Николай Лесков - Жидовская кувырколлегия
- Ты, - говорю, - Мамашкин, есть очень сильно желаешь?
- Точно так, - отвечает, - очень сильно желаю.
- А все-таки нехорошо, что ты родительское благословение проел.
- Виноват, ваше благородие, удержаться не мог, потому дают, ваше благородие, всё одну булочку да несносный суп.
- А всё же, - говорю, - отец тебя не похвалит.
Но он меня успокоил, что у него нет ни отца, ни матери.
- Тятеньки, - говорит, - у меня совсем и в заводе не было, а маменька померла, а сапоги прислал целовальник из орловского кабака, возле которого Мамашкин до своего рекрутства калачи продавал. Но сапоги были важнейшие: на двойных передах и с поднарядом.
- А какой, - говорю, - ты мне хотел секрет сказать об обегдоте?
- Точно так, - отвечает, а сам на Полуферта смотрит.
Я понял, что, по его мнению, тут "лишние бревна есть", и без церемонии послал Полуферта исполнять какое-то порученьишко, а солдата спрашиваю:
- Теперь можешь объяснить?
- Теперь могу-с, - отвечает: - евреи в действительности не по природе падают, а делают один обегдот, чтобы службы обежать.
- Ну, это я и без тебя знаю, а ты какое средство против их обегдота придумал?
- Всю их хитрость, ваше благородие, в два мига разрушу.
- Небось, как-нибудь ещё на иной манер их бить выдумал?
- Боже сохрани, ваше благородие! решительно без всякого бойла; даже без самой пустой подщёчины.
- То-то и есть, а то они уже и без тебя и в хвост и в голову избиты... Это противно.
- Точно так, ваше благородие, - человечество надо помнить: я, рассмотрев их, видел, что весь спинкой календарь до того расписан, что открытку поднять невозможно. Я оттого и хочу их сразу от всего страданья избавить.
- Ну, если ты такой добрый и надеешься их без битья исправить, так говори, в чём твой секрет?
- В рассуждении здравого рассудка.
- Может быть, голодом их морить хочешь?
Опять отрицается.
- Боже, - говорит, - сохрани! пускай себе что хотят едят: хоть свой рыбный суп, хоть даже говяжий мыштекс, - что им угодно.
- Так мне, - говорю, - любопытно: чем же ты их хочешь донять?
Просит этого не понуждать его открывать, потому что так уже он поладил сделать всё дело в секрете. И клянётся, и божится, что никакого обмана нет и ошибки быть не может, что средство его верное и безопасное. А чтобы я не беспокоился, то он кладёт такой зарок, что если он нашу жидовскую кувыркаллегию уничтожит, то ему за это ничего, окромя трех гривенников на выкуп благословенных сапогов не нужно, "а если повторится опять тот самый многократ, что они упадут", то тогда ему, господину Мамашкину, занести в спинной календарь двести палок.
Пари, как видите, для меня было совсем беспроигрышное, а он кое-чем рисковал.
Я задумался и, как русский человек, заподозрил, что землячок какою ни на есть хитростью хочет с меня что-то сорвать.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Посмотрел я на Мамашкина в упор и спрашиваю:
- Что же тебе, может быть, расход какой-нибудь нужен?
- Точно так, - говорит, - расход надо беспременно.
- И большой?
- Очень, ваше благородие, значительный.
Ну, лукавь, думаю, лукавь, - откройся скорее, - на сколько ты замахнулся отца-командира объегорить.
- Хорошо, - говорю, - я тебе дам сколько надо, - и для вящего ему соблазна руку к кошельку протягиваю, но он заметил мое движение и перебивает:
- Не извольте, ваше благородие, беспокоиться, на такую неткаль не надо ничего из казны брать, - мы сею статьёю так раздобудемся. Мне позвольте только двух товарищей - Петрова да Иванова с собой взять.
- Воровства делать не будете?
- Боже сохрани! займём что надо, и как всё справим, так в исправности назад отдадим.
Убеждаюсь, что человек этот не стремится с меня сорвать, а хочет произвести свой полезный для меня и евреев опыт собственными средствами, и снова чувствую к нему доверие и, разрешив ему взять Петрова и Иванова,
А как всё это было вечеру сущу, то сам я, мало годя, лёг спать и заснул скоро и прекрепко.
Да! - позабыл вам сказать, что весьма важно для дела: Мамашкин, после того, как я его отпустил, пожелав мне "счастливо оставаться", выговорил, чтобы обработанные Фингершпилером евреи были выпущены из-под запора на "вольность вольдуха", дабы у них морды поотпухли. Я на это соблаговолил и даже ещё посмеялся: - откуда он берёт такое красноречие, как "вольность вольдуха", а он мне объяснил, что все разные такие хорошие слова он усвоил, продавая проезжим господам калачи.
- Ты, брат, способный человек, - похвалил я его и лёг спать, по правде сказать, ничего от него не ожидая.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Во сне мне снился Полуферт, который всё выпытывал, что говорил мне Мамашкин, и уверял, что "иль мель боку", а потом звал меня "жуе о карт императорского воспитательного дома", а я его прогонял. В этом прошла у меня украинская ночь; и чуть над Белой Церковью начала алеть слабая предрассветная заря, я проснулся от тихого зова, который нёсся ко мне в открытое окно спальни.
Это будил меня Мамашкин.
Слышу, что в окно точно любовный шёпот веет:
- Вставайте, ваше благородие, - всё готово.
- Что же надо сделать?
- Пожалуйте на ученье, где всегда собираемся.
А собирались мы на реке Роси, за местечком, в превосходном расположении. Тут и лесок, и река, и просторный выгон.
Было это немножко рано, но я встал и пошёл посмотреть, что мой Мамашкин там устроил.
Прихожу и вижу, что через всю реку протянута верёвка, а на ней держатся две лодки, а на лодках положена кладка в одну доску. А третья лодка впереди в лозе спрятана.
- Что же это за флотилия? - спрашиваю.
- А это, - говорит, - ваше благородие, "снасть". Как ваше благородие скомандуете ружья зарядить на берегу, так сейчас добавьте им команду: "налево кругом", и чтобы фаршированным маршем на кладку, а мне впереди; а как жиды за мною взойдут, так - "оборот лицом к реке", а сами сядьте в лодку, посередь реки к нам визавидом станьте и дайте команду: "пли". Они выстрелят и ни за что не упадут.
Посмотрел я на него и говорю.
- Да ты, пожалуй, три гривенника стоишь.
И как люди пришли на ученье, - я всё так и сделал, как говорил Мамашкин, и представьте себе - жид ведь в самом деле ни один не упал! Выстрелили и стоят на досточке, как журавлики.
Я говорю: "Что же вы не падаете?"
А они отвечают "Мозе, ту глибоко".
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Мы не вытерпели и спросили полковника:
- Неужто тем и кончилось?
- Никогда больше не падали, - отвечал Стадников: - и всё как рукой сняло. Сейчас же, по всем трактам к Василькову, Сквире и Звенигородке, все, во едином образе, видели, как проезжал верхом какой-то "жид каштановатый, конь сивый, бородатый", - и кувыркаллегия повсеместно сразу кончилась. Да и нельзя иначе: ведь евреи же люди очень умные: как они увидели, что ни шибком да рывком, а настоящим умом за них взялись, - они и полно баловаться. Даже благодарили, что, говорят, "теперь наши видят, что нам нельзя было не служить". Ведь они больше своих боятся. А вскоре и "Рвот" приехал, и орал, орал: "заппаррю... закккаттаю!" а уж к чему это относилось, того, чай, он и сам не знал, а за жидов мы от него даже получили отеческое "благгодарррю!", которое и старались употребить на улучшение солдатского приварка, - только не очень наварно выходило
- Ну, а что же за все это было Мамашкину?
- Я ему выдал три гривенника на благословенные сапоги и четвёртый гривенник прибавил за сбор этой снасти его собственными средствами. Он ведь всё это у жидов же и позаимствовал: и лодки, и доски, и верёвки - надо было потом всё это честно возвратить собственникам, чтобы никто не обижался. Но этот гривенник всё и испортил: - не умели дурачки разделить десять на три без остатка и всё у жида в шинке пропили
- А благословенные сапоги?
- Вероятно, так и пропали. Ну, да ведь когда дело государственных вопросов касается, тогда частные интересы не важны
ПРИМЕЧАНИЯ
Впервые, под заголовком "Жидовская кувырколлегия. Повесть. Об одном кромчанине и о трех жидовинах", - "Газета А. Гатцука", 1882, ЛЛ 33 - 36. С изменённым заглавием вошло в сборник "Святочные рассказы" (1886).
В основу рассказа лёг известный в те времена анекдот о безуспешной попытке подкупить славного генерала Н. С. Мордвинова и о Государственном совете, на котором в присутствии государя решался вопрос о привлечении евреев к военной службе. (См.: "Собрание анекдотов из жизни государей, князей, министров..." т. 1, СПб., 1886, стр. 139).
Имевшее место среди некоторых критиков тенденциозное толкование этого рассказа как отразившего якобы националистические тенденции писателя, было убедительно отвергнуто одним из видных деятелей еврейского национального движения Ю. Гессеном в его вступительной статье к переизданной в 1919 г. книге Н. С. Лескова "Евреи в России", написанной с целью гуманного, объективного решения "еврейского вопроса". В этой статье Ю. Гессен справедливо утверждает, что "не озлобление, не ненависть лежит в основе" такого рода произведений Лескова и что в рассказе, который "ведётся от имени полковника Стадникова в сороковых годах столь явственно рисуются жестокие нравы того времени, жертвою коих падали в числе прочих и евреи, что трудно вынести впечатление, будто рассказ продиктован ненавистью к евреям", тем более что "наряду с евреями в указанных произведениях Лескова грубому осмеянию подвергаются и неевреи. Тут нет предвзятого сопоставления евреев и русских, которое было бы в ущерб первым и к выгоде вторых" (стр. 8, 9).
