Александр Попов - Мама Белла
Эх, понеслось веселье! Мы прыгали через костры, водили хороводы, в сугробы, раскачивая за ноги и за руки, бултыхали друг друга, со свистом и визгом кучей катались с горки.
3
Интернатская жизнь ребенка -- нелегкая жизнь, сжатая, придушенная сильным кулаком режима и правил. Все в ней отмерено взрослыми по минутам, отгорожено от любой другой жизни высоким забором установлений, держащихся десятки лет неизменными: в такое-то время нужно встать утром, умыться и одеться, строем уйти в столовую, по команде воспитателя сесть за столы, по команде же выйти из-за них. Свое время для уроков и подготовки домашнего задания, игр и ужина, просмотра телевизора, -- все вроде бы правильно, стройно, выверенно, как в математике, а душа восстает. Эта лямка на годы и годы! Кто-то из воспитанников от такой жизни становится еще угрюмее, раздражительнее, молчаливее. Вновь прибывшие малыши сначала ударяются в скитания. Неделю-другую бродяжничают, выловят их, и снова пошло проутюживание машинкой-невидимкой. "Не смей и шагу в сторону ступить!" --нудно, упрямо жужжала бы безликая и безмолвная машина-режим, если умела бы говорить. Шагнул в сторону -- тебя не жалует ни воспитатель, ни директор, а иногда и твои товарищи. Воспитателю, конечно, легче работать, опираясь на требования режима, на какие-то устоявшиеся интернатские правила и традиции: особо не надо задумываться над тем, чем в ту или другую минуту занять детей.
Белла Степановна признает и правила, и традиции, и режим, и расписание, но -- все ярче, светлее и справедливее у нее получается.
Принято водить воспитанников в столовую всех вместе враз -- что ж, неплохо, говорит мама Белла.
-- Но почему -- строем? -- спросила она у директора, когда еще начинала работать в интернате.
-- А потому что потому, -- ответили ей с неудовольствием. -- Делайте, как все.
-- А если от этого воспитанникам скверно?
-- Ничего, главное -- дисциплинирует.
-- Это -- казарма.
-- Что ж, чем она плоха?
Как возразить?! Белла Степановна стала водить детей в столовую гурьбой: посмеяться они могли, потолкаться, -- как и должно быть у детей. Но некоторым взрослым все казалось и кажется, что у воспитанников должно быть иначе. Напирало на Беллу Степановну сердитое начальство, поругивали коллеги-воспитатели, а она все одно по одному:
-- Мои дети не в казарме. Здесь семья и дом их.
Так и водит гурьбой по сей день.
Она понимала, насколько губителен для детской души режим. Она вообще не любила это слово: что-то режущее в нем, а значит, убивающее. В интернате всегда было много беглецов -- ребятишки самоспасались. А своих мама Белла сама спасала, потому и бегунов у нее почти не было. Спасала самыми простыми, незатейливыми способами. Видит, начинает угрюмиться ребенок, или, как говорят в интернате, "псих на него находит", -- дает ему ключ от своей квартиры: "Иди, поживи, вволю посмотри телевизор, почитай, отоспись". Появлялась малейшая возможность -- в музеи, в театры везла и вела. Много ездила с детьми по стране. Деньги на эти поездки воспитанники нередко сами зарабатывали, -- где-нибудь на овощных складах всю зиму перебирали картошку. Белле Степановне хотелось и хочется, чтобы ее дети все видели и все знали. Ей хочется, чтобы каждый их день не походил на предыдущий. Она постоянно затевает что-нибудь новенькое: то постановку спектакля, то подготовку к балу, то разучивание песни, то уговорит шефов принести пару старых, разбитых мотоциклов, -- парней в постель не загонишь! Я хорошо видел, насколько отличалась жизнь ее воспитанников от жизни других групп. Но организовывать и поддерживать такую жизнь нелегко.
Есть выражение -- пьяные глаза. Однажды встречаю в коридоре Беллу Степановну. Шла она из актового зала, в котором закончила с ребятами репетицию спектакля. Вижу, слегка покачивает ее. Подхожу ближе, присматриваюсь: "Что такое, -- думаю, -- неужели пьяная?" Бледная, очки на кончике носа висят и, кажется, вот-вот упадут, а глаза -- туман туманом и слипаются. Меня, казалось, не приметила, мимо прошла.
-- Здравствуйте, Белла Степановна.
-- А-а, добрый вечер, -- встряхивает она головой. Постояли, поговорили. Нет, вижу, не пьяная, но с ног буквально валится.
Позже я стал присматриваться к Белле Степановне, -- она часто в таком состоянии уходила из интерната. Все за день выжимала из себя. А утром глядишь на нее и думаешь, что на десять-пятнадцать лет помолодела за ночь. Снова бегает, снова что-то затевает, тормошит всех и вся, ругается с начальством.
Издавна принято в интернатах и детских домах одевать воспитанников в одинаковую одежду. Горестно видеть эту примету сиротства. Как-то прохожу мимо вещевого склада и слышу -- рычит кладовщик:
-- Иди, иди отсюда, ради Христа! Ничего я тебе не дам.
Заглядываю в приоткрытую дверь. Белла Степановна стоит напротив кладовщика, пожилого мужчины, руки -- в боки, правую ногу -- далеко вперед, словно бы для большей устойчивости, а сама маленькая, худенькая. Улыбнулся я над таким бойцом.
-- Нет, вы мне выдадите тапочки! -- сыпет она -- будто камни. Тяжело и раздельно произносит каждое слово. Всякий, услышав такие тембры, скажет, что грозная женщина, с такой лучше не связываться.
-- Нет, не выдам! -- прямо в ее лицо зыкнул кладовщик.
"Ну, -- думаю, -- распалила мужика". А был он у нас человеком спокойным, улыбчивым, -- добрейший мужчина, правда, прижимистый до невозможного.
-- Нет, выдадите! -- И чуть шагнула на него.
"Чего доброго сцепятся". Я вошел в склад. Они смутились, что я застал их в таких воинственных позах.
-- Я не выйду отсюда, пока вы не выдадите мне тапочки, -- тихо сказала мама Белла и села на стул.
-- На! -- толкнул он ей три коробки с тапочками, отвернулся и притворился, будто до чрезвычайности занят пересчетом ученических тетрадей.
Я сказал, что мне нужно получить то-то и то-то, -- кладовщик охотно занялся мною. Белла Степановна взяла тапочки, расписалась в ведомости и ушла к своим детям. Распря, как я выяснил у кладовщика, вышла из-за того, что всем классам выдали одинаковые тапочки. А Белла Степановна узнала, что на складе имеются тапочки другого цвета, и пришла обменивать.
-- Ух, баба, -- сказал мне кладовщик. -- Не баба, а зверь. Все воспитатели спокойненько получили и ушли, а этой все чего-то надо. Вот дай ей, и хоть ты тресни!
-- И часто вы с ней так ругаетесь?
-- Да завсегда. Уже лет, дай Бог не ошибиться, двадцать. Я, --улыбнулся он, -- порой боюсь, когда она приходит получать одежу на ребятишек. Начинает выбирать, шариться: то пуговицы ее не утраивают, то фасоны, то еще чего. А ну ее!
-- Что, плохой она человек? -- провоцирую собеседника.
-- Не-е-е! -- взмахивает он ладонью, словно отмахивает мой вопрос. --Она -- во человечище! За детишек может умереть. Все хочет, чтобы они были прилично одеты. Но мне иногда хочется ее поколотить. -- Однако улыбается старик.
У всех групп одинаковые спальни и бытовые помещения. А маме Белле всегда хотелось, чтобы было как в семье: у каждой семьи все по-своему, на свой манер. Так и у ее детей должно быть, считала она, коли судьба собрала их в одну хотя и сиротскую, но семью. Она старается внести в быт что-нибудь семейное: учит девочек стряпать и сервировать стол, устраивает с шефами чаепития и вечеринки. Все стены в спальнях завешаны детскими рисунками, вышивками, вырезками из журналов, -- чего не позволяют другие воспитатели.
Принято в интернате вновь прибывших расселять по комнатам так, как заблагорассудится взрослым. А у Беллы Степановны иначе: новичок поживет, осмотрится, поночует, где ему хочется, а потом заселяется в ту комнату, в которой ему понравилось.
Я любил бывать в отсеке Беллы Степановны. Там такой уют и порядок, что и уходить не хотелось. Кругом -- чисто. Шторки, занавески выглажены, полы прометены, промыты, блестят. Всюду букеты живых и искусственных цветов, по подоконникам и столам -- ухоженные цветники. Куда ни посмотришь -- зелень. Книжных полок и не счесть сколько.
Но Белле Степановне всегда хочется чего-нибудь необычайного. Такой уж она человек. Давно мечтала об особенной комнате, в которой ребенок мог бы забыться, отойти душой в одиночестве, поглубже уйти в свои мысли. В таких учреждениях воспитанники все время на людях, в толпе, в гомоне. Побудешь день на работе с людьми -- и устанешь от них, а интернатским и скрыться некуда. От этого психика расстраивается. Вот и задумала неугомонная Белла Степановна вместе со своими воспитанниками создать комнату уединения. Месяца три они оформляли ее, никого из посторонних не пускали, а все -- тайком, под сурдинку: чтобы, несомненно, потом всех удивить. Это они, конечно, у мамы Беллы научились -- чем-нибудь удивлять и радовать ближних. Все три месяца я встречал ее ребят то с березовыми чурбачками, то с трубами, то с ведрами песка или цемента. Они старались прошмыгнуть мимо нас незамеченно. Воспитанники из других групп ходили за ними и выпытывали:
-- Ну, что же у вас? Хотя бы чуточку расскажите.
