Александр Исаев - Теория игр
Обычно холодная вода меня успокаивает. Но сегодня она приводит меня в бешенство.
Я принимаю упор лежа и начинаю отжиматься на кулаках.
- ... двадцать семь - двадцать восемь - двадцать девять...
Адреналин сгорает в работающей мышце. Правда, вместе с ним сгорает и норадреналин - гормон интеллигентности. Но мне это сейчас по фигу!
- ... пятьдесят восемь - пятьдесят девять - шестьдесят...- из последних сил выдавливаю я.
"Уф-ф-ф! Кажется, отпустило."
Я принимаю еще раз душ - теперь уже горячий! - и ложусь на диван.
Теперь можно заняться самоанализом.
Итак, что же меня так вывело из себя?
Начнем по порядку.
Сначала все шло превосходно.
... Я сажусь за накрытый стол, поднимаю тост... Затем вручаю Галине Ивановне самовар...
(Пока все нормально!)
... Потом появляется Панюхов. Я его разглядываю, Панюхов уходит...
( Нет, и тут ничего такого!)
Правда, там промелькнул "сырок". В смысле: "Мне сырка никто не предлагал!" Но это, конечно, несерьезно.
... Далее идут пересуды, возникает тень Вольдемара...
(Так-так, уже горячей!)
Но и тут ничего особенного. Обычный треп стареющих баб.
"Что же меня так завело?"
Стоп! Реакция...
Да-да: реакция! Реакция окружающих.
Говоря о Вольдемаре, они тут же забыли о моем существовании. Меня там как бы и не было! Я был для них пустым местом. Помощником директора института по половым вопросам!
Намотав на палец оголенный нерв, я со сладострастием рванул его.
"Из всех видов удовольствий садо-мазохические для советского человека являются наиболее доступными" (И.Ильин).
Теперь можно подумать об этом спокойнее!
В том, что в присутствии своего непосредственного начальника сотрудники ведут разговоры об и.о. директора, в принципе, нет ничего зазорного. Я - не девочка. Переморщусь!
Вопрос в другом. Как соотносятся: 1) время, посвященное обсуждению достоинств Вольдемара, и 2) время, уделенное моей скромной персоне?
Поскольку, чего греха таить, самым надежным критерием з н а ч и м о с т и человека является то время, что ему ( т.е. человеку) уделяют окружающие.
C учетом того, что мое время равно нулю (согласитесь, на большее пустому месту претендовать трудно), ответ малоутешителен. Если в знаменателе - ноль, частное от деления равно бесконечности. Или близкому к ней значению.
Итак, я подвожу итог.
"Партия Свирский - Ильин. Счет: 1 000 000 - 0".
(Хотя, положа руку на сердце, разрыв должен быть покруче.)
Теперь меня интересует лишь одно. Сумею ли я - разумеется, если захочу!
догнать Вольдемара и перегнать его?
"Вот, в чем вопрос!"
5.
Под утро я увидел сон. Тот самый. Он часто мне снится.
Я иду по аллее парка. Впереди двое - женщина и подросток.
Женщина рано постаревшая, плохо одетая. Вся какая-то неухоженная.
Подросток - подстать ей. Типичный "шипцовый" ребенок.
Синичка и кукушонок.
"Кукушонок" - мой сын. В этом городе мне довелось быть дважды. Тогда пятнадцать лет назад. И вот, теперь.
Женщина торопится. Мне почему-то известно, что она ведет мальчика в больницу. У него странноватый, затравленный взгляд, неуклюжие движения следствие родовой травмы.
Я иду вслед за ними, и мое сердце разрывается на части. Я знаю, что д о л ж е н окликнуть мальчика.
Я уже вижу, как он оглядывается...
- Сын!
И знаю, что никогда в жизни не сделаю этого.
Синичка и "кукушонок" скрываются из вида, а я остаюсь посреди аллеи один...
Утром я заезжаю в институт. Ненадолго, буквально на несколько минут. Забираю поправки к отчету и еду в УБОН.
Солнце сегодня необычно яркое.
Назарова сидит спиной к окну. Глядя на нее, мне приходится все время щуриться...
Доходит до того, что я начинаю использовать ладонь в качестве козырька.
Наконец я не выдерживаю, встаю и подхожу к окну...
Теперь я у нее за спиной.
Назарова читает поправки молча. Изредка мы перебрасываемся короткими репликами.
Теперь другая беда: солнце жарит мне затылок!
"Как только она выдерживает?"
Я склоняюсь над ее головой...
У Назаровой легкое дыхание. Я почти не слышу его...
Идеальная прическа! Идеальное дыхание! Идеальный воротничок!
Я наклоняюсь к ней все ниже и ниже...
Я уже различаю, какие у нее духи...
Какой знакомый запах!
"Запах, знакомый с детства!"
И тут со мной случается солнечный удар.
Мы лежим в постели. Уже темно. У меня такое впечатление, будто происходящее со мной в эту минуту я уже испытывал множество раз.
Сейчас я проведу рукой, и будет холмик...
"Верно - холмик!"
А сейчас - ложбинка...
"Правильно - ложбинка!"
Поневоле начнешь верить в реинкарнацию, параллельные миры и прочую загробную дребедень.
- Ты знаешь, у меня такое чувство, что мы с тобой уже встречались в прошлой жизни, - говорю я. - Наверняка, мы были мужем и женой.
- Я тоже думаю об этом, - отвечает она.
Я не вижу ее лица, но мне не трудно догадаться, что, говоря это, она улыбается. Не сильно, чуть-чуть.
А как могло случиться, что она старше меня?
Тут, как минимум, два варианта.
Вариант первый. Для нее эта жизнь - вторая (начиная с той, где мы были мужем и женой), а для меня - третья. Во второй жизни я был собакой! Я почему-то убежден, что именно собакой!
Вариант второй. Во второй жизни я умер ребенком.
Такая участь постигла моего дядю, брата матери. Когда ему было три года. Дядя перегнулся через край высокой бочки, доверху наполненной водой, и лопаткой хотел попугать головастиков...
- Я был хорошим мужем? - спрашиваю я.
- Хорошим, - говорит она.
Внезапно меня озаряет: я умер раньше ее!
Хотя, нет. Если я умер раньше, то в этой жизни я должен быть старше ее...
Что-то я вконец запутался!
- Мне пора, - говорит она. Встает и начинает одеваться...
Я не останавливаю ее. Я понимаю: у нее семья! Я был у нее в прошлой жизни. А в этой у нее - другая семья, другой муж.
"Думал ли я, - мысленно восклицаю я, - что у моей жены будет другой муж!"
6.
В среду мы всем отделом едем на картошку. На овощебазу. В отделе "на хозяйстве" остается одна Галина Ивановна.
Посреди гигантского бункера - гора картошки. Ее натаскали сюда до нас. Наша задача предельно проста. Гнилую картошку - в ведро слева, НЕгнилую - в ведро справа. Затем гниль высыпают в специальный контейнер, а той, что справа, затаривают капроновые сетки. Потом сетки грузят на тележку и отвозят
в ясли. Там картошка будет гнить до следующей сортировки.
Я сижу на деревянном ящике и перебираю картошку. Гнилую - туда, эту сюда.
Левое ведро уже полно. Я беру ведро и высыпаю его содержимое в контейнер...
И тут я замечаю Ингу вместе с подружкой. (Я часто вижу их вместе в институтском буфете.) Она копошится у подножия картофельной горы. Правда, с другой стороны.
Я беру свой ящик и подсаживаюсь к ним...
Из ворот овощебазы мы выходим уже втроем. Я предлагаю заехать ко мне домой. Посмотреть "видик". Инга, вроде, непрочь. А вот Юлия отказывается.
Итак, мы у меня в прихожей. Я помогаю Инге раздеться, вручаю ей тапки Виктории (Виктория, надеюсь, меня простит.) Затем я ставлю кассету с музыкальными клипами и отправляюсь на кухню - готовить бутерброды.
... Мы пьем сухое вино. Кислятина редкая. Я обнимаю Ингу, тянусь к ее губам...
И тут она отстраняется.
"Неужто облом?"
Нет, ложная паника. Заминка вызвана необходимостью вынуть изо рта жевательную резинку и прилепить ее к тарелке (надо полагать, в целях дальнейшего использования).
Я протягиваю пустой стакан, и мне его до краев наполняют родниковой водой.
Хотя, нет! Что я говорю? "Пепси-колой".
"Новое поколение выбирает "пепси".
... Инга принимает душ. Я лежу на спине и слушаю как барабанит вода по занавеске.
В электротехнике разъемные соединения называют "папой" и "мамой".
Я чувствую дискомфорт, причина которого мне не совсем ясна.
Шум воды стихает. Инга предстает предо мной в чем мать родила. Ни дать - ни взять: "девушка с веслом".
С очаровательной улыбкой Инга запрыгивает на диван. Мне не остается ничего другого как опорожнить второй стакан.
А затем, перед уходом, еще один.
Я провожаю Ингу до самого ее дома. Дорогой мы дурачимся и даже играем в снежки.
(Четвертый стакан я едва не выпиваю в сугробе, куда мы падаем в обнимку.)
... Мы останавливаемся у ее подъезда. Инга показывает свои окна и приглашает в гости - "погреться". Сославшись на тезисы доклада, я отказываюсь.
Перспектива общения с "тещей" меня сегодня не привлекает. Я не в смокинге. Да, и насчет "четвертого стакана" я, честно говоря, погорячился.
Домой я возвращаюсь пешком. Уже совсем темно, но город живет полнокровной жизнью. Снуют троллейбусы. Дети играют в снежки. Один из своих будущих романов я так и назову: "Игра в снежки". Эпиграф уже готов: "Игра в снежки - русская национальная забава" (И.Ильин).
Я люблю женщин!
Я люблю женщин в том смысле, что хорошо отношусь к ним.
