Сулейман Велиев - Триглав, Триглав
- Верно!.. Только как же отсюда вырваться?
Яков Александрович ласково посмотрел на Аслана.
- Рано-поздно мы вырвемся из этого ада! Хотя, пока солнце взойдет...
- Э-эх, - вздохнул Аслан. - Человек - не птица, а то... - и Аслан замолчал, с тоской следя за полетом степного ястреба.
- Ты прав. Но будут и у нас крылья. Тогда птицы позавидуют нам... Россия, она, брат, неистребима, ее не сломить...
Аслан почувствовал в голосе учителя уверенность в будущем.
- Когда это случится, доживем ли?
- Доживем. Было хуже, Аслан. Хуже было, а жили. Обходились одной похлебкой, а похлебку давали раз в день. Сейчас не то: немцы нуждаются в рабочей силе. Поэтому расщедрились: дают граммов по двести хлеба... Теперь меньше умирает людей! А бывало, вечером сидишь с товарищем, а утром находишь его мертвым... Люди теряли рассудок от голода. Один мой дружок полез как-то в мусорный ящик за картофельными очистками и наткнулся на труп. Оказалось, какой-то бедняга еще раньше заглянул в ящик в поисках чего-нибудь съедобного, да там и умер... Помню, как-то фашисты пустили в лагерь полуживого коня. Люди накинулись на него. Немцы долго потешались, а потом открыли по пленным стрельбу из пулемета... Да... Иногда целыми днями крошки во рту не было, пальцы сосали... Вот как жили... - Яков Александрович покачал головой. - Всего не перескажешь. Вначале, чего греха таить, многие как-то не верили в зверства фашистов, о которых писалось в нашей печати. Кому довелось испить горькую чашу плена, тот скажет: сотой доли того, что фашисты творят, наши люди еще не знали, представить не могли.
Долго рассказывал Яков Александрович о лагерной жизни, и, хотя Аслан и сам уже многое видел, часто у него мороз пробегал по коже от этих рассказов.
- Что же делать, учитель? - спросил он. - Бежать?
Яков Александрович оглянулся. Только убедившись, что никого поблизости нет, сказал:
- Я пытался. Не вышло: охрана сильная... Но если нас не переведут в другое место еще с месяц...
- В пути говорили, что долго здесь не пробудем....
- Беда в другом: нас хотят перебросить в Германию. Во всяком случае...
Яков Александрович умолк на полуслове, и лицо его исказила мучительная гримаса. Схватившись за грудь, он со стоном опустился на землю.
Аслан кинулся к проходившему мимо пленному:
- Нет ли здесь санитарного пункта?
- Да ты не с неба ли свалился? - мрачно ответил тот - Здесь только того и добиваются, чтобы люди поскорей умирали, а ты...
И, махнув рукой, пошел дальше, неся на губах жуткую усмешку.
Место было безлюдное, пленные группами бродили в стороне, и Аслан не знал, что предпринять. Той порой Яков Александрович очнулся, открыл глаза, тихо сказал:
- Не трудись, дорогой... Лекарства, которое мне нужно, здесь не найти... А нужен мне всего-навсего стаканчик чаю с сахаром... Уже год, как я не держал во рту сладкого... Голова часто кружится, темнеет в глазах. Сердце стало сдавать.
- Год, - прошептал Аслан. Вдруг он вспомнил о заветном кисете. Учитель, я сейчас угощу вас чаем.
Яков Александрович недоверчиво улыбнулся.
Молча наблюдал он, как Аслан собирал щепу, палки, разжигал костер, кипятил воду в консервной банке. Оживился, увидев, что бывший ученик достал из кармана пакетик чаю и бросил щепотку в кипяток.
- Что это? - спросил он, когда Аслан положил перед ним заветный кисет, извлек из него и развязал узелок.
- Изюм. Пожалуйста, ешьте. Заменит сахар...
- О... Как же ты сумел это сохранить? Прямо чудо, - Яков Александрович дрожащими пальцами взял несколько изюминок, положил в рот и запил глотком чаю: - Какой сладкий...
- Это белый шаны! Мать прислала несколько месяцев тому назад... Как раз перед этим...
- Спасибо ей.
Яков Александрович брал по изюминке. Аслан, стараясь не смотреть на него, вспоминал, как мать собирала и сушила виноград. "Этот шаны бесподобен", - говорила она. А отец шутливо замечал, что никто не станет хаять свой мед. Аслану казалось, что он видит худые, проворные руки матери, слышит ее ласковый голос. "Кто знает, что она думает? Может быть, носит траур по сыну? Уже три месяца, как я в плену", - думал он.
Напившись, Яков Александрович отодвинул от себя узелок с изюмом и, словно читая мысли Аслана, сказал:
- Есть единственный выход: не поддаваться чувствам. Собрать всю волю в кулак, быть твердыми, терпеливыми, ждать, когда наступит наш час. И готовиться к нему. Ведь ты, Аслан, комсомолец?
- Конечно. Я даже свой билет комсомольский сохранил....
Они беседовали до тех пор, пока лагерная стража не стала разгонять измученных пленных по местам.
Встреча с бывшим учителем была не единственной - на следующий день Аслан увидел еще нескольких знакомых. Одним из них был Сергей, молодой широкоплечий парень. Он попал в плен в один день с Асланом, но, видимо, пережить ему пришлось куда больше. Сергей был взвинчен; по пустякам начинал нервничать; у него дергалось левое веко, он старался и не мог остановить этот нервный тик. Передние зубы выпали от цинги, он шепелявил и, говоря, часто повторялся.
Еще хуже выглядел Лазарь, которого Аслан знал по гимнастическому кружку в Доме пионеров. Тогда Лазарь был тоненьким сероглазым юношей; у него были густые черные волосы и такие широкие брови, что товарищи часто шутя говорили: "Если твою бровь поместить под нос, выйдут лихие усищи!" По бровям Лазаря и запоминали с первого взгляда. С начала войны Аслан потерял его из виду. И вот где довелось встретиться...
Лазарь, невероятно исхудавший, сидел рядом с игравшими в карты и задумчиво перебирал четки. Где он их достал? Зачем? Для чего он подражает старым людям? Обо всем этом Аслан догадался позднее.
Увидев Аслана, Лазарь не смог скрыть тревоги, охватившей его, забеспокоился, а затем встал и пошел, часто оглядываясь. Аслан в недоумении почти побежал за ним.
- Друг, ты что же, не узнаешь? - кричал он. - Ведь я Аслан. Я сразу узнал тебя!
Лазарь остановился, лишь дойдя до укромного места, и, обернувшись, зашептал:
- Ну зачем шумишь? Я узнал тебя тоже. Только... Ты ведь знаешь, фашисты евреев расстреливают. И вот я выдаю себя за азербайджанца.... Кажется, я здесь единственный еврей.
- Как тебе не стыдно, - нетерпеливо перебил его Аслан. - Ты что, считаешь меня предателем?
- Да нет же! И не боюсь я тебя, Аслан, поверь мне! Но я убежал, чтобы ты не назвал меня по имени. Запомни, здесь меня зовут Аббасом.
- Ах, Аббас, Аббас! Со мной можешь не хитрить, фашисты никого не щадят и азербайджанцев убивают тоже почем зря. Не знаешь, что хуже - умереть сразу или дохнуть от голода... А гибнуть в плену не хочется. На воле и умирать легче и отомстить за себя можно...
- Это верно, - тихо проговорил Лазарь. Он совершенно растерялся - Аслан так откровенно говорил о воле. - Я не думаю о таком. Живу, ожидая смерти... И не с кем поделиться горем. Доверять всем нельзя. Здесь один тип подозревает, что я еврей, задает мне при немцах каверзные вопросы и в конце концов наведет на меня немцев. Тогда - крышка.
- Плюнь ему в лицо и ничего не бойся! - решительно посоветовал Аслан. Немного подумав, добавил: - Хочешь, назовемся двоюродными братьями? Сядешь рядом с тем негодяем, который тебя провоцирует, а когда я подойду, мы разыграем встречу родственников - от его подозрений и следа не останется.
Лазарь с благодарностью взглянул на Аслана.
- А за себя ты не боишься? Вдруг узнают, кто я такой? Тогда и тебе несдобровать. Говорят, на первых порах немцы расстреливали азербайджанцев, принимая их за евреев. Понимаешь, есть один признак...*
______________
* Намек на обычай обрезания, существующий и у евреев, и у азербайджанцев.
- Будь спокоен. Тебя никто не посмеет обидеть, пока жив твой двоюродный брат...
...Они разошлись. И на следующий день, как условились, разыграли горячую встречу при подозрительном человеке.
С этого дня Лазарь по крайней мере стал спокойно дышать...
Кременчугский лагерь отличался от Джанкойского. Здесь пленные уже не валялись на голой земле - их разместили в длинных низких бараках. Над головой была крыша, а под крышей - они, как сельди в бочке... Всем хватило места на трехэтажных нарах, зато не хватало воздуха.
Кременчугские заборы были выше джанкойских и гуще опутаны колючкой. Надзирателей было больше, и были эти подлецы злее...
Где-то за заборами жил своей жизнью город Кременчуг, раскинувшийся по берегам Днепра, но из лагеря не было видно ни дорог, ни садов, ни домов.
Аслан, с тоской осмотревшись, сказал Лазарю:
- Если бы они только могли, они закрыли бы лагерь черным покрывалом, чтобы мы не видели неба и солнца.
Мучительно тянулись дни. Единственной радостью были короткие встречи со знакомыми в перерывах между работой, перекличками, построениями, осмотрами. Но разговоры при этом велись невеселые.
- Помнишь, Аббас, в детстве ты спорил со мной, утверждая, что человек больше десяти дней без пищи не протянет? - напомнил Аслан. - А я старался еще уверить тебя, что можно голодать дней пятнадцать? Помнишь? Тогда мы не думали, что придется проверять это на себе.
