Константин Вагинов - Гарпагониада
- Будет ли государственное учреждение покупать у меня сны? Между тем мой товар ценен, не вам об этом говорить. Ведь если б до нас дошли сны времен французской революции, сны бабефовцев, сны якобинцев, сны времен директории и времен Парижской Коммуны, какой бы это был ценный вклад в бытовую историю революции, - так сказал бы я. - Я вас понимаю, Анфертьев пьяно развел руками и поник, - ответил мне директор, но ведь сметой подобные расходы не предусмотрены. Заключение подобной торговой сделки с частным лицом, действительно, может показаться инспектирующим органам сновидением. Но, между нами говоря, ваше предложение мне кажется ценным. Конечно, советую вам представить не проект с предложением торговой сделки, а просто предложить свои услуги по собиранию снов, может какое-нибудь ежемесячное вознаграждение мы вам и выкроим, может быть мы для приличия придумаем вам какую-нибудь должность. Во всяком случае не теряйте с нами связи.
Анфертьев держал Локонова за пуговицу и не отпускал. Ему хотелось побеседовать и высказать свои сомнения.
- А, может быть, там мне и этого не предложат. Ведь могут не предложить? У нас есть достаточно аспирантов, скажут они мне. Да ведь это все не то, тщетно буду говорить я. Куда вы? - спросил Анфертьев Локонова.
- Я вас провожу, - догнал Анфертьев спешащего Локонова. - Вы куда направляетесь?
- Да я просто в саду посижу, - ответил Локонов.
- Посидим вместе, - предложил Анфертьев, - я для вас лирические сны купил.
Локонов молчал. Ему сейчас не очень-то хотелось снов. Ему только казалось, что он за сновиденьями идет к Анфертьеву.
В сквере сидел статистик, бывший преподаватель пластики Завитков, курил и скучал после ссоры с тещей.
Локонов хотел прошмыгнуть, но Анфертьев подошел к Завиткову. Пришлось и Локонову поздороваться.
- Вот я видел какой сон, - сказал Завитков Локонову. - Стою я на мосту, солнце со всех сторон. И спереди и с боков летают аэропланы в виде золотых рыбок. Весь воздух наполнен ими. Все аэропланы пропадают, остается одна золотая рыбка. У нее испортился мотор. Она лежит на мосту и задерживает движение. Открывает пасть, как рыба, когда засыпает. Из ее пасти вылезает, выходит совершенно нагая девушка, берет меня под руку и говорит:
- У меня есть билет на "Руслана и Людмилу".
- Тут сон прерывается, не понять, что дальше было, - продолжал Завитков, опять я стою и опять летают рыбы. Тут должна быть рыба, в которой эта девушка находится - решаю я - начинает одна рыба опускаться, я бегу к ней, думаю, в ней эта девушка, но в это время падает другой аэроплан. Подбегаю, думаю, в нем она. Падают и падают аэропланы. Я бегаю от одного к другому.
Слова Завиткова прервала тут же сидевшая и следившая за ребенком престарелая няня.
- Экие ты сны, баловень, видишь, - сказала она, - это не сон, а прямо срамота. Вот я тебе расскажу сон, хороший сон. У меня ведь сын на войне погиб. Пошла я в церковь Владимирскую, помолилась Николаю Чудотворцу. "Скажи мне Николай Чудотворец," - говорю я ему, -"где мой сын"?
- Пришел ко мне ночью мой сын и говорит:
- "Я живу далеко."
- "Скажи", - говорю я, - "живой ты или мертвый"?
- "Только тело мое пулей убили, а душа жива. Все мы тут живые, мертвых нет".
- Худенький такой, тощий.
- "Чего ты ешь, как ты живешь"? - спрашиваю я.
- "Да я сыт..."
- Махнул рукой и убежал от меня.
- Эх, ты, - подумал Анфертьев, - я бы его продал. Ничего, я еще эту старушку порастрясу.
Няня взяла девочку и собралась уходить.
- Много ли снов, бабушка, видишь? - спросил Анфертьев, идя рядом со старушкой.
- Ой, родимый, да почти каждый день сны вижу. У меня сны хорошие, очень хорошие!
- Да ты, бабушка, мне их расскажи. Зачем ты там на скамейке при всех рассказала. Они тебе за них ничего не дадут, а я тебе по пятачку за каждый сон платить буду. Покупать буду.
Деревья шумели.
Анфертьев, няня и девочка в ватном пальто были уже за чугунной калиткой. Они шли мимо Михайловского замка.
- Нешто сны можно продавать?
- Почему же не продать, если покупатель есть, - ответил Анфертьев.
- А тебе на что они, сны-то, - спросила старушка, - ты дороже что ли их кому продашь? Я что-то про такую торговлю не слыхала.
- Мало ли, бабушка, чего ты не слыхала, - ответил Анфертьев. - Сон такой же товар, как все: только надо иметь покупателя!
- Отступись! - сказала старушка.
- Держу пари, что вы не знаете, кто такой Жулонбин, - задерживая Локонова, сказал Завитков. - Говорил ли он вам, что он новый Казанова? Он ведь еще гимназистом побывал в Египте и Индии, его отец в свое время был известный директор акционерного общества "Самоход". Карманные деньги, получаемые от родителей, он не тратил на сладости, на оловянных солдатиков, кинематограф, а копил и зашивал в специальные мешочки. К пятнадцати годам у него уже было около пятнадцати тысяч золотом. Читал он авантюрные романы о кладах и хотел стать морским разбойником, иногда повяжет голову полотенцем и стоит перед зеркалом - похож он или нет на пенителя моря. В Сестрорецке мечтал он и о необитаемых островах, куда можно будет складывать добычу, о спасении благородных испанок и о рыцарственном с ними обхождении. Потом французская революция его поразила. Так может быть и у нас - стал говорить он мне, и с еще большим азартом принялся копить золото.
- Вот родители обнищают, - предугадывал он, - а я буду богат и по дешевке черт знает каких ценных вещей сумею накупить, а потом после возвращения старого режима, снова обменяю на золото и стану богатейшим человеком... Мальчиком он стал изучать руководства для любителей редких вещей, посещать музей в сопровождении англичанки, чтоб при покупке не ошибиться, он изучал камеи, майолику, фарфор, медали, монеты, картины. Посещал аукционы, готовился к деятельности. Он ждал наступления революции с нетерпением.
- Революция должна наступить, - говорил он, - это совершенно ясно. Довольно - сто лет пожила Европа спокойно, хватит. Четвертое сословие выступает на арену. Совершенно неизвестно, почему оно должно жить, как скотина. В гимназии его считали красным. Он стал превосходным знатоком французской революции и погрузился в изучение экономических наук. Семнадцати лет плюнул на свое детское накопление. Стал транжирить золото направо и налево. С француженками в фотоминиатюрах стал знакомство завязывать, с кассиршами в кинотеатрах, на лихачах ездить, самозванно студенческую форму носить, поить их белым вином и выдавать себя за графа. Был своим человеком в Луна-парке - борьбу любил.
- Но как же он дошел до такой жизни? - из вежливости прервал Завиткова Локонов.
- Свихнулся, должно быть, - ответил Завитков, - а может просто распустил себя.
* * *
Не в духе вернулся домой Анфертьев после неудачного найма работницы.
* * *
Сумерки сгущались все более и более. Девушка зажгла электричество. Локонов был одет более чем бедно. С самой нежной заботливостью он охранял свой, пришедший в явную негодность, костюм. Как с драгоценным, хрупким предметом обращался он со своими заплатанными и сильно поредевшими брюками. Локонов тщательно избегал резких движений.
Локонов тщетно пытался завязать разговор о зеленом доме и о молодом человеке.
Из окон открывался вид на луну и звезды, на волны крыш и радиомачт. Внизу протекал пустой переулок, впадавший в переделанную из канала улицу. Дальше стояло огромное здание - Дом Культуры и памятник Ленина указывал на него. Позади Ленина был разбит сквер. За сквером возвышалась фабрика-кухня, направо лежал недавно построенный рабочий городок, налево - серенькая деревня.
- Должно быть тогда, в ту ночь, она моего преследования не заметила, иначе она не была бы так спокойна, - подумал Локонов.
- Не разрубить ли сразу гордиев узел, не начать ли так: знаете ли вы самое безвкусное здание в Ленинграде - зеленое с голубыми воротами, построенное в глупом стиле второй империи, витиеватое, как торт из крема... - Но вдруг тогда все знакомство внезапно оборвется. Вдруг Юленька встанет и в негодовании укажет ему на дверь... Нет, это невозможно - тогда снова мрак, никакой цели жизни. Уж лучше неизвестность... Или вдруг скажет: там живет мой жених, или что-либо еще более ужасное скажет, ведь юность доверчива и откровенна.
Локонов дожил до тридцати пяти лет и еще не испытал первой любви. У него не было воспоминаний о первой встрече, о запоминающихся на всю жизнь прогулках, о беспокойстве, о взаимных подарках, о неожиданных восторгах возникающих по поводу самых простых слов, сказанных самым простым голосом. Все тогда многозначительно и многозначно для влюбленного. Тысячи смыслов лучатся из слов, природа наполняется содержанием и становится заметной. Зори и закаты, которые до этого были глупые и потом снова станут глупыми, доставляют невыразимое наслаждение. Внешний мир приобретает рельефность.
Локонову страшно было потерять открывающийся перед ним мир. Ему хотелось, как восемнадцатилетнему влюбленному, просить у Юленьки локон на память, глядеть в ее глаза, взять ее руки и целовать ладони, хотелось, чтобы она гладила его по голове, но тут он вспомнил, что он почти лысый. Он увидел себя посторонними глазами, у него сжалось сердце. Он встал и взял руку Юленьки и нежно поцеловал.
