по себе дуэль предметов напоминает сюжетную схему рассказа Борхеса "Поединок", где два ножа, имеющие собственную историю вражды, используют человеческие тела как орудия для очередного столкновения. Однако если борхесовские ножи-убийцы были просто магическими аккумуляторами мифогенной агрессивности, то "бинокль" и "монокль" - это овеществленные идеи платоновского типа, чье столкновение имеет не столько агрессивный, сколько дидактический смысл. В ходе столкновения, которое происходит во сне, одна идея зрения "убивает" другую, однако персонажный носитель этой "разбиваемой" идеи буквально отделывается легкой символической царапиной. Характер его психозрения при этом никак не меняется. Правда, он отказывается покупать новый монокль, но (как мы узнаем из финальной записки) он, хотя и в шутку, мечтает о технической реорганизации своего монозрения. Он желает укрепить "параноид", купить вместо монокля телескоп. Кранах совершенно адекватно реагирует на "поединок идей", на соударение оптических "точек зрения": он регистрирует, что решающим в этом поединке являются предметные характеристики, "вес" идей. "Точки зрения", не учитывающие друг друга, катастрофическим образом соприкасаются, и в этом всегда присутствует нечто от употребления предметов не по назначению - как говорится, "колоть орехи телевизором". Кранах реагирует как человек военный: при возможном следующем столкновении телескоп окажется более весомым и "бронированным", чем бинокль.
