Федор Решетников - Никола Знаменский
— Да скорей, — торопил приезжий дьячок отца.
— А ты погоди ужо, я скоро, а ты бы его звал в горницу… Настька, волоки жбан пива… Эко дело, вино-то все выпили… Это все подлец Сергунька слопал.
— Ах, беда!.. Нажил ты, поп, беды. Гляди, благочинный-то в шапочке вышел из короба-то, — говорила мать, глядя боязливо в окно.
Дьячок отворил немного окно и дивился.
— Гляди, поп какой молодой.
— Да не кричи, болван! — горячился отец, суетясь.
Отец, надевая рясу, тоже глядел с нами. Он уверился в том, что это благочинный, потому что он всех священников в камилавках и скуфьях, которые он называл шапочками, считал за благочинных… Все мы, глядя боязливо в окно, удивлялись: благочинный был молодой человек, здоровый, краснолицый и, как видно, очень важный господин: мать говорила, что он важнее станового пристава, дьячок — важнее старого благочинного… Приезд его привлек на улицу много обывателей разных возрастов, которые стояли против повозки у домов, удивляясь и боясь подойти ближе.
— Эй, православные! — сказал он вдруг обывателям.
Половина из них вошли во двор, бабы глядели друг на дружку, дети глядели на него с разинутыми ртами и держались за баб.
Отец, помолившись богу, пошел на улицу с приезжим дьячком. Сергунька, мать и я с братом глядели из окна.
Отец подошел к благочинному, низко поклонился ему и подошел под благословение. Благочинный важно запахнулся и сказал:
— Ты, што ли, священник Николай Попков?
— Тошно так, батшко: я Микола Знаменский.
— Што?
— Отец стоял смиренно.
— Я слышал, што ты сегодня обедню не служил.
— Я-то?.. А пошто ее служить-то? Разе праздник какой?
— А ты разве не знаешь этого?
— А поцем мне знать-то… Вон я вцера из лесу пришел с Сергунькой. Медведев-то ноне маловато, а рябков да глухарей — это благодать.
— Ты стреляешь? Разве дозволено священнику проливать кровь?
— Эко слово сказал! Да я всегды этим занимаюсь, потому кору бы глодал. Зачем! А ты, батшко благочинный, залезай в избу-то, я те пивком попотшую да глухарей дам.
— Предоставляю это вон ему, а мы отправимся в церковь, — сказал гордо благочинный, указывая на приехавшего с ним дьячка.
— Пошто?
Дьячок Сергунька, услыхав это, схватил ключ, лежавший на божнице перед иконами, и, не говоря ни слова, выбежал из избы на улицу и, не поклонившись благочинному, побежал к церкви.
— Куда ты, шароглазый? — крикнул ему отец.
— Обедню служить, — прокричал дьячок, не останавливаясь.
— Сергунька?! да разе топерь служат обедни, свинья ты этакая! — кричал отец горячась, и сказал благочинному: — А ты, батшко, не спесивься: вот Христос, пиво у меня всем пивам пиво. Пей не хочу, да и с дорожки-то ушки бы похлебал. Сергунька славных карасей наловил.
— Кто этот Сергунька?
— А дьячок. Бестия такая, што беда, а ни на кого не променяю; нужды нет, што он поперек в горле сидит. Подем… А?
Благочинный, как я заметил, хотел есть, но ему не хотелось согласиться на приглашение отца. Дьячок, приехавший с ним и без стеснения ходивший около него, ругавший лошадей неприличными словами, укладывавший вещи в повозке, насвистывая, с достоинством глядя на народ, собравшийся изо всех домов, и желавший посмеяться над отцом вслух и тем показать нам, что он в хороших отношениях с благочинным, залихватски спросил благочинного:
— Ваше высокоблагословение, прикажите лошадей распречь?
— Не твое дело! Я скажу, — сказал благочинный, сердито взглянув на дьячка, желая этим доказать дьячку, как он ничтожен. Дьячок присмирел.
— Пожалуй, — сказал благочинный и, к великой радости отца и ужасу матери и нас, вошел в избу. Мать подвела нас под его благословение. Отец ввел благочинного в горницу, засуетился.
— Ты не хлопочи, — сказал благочинный и потом, затыкая нос, прибавил: — Как здесь душно, грязно…
— А што, батшко!.. Прежние благочинные никогда не ездили сюда, а ты и грамотки, што есть, не послал. Уж я бы припас про те много. А то што: уха!
Отец и мать суетились до того, что позабывали, что им нужно. Отец был в восторге, что он угощает самого благочинного, а мать сердилась на отца, упрекая его тем, что он не позаботился раньше об угощении и вылакал с дьячком все пиво и брагу.
Уха благочинному не понравилась; пива оказалось немного; он расспрашивал о прихожанах, зевал. По-видимому он был голоден, дожидался хороших кушаний, но отец угощал его пивом, которое мать достала от старосты. Большого труда стоило отцу заставить благочинного пить пиво, которое он пил как будто с отвращением, но все-таки захмелел.
— А ты бы, батшко, тово… поспал бы маленько. Поди-ко, растрясло, — говорил отец.
— Пожалуй, не мешает. Позови дьячка.
Дьячок толковал о чем-то с мужиками, энергически растолковывая им что-то; те хохотали.
Лошадей и повозку втащили во двор. Дьячок втащил в горницу все вещи из повозки и положил на отцовскую кровать перину и подушки. Благочинный лег спать, приказав, чтобы его не тревожили, а отец, накормивши и напоивши дьячка, пошел с ним в церковь. Там Сергунька, читая какую-то молитву, чистил полой армяка оклады на иконах.
— Уж я читал-читал часы, а вас нет… — говорил недовольным голосом Сергунька.
Отец захохотал. Скоро они вышли из церкви, взяли у соседей пива и долго протолковали в избе Сергуньки. Приезжий дьячок уверял, что благочинный ужасно строгий человек и помаленьку не берет.
На другой день утром, когда проснулся благочинный, то потребовал умываться. Отец подавал ему воды, за что получил благодарность. Умывшись и помолившись, он приказал поставить самовар; но так как у нас не было ни самовара, ни чайной посуды, то благочинный потребовал метрики.
— Батшко, я сбегаю к Ваське. Он — писарь и все метрики баско ведет.
Благочинный дожидался отца с час. Отец принес белевые книги, в которых ничего не было написано.
— Что это такое? — спросил удивленный благочинный.
— А што?
— Отчего тут не вписаны родившиеся, умершие и т. п.?
— А пошто их писать-то? опосля впишу. Благочинный раскричался, отец струсил и не знал, что говорить.
— Я об этом высокопреосвященному донесу!
— Батшко, не жалуйся! — сказал отец, кланяясь в ноги благочинному, который стал кричать громче прежнего и долго что-то говорил непонятное для нас.
— Я желаю видеть твою службу, — сказал вдруг благочинный и пошел вон из нашего дома на улицу.
Пошел отец в церковь с благочинным и дьячка Сергуньку взял. Облекся отец в холщовую ризу и начал обедню. Церковь была полна любопытными. С самого приступа благочинный заметил отцу, что он врет, и потом, вдруг приостановив службу, оделся в привезенные из города облачения и стал сам продолжать службу с своим дьячком. Отцу было стыдно; Сергунька сердился. Народ, видя, что служил не Никола Знаменский, вышел из церкви.
По окончании обедни благочинный сказал отцу: «Приказываю тебе непременно явиться ко мне вместе с дьячком в город», — и, не выходя из церкви, велел своему дьячку запрягать лошадей. Сколько отец ни уговаривал его отобедать у него, он пошел к старосте, который пригласил его. Отцу было обидно, что благочинный пошел обедать к его врагу, и этот враг не пригласил отца.
Отец злился на дьячка, дьячок смеялся над отцом, и общим советом было решено накласть повозку благочинного глухарями, яйцами, рябчиками и маслом. Без сбора дело не обошлось.
Благочинного провожал отец с Сергунькой, мать, мы — два брата, староста и несколько обывателей. Когда благочинный сел в повозку, то сказал отцу:
— Непременно приказываю тебе ехать в город вслед за мной и явиться ко мне с дьячком и детьми, которых я желаю отдать в училище. — Приезжий с ним дьячок был очень пьян и кое-как сел на козлы; но староста рассудил сам исполнить должность кучера, и благочинный уехал.
«Пошто меня зовет в город благочинный?» — думал отец, и это его весьма опечалило. Ему думалось: зачем приезжал этот новый благочинный в село? Посоветоваться было не с кем, потому что мать ворчала, Сергунька дразнил отца и больше растравлял его, а старосту он ненавидел. Отцу хотелось подарить благочинного, но чем?.. Нового сбора с крестьян он не хотел делать, идти в лес тоже не хотелось, потому что хотелось скорее съездить в город. И он поехал один. Через две недели он приехал назад.
— Благочинный топал-топал на меня ногами, просто беда! — рассказывал отец. — Я, бает, што тебе велел? Я, бает, тебе велел явиться с дьячком и сыновьями. Поезжай назад и привези их. А там увидим. Уж я ему кланялся-кланялся — сердится. Прогнал, што есть. А ничего не сказал, пошто мне с робятами приезжать.
Мать очень опечалилась: она любила меня, да она и боялась оставаться в доме одна. Решено было ехать в город и ей. Поехали.
Представились благочинному; он сказал отцу:
— Тебя и дьячка твоего преосвященный требует к себе в губернский город. Изволь ехать.
