Александр Найденов - Облом
- Поговорить со мной ей надо,- подумал Иван Афанасьевич и усмехнулся.Сорок лет проходили мимо друг друга, отворачивались, а теперь вдруг: надо поговорить...
- Иван Афанасьевич, идите сюда. Найдете сами дорогу?- позвала с кухни Елена Васильевна.
Артюк двинулся по узкому коридору. Справа была открытой дверь в комнату. Иван Афанасьевич посмотрел туда и убедился, что в ней ничего еще не приготовлено к перевозу из морга покойного: в застекленном шкафу блестели золотистой отделкою чешские бокалы и рюмки, на стенах комнаты висели цветастые картины в самодельных деревянных рамках, покрашенных золотой краскою.
- Мазня,- подумал Иван Афанасьевич про картины и направился по коридору на кухню.
- Садитесь, пожалуйста, на какой стул вам удобнее,- предложила ему хозяйка и налила из фарфорового декоративного самоварчика ему чая в такую маленькую красивую чашку, из какой, он подумал, вряд ли можно было напиться за один раз, на прикуску она придвинула ему блюдечко с таким малюсеньким узорчатым печеньем, что наесться им Артюку все равно бы не удалось, даже если бы он сгреб его все с блюдца и засунул себе горстью в рот.
- Угощайтесь,- сказала Елена Васильевна и сама, осторожно взяв с блюдца одно печенье, надкусила его.
- Благадарствую,- ответил Артюк и, отводя взгляд от печенья в ее руке, стал размешивать золотой блесткой ложечкой сахар в своей чашке.
Несколько времени они молчали. Артюк все смотрел на вращающуюся в его нарядной чашке воронку чая. Вдруг снова ему захотелось узнать от Елены Васильевны, точно ли она думала в молодости, что он был способный художник, что у него был, как она выражалась тогда, талант? Не то, чтобы это имело теперь для него значение - а просто, было как-то чудно. Ему показалось странным, что вот существовал на свете простой парень Ваня Артюк, а выясняется, в нем замечали люди кроме его нескладной фигуры, кроме имени и фамилии еще что-то.
- Может и правда, жил в нем талант?- подумал Иван Афанасьевич, вспоминая, как в молодости часто тянуло его рисовать - сидело в нем такое смутное чувство, точно нашептывал ему кто-то, чтобы он немедленно брал в руки кисть. Артюк садился рисовать у окна, прятаясь за простенок: он стеснялся, что с улицы его будет видно.
- Нет уж, какой тут талант?- подумал Артюк.- Кто мог во мне жить? Разве что, она вот, Елена, когда я засыпал, могла в постели нашептывать что-то, внушала мне, спящему, свою ерунду.
Иван Афанасьевич осторожно посмотрел искоса на нее, но расспрашивать ничего не стал - это показалось сейчас неуместным.
- Я вот о чем хотела с вами поговорить, Иван Афанасьевич,- начала тихо Елена Васильевна,- Я уже была нынче, как вы мне велели, в Бюро ритуальных услуг. Узнала у них. Они обещали, что все сделают - я сейчас пойду к ним платить... Представьте только, что они мне сказали, у них нет сегодня готовых гробов. Гроб должен быть свой... Подскажите мне, прошу Вас, Иван Афанасьевич, как же мне с этим быть - просто не приложу ума!..
Иван Афанасьевич поглядел на печенье, которое она держала кончиками двух пальцев и только едва надкусила, обреченно вздохнул и ответил, что он ей поможет. Они условились, что он завтра с утра к ней доставит готовый гроб...
Бредя от Елены Васильевны и глядя себе под ноги, Артюк начал вспоминать, как повстречал он Крокодилова в первый раз. Была ранняя осень два года тому назад. Иван Афанасьевич, отправившись за молоком в магазин, шел по аллее городского сквера с алюминиевым бидоном в руке. На березах в сквере висели пестрые листья - желтые и зеленые, а на землю между березами листья насыпались желтые, шуршащие, радующие. В сквере прямо у всех на виду расположился за мольбертом художник и срисовывал эту аллею с березами. Он был одет в белый длиннющий плащ и в черный берет с высокою тульей и с просторным верхом. За спиной у художника толклось несколько ребятишек. По тому, как уверенно он себя держал, и как смело выказывал на всеобщий суд свою незаконченную работу, он был, решил Иван Афанасьевич, профессионалом, может быть даже членом Союза художников. Подчиняясь своему любопытству, Иван Афанасьевич, направился так, чтобы пройти позади художника. Когда он приблизился к этой группе, художник неожиданно обернулся к нему, и, указывая рукою с зажатой в ней кистью на раззолотившиеся березы в аллее, улыбаясь, спросил:
- Ведь и правда, красиво?
- Да, очень,- смущенно ответил Артюк и улыбнулся застенчиво.
Художник был круглолицый, веселый, с ямочкою на подбородке, из-под берета его выставлялись седые кудри, он походил на ангела, на состарившегося ангела.
- Люблю,- весело говорил Крокодилов,- Люблю яркие краски: солнце, березы, листья как из латуни!..
- А вот, после дождичка тоже бывает красиво,- отвечал Артюк, польщенный вниманием профессионала,- Наберется в листьях на грядке вода и блестит там как зеркальца разбросанные.
Крокодилов посмотрел на него так, что тот осекся, сообразив, как неумно поминать какие-то грядки, когда он, художник с ним беседует о своем творчестве. Иван Афанасьевич неловко извинился и пошел по аллее дальше...
Следующий раз они увидались с Крокодиловым в Комитете.
- А, помню вас, помню!- весело заговорил Крокодилов, подходя к столу писаря,- В сквере-то вы ведь были тогда, ведь точно?
-Я,- скромно ответил Артюк.- Написали вы ту картину?
- Картину-то? написал, написал! Я много, брат, каких картин написал! Вот я скоро сделаю свою выставку в клубе, можете зайти потом, посмотреть.
Ивану Афанасьевичу интересно было спросить у него, действительно ли он член Союза художников, но об этом спрашивать напрямик было бы неудобно, можно было невзначай огорчить его этим вопросом, если окажется, что он еще не принят в Союз.
- У вас и диплом есть, наверное?- обиняком попытался дознаться Артюк.
- У меня, братишка, только один, железнодорожный диплом,- отвечал Крокодилов.
- А как же картины-то? выставку-то вы как же?
- А что картины? У меня их, знаешь, уже наделано - девать некуда. Повисят себе в клубе - люди на них посмотрят. Да я за год опять столько же намараю.
- Так, а если вдруг кому-нибудь они не понравятся?- с острасткой спросил Артюк.
- Пускай себе не нравятся: мне-то что? наплевать. Я, брат, мнением одного только человека дорожу - бабы моей, а она от всех моих картин без ума, она же меня и приохотила к рисованию.
Крокодилов был, очевидно, в хорошем расположении духа и его тянуло поговорить. Хотя в кабинете находился еще казначей, Крокодилов без спроса переставил стул от председателева стола к столу Артюка, уселся на этот стул и начал беседовать лишь с одним Иваном Афанасьевичем. Говорил все время сам Крокодилов, а комитетский писарь смущенно хмыкал и улыбался. Разговор как-то сразу перешел на женщин. Повернув вполоборота к Артюку свое красивое лицо, похожее на лик состарившегося ангела, уткнув на Ивана Афанасьевича свои наглые голубые глаза, Крокодилов похвалялся, сколько на войне у него было любовниц. По словам Крокодилова, выходило, что на фронте он служил в полковой разведке, лично брал языков за линией фронта и был отчаяннейший гуляка. Однажды из-за "молодой девки" с ним произошла неприятность. Девка эта была его подружка, местная жительница. Крокодилов зашел к ней в избу, когда у нее уже был в гостях офицер. Тот потребовал от Крокодилова, чтобы он убирался, и стал вытаскивать из кобуры пистолет, но разведчик Крокодилов, очень разозлившись на офицера, передернул у себя со спины немецкий трофейный автомат "шмассер" и дал от пояса короткую рассыпную очередь по офицеру и по хате. Ему повезло, что офицер был только легко ранен. Крокодилова судили и отправили в "штрафной" батальон в армию Рокоссовского, где он, что называется, искупил свою вину своей кровью. Тут в рассказе Крокодилова получился пробел, потому что дальше он принялся рассказывать, как после освобождения Риги от немцев, они прочесывали город и зашли всем отделением в публичный дом. Хозяйка публичного дома, улыбаясь фальшиво, велела подать им шнапсу и на ломанном русском языке объявила, что в подарок, она допускает победителей бесплатно до своих женщин, но попросила прежде всех солдат сдать кровь на проверку, нет ли у них болезней...
- А ты как часто трахаешься теперь?- неожиданно прервав свой рассказ про публичный дом, спросил у Артюка Крокодилов и сокрушенно добавил.- А я, брат, могу только два раза в месяц...- он развел печально руками.
Иван Афанасьевич, который и так уже был сильно смущен,- покраснел, вскочил на ноги, воскликнул в запальчивости:
- Послушайте, как вам это не стыдно, а?! Не стыдно как это вам?!- и выбежал из комитета, сопровождаемый хохотом Крокодилова.
Какой это был ужасный человек,- шествуя теперь по дороге, думал о Крокодилове Иван Афанасьевич.- Офицера - из автомата! ой-ой-ой! И наверняка ведь не врал: разведчик, одних орденов Славы две штуки имел. Невежа-невежей, а туда же: наплевать, мол, что люди про него скажут. Вот и доплевался: до старости - ни кола ни двора своего, в приживалах был. Елена не всплакнет даже после его кончины, ходит в блестящем платье. Какая ужасная смерть!.. И вот ищи теперь ему гроб!
