Михаил Кураев - Жребий No 241
Как спокойно принимают они свою судьбу. Впрочем, у деда лицо, как
перед сражением, в сознании того, что врач и в битве, и после битвы не с победителями, а с побежденными, с увечными, ранеными, страждущими и больными.
Они принимают свою судьбу, но их Бог - возвышает, а не жаждет рабской покорности и суетного заискивания. Назвать своего старшего сына, первенца, Сергеем, это был вызов судьбе. В молодые годы умер старший брат Никандра Иоакимовича, Сергей Иоакимович. И прадед назвал своего старшего сына Сергеем, Сергей Никандрович умер во сне, готовясь к экзаменам на последнем курсе Дерптского университета! Что испытала бабушка, Кароля Васильевна, когда мой отец возвестил ей о рождении своего первенца и решении назвать его Сергеем! И наша взяла! Мой брат жив, и в этом воля его и прадеда, и деда, и отца. Имя брата уже неотъемлемо от истории нашего города, он порядочный инженер, крупный гидротехник, сегодня он уже старше своего деда...
Неужели тогда, едва решив соединить свою судьбу с дедом, бабушка видела так далеко и готова была тихой улыбкой благословить нас...
Фотографий Алисы-Виктории-Елены-Луизы-Беатриссы Гессен Дармштадской, впоследствии русской императрицы, везде полно, но ни на одной из них я не видел этой женщины, ростом чуть выше мужа, улыбающейся, смеющейся, светлой. Говорят, она была красива, ну что ж, если красота бывает холодной и мрачной, значит действительно красива.
Запись царя, помеченная той же датой, что и письмо про свирепство оспы и трещины на льду Байкала, 17 февраля, отмечена, как всегда замечательным лаконизмом и беспристрастием, уравнивающим в правах смерть, прогулку, войну, питье чая в 5 часов или обед.
Дневник императора. 17-го февраля. Вторник. В 9 1/4 поехали в Па
жеский корпус. Вернулся к докладам. После завтрака отправились вдвоем на панихиду по П. С. Ванновском, который скончался сегодня ночью.
Погода была серая, но не холодная. Известий с Дальнего Востока совсем не было. Читал весь вечер. Обедал Сергей (деж.). Легли спать пораньше.
Последующая вскоре запись о погибшем машинисте лифта приоткроет чуть-чуть, если не личность, то хотя бы мельком обозначенное свойство покойного: "придавлен до смерти по собственной неосторожности". О почившем верном слуге престола, генерал-адъютанте и генерале от инфантерии, храбром воине, властном и грубом военном министре, уже в преклонных годах извлеченном, по собственному выражению, из нафталина и назначенном в семьдесят девять лет министром просвещения, автор дневника не найдет ни единого слова ни в скорбь, ни в сожаление. А ведь покойник служил четырем самодержцам, при нем приняты на вооружение магазинные винтовки и бездымный порох, построены очень нужные крепости, сформированы мортирные батареи, снижена норма приема в вузы евреев, воспрещен прием в университеты гимназистов из окраинных округов, поставлена на крепкую ногу деятельность университетских инспекций по выявлению студентов, участвующих в беспорядках, и все это лишь за год просветительской деятельности, и ни одного теплого слова. Трудно рассчитывать на царскую благодарность, если уж сам Петр Семенович был удостоен лишь Высочайшего присутствия на панихиде.
Интересно, думал ли дед, отправляясь на войну, о благодарностях и наградах? Конечно, думал, но ждал их только от своей голубки Кароли.
Иркутск. 18 февр. 1904. Дорогая голубка! Благополучно прибыл в Ир
кутск. Через 1 час отправляюсь дальше, просидел на станции Иркутск 6 часов (с часу ночи до шести утра). Можно было остаться в Иркутске на сутки, посмотреть город, немного отдохнуть; так делает большинство моих спутников. Но я решил ехать дальше, благо не очень тесно в поезде. Впрочем, в этом поезде поедем только до Байкала (2 часа езды). Через Байкал на лошадях, а там пересядем на новый поезд. Спина моя понемногу перестает болеть.
Вокзал в Иркутске отвратительный: грязный, темный и оч. некрасивый - просто безобразие. Пассажиров масса, что негде даже стоять. Устал я за эти 6 часов, которые тут ждал. Как переправимся через Байкал - напишу. Говорят ничего себе - хорошо и неопасно. Пока прощай! Целую тебя, ангел мой, и жму крепко твою руку!
Весь твой Н. Кураев. Всем меня помнящим привет! Чем ближе опас
ность, тем спокойнее дед. Забыл даже, что собирался купить в Иркутске лекарства для своей спины, ни слова о трещинах, разломах, ушедших под лед паровозах.
И следом, в тот же день, чтобы бабушка не волновалась и лишней минуты, несется с другого берега Байкала открытка с видом озера.
Ст. Танхой. 18 февраля 1904. 7 ч. вечера. Дорогая, милая Кароля! Не
могу в ожидании отхода поезда не черкнуть тебе пару слов. Через Байкал переправились превосходно. Я не в силах передать тебе того великолепного и чудесного впечатления, которое испытал во время поездки через Байкал. Погода была превосходная, тихая; ямщик ехал 3 1/2 часа 45 верст, включая сюда остановку на середине пути около часу. Природа, местность, виды - восхитительны. Получаешь впечатление чего-то грандиозно-могучего и прекрасного и в то же время страшного! Ах, как красиво, как безподобно! Для полноты удовольствия не хватало... тебя, моя ненаглядная! Как жаль! Через час еду дальше! Целую тебя крепко и обнимаю. Будь здорова! Всем мой привет!
Весь твой Н. Кураев. Ай да дед! Можно подумать, что не в Верхнеу
динский какой-то там неведомый, да еще 3-й! казачий полк он несется, а по меньшей мере в Лейб-гвардии гусарский. Восемь восклицательных знаков на одну открытку! Гонка на санях по ледяному полю видно действует посильней шампанского. И в это время даже не идет в голову мысль о безумии правителей, затеявших войну на Дальнем Востоке, но так и не связавших разорванную у Байкала единственную железнодорожную ниточку. Может быть, для того и любит русский быстрой езды, что при ней не так бросаются в глаза неприглядности отечественного бытия.
Нельзя сказать, что заботы разорванной Байкалом Великой Сибирской магистрали были вовсе чужды государю. В перетаскивании вагонов и паровозов по льду (слухи, дошедшие до деда в поезде, как видно, почву под собой имели) есть что-то величественное, древне-египетское, или еще точнее, вечно-русское.
Придет день, придет всего лишь через месяц, и царь выслушает доклад самого министра путей сообщения кн. Хилкова, "вчера приехавшего с Байкала, где происходила самая важная работа по передаче паровозов и вагонов на ту сторону озера, под его руководством".
Жаль, что не было благоугодно упомнить и занести в книжечку число вагонов и паровозов на конно-мужицкой тяге перетащенных через Байкал. Жаль, что и дед, пораженный величественными картинами и размечтавшийся о своей голубке, не заметил трудов экспедиции министра путей сообщения Хилкова, вершившейся в то самое время в тех самых местах. Придет день, и уже из Забайкалья он напишет бабушке о том, что движение войск на театр военных действий приостановлено из-за нехватки именно вагонов. А государь, напротив, запишет, что дела с транспортом обстоят лучше, чем он предполагал. Что же он в таком случае предполагал?
День 21 февраля, потребовавший от деда большого душевного напряжения, с трона выглядел вполне обыкновенно.
Дневник императора. 21-го февраля. Пятница. Утром нашею подъемною
машиною был придавлен до смерти несчастный машинист по собственной неосторожности! Был очень занят до 1 1/4. Сергей
завтракал с нами. Принял графа А. П. Игнатьева. Гулял долго. Погода была холодная, ясная. Известия с Дальнего Востока спокойные. Обедали и провели вечер у Мама.
Вот такая картина. Самое характерное в этой картине, на мой взгляд, это восклицательный знак после оценки причин гибели несчастного машиниста. Восклицательный знак, да еще в исполнении царя, должен категорически пресечь любые вопросы и подозрения в склонных к вольнодумству головах. "...по собственной неосторожности!" Если оно действительно так и было, зачем кричать, восклицать-то зачем, вроде бы вздох сочувствия был уместней. Впрочем, цари, может быть, и вздыхать умеют в восклицательном смысле.
Восклицательные знаки, очень редкие в ровном, как гудение мухи, тоне государева дневника, быть может, найдут своего исследователя и тонкого ценителя. Здесь много неожиданностей. "...у меня отчаянно трещала голова!" Но тут же: "Здоровье Аликс, слава Богу, все укрепляется!" В день нападения японцев опять же восклицание: "Весь день находился в приподнятом настроении!" Вот после гибели крейсера "Боярин", подорвавшегося на собственной мине, государь оставляет редчайший и потому особенно ценный знак сочувствия неведомым ему людям: "Все спаслись исключая 9 кочегар. Больно и тяжело!" А вот "неудачный бой" в Цусимском проливе не повлечет столь же эмоциональной записи.
А что же дед? Он знал, он все время помнил, куда и зачем едет, скачет, несется... Знал и о том, что гибель в отчаянии - предпочтительная для русского воинства, с точки зрения начальства, форма воинского подвига. Мысль о возможной конечной точке своего путешествия отодвигалась дорожными впечатлениями и с решительным объяснением можно было не спешить. Но только до поры до времени. 21 февраля дед подумал, что пора наступила.
