Олег Слободчиков - Нечисть
Я пожал плечами, подхватил удочку, взвалил на плечо мешок с уловом и отправился в деревню. Сложив улов в ржавое ведро, придавил сверху плоским камнем, чтобы не вводить в искушение собак и ворон, вошел в дом и растопил печку. А когда вернулся - ведро было наполовину опорожнено. Вокруг на песке остались следы чуней. Я пошел по следу и вскоре догнал старика, ползущего по тропе. Из карманов его торчали рыбьи хвосты.
- Дед, зачем ты взял мою рыбу? - спросил я терпеливо.
Старик икнул, ухватившись за кол забора, стал подниматься на ноги.
- С детства чужого не брал! - пробормотал с достоинством. - Честное баюкальское и мореходное слово!
- А это что? - вытащил я из его кармана рыбину.
- Где? - озадаченно насупился он. - Это? Сама припрыгала, когда я ходил к речке проверить...
Я повытаскивал из его карманов рыбу, оставив ему пару хвостов из человеколюбия, которому учила в малолетстве баба Марфа.
К вечеру переменился ветер, как это часто бывает на море, легко поменяв направление на противоположное. С гор задула хвойная прохлада. Визжала пила и стучал топор: Домовой по-деловому обустраивал свое хозяйство. Приглушенно выкрикивал непотребные слова пьяный старик. Неспешно чикала печатная машинка: Лесник что-то выстукивал одним пальцем. Звенел о рельс костыль Хромого. Ведмениха подметала сор возле своего дома и утешала уродливого пса, у которого от переживаний началась линька. Чудная старушка кормила кур, монотонно подзывая их, браня и лаская голосом.
"Баю-баюшки-баю!" - снова пела волна за насыпью. И казалось, что недавняя озлобленность была недолгим наваждением. Синело небо. Покачивали зелеными ветвями березы. Светло, спокойно и радостно было на душе, как никогда не бывает на болотах. И думалось: в таком месте, среди таких людей что не жить по-людски?
Вечерело. Из сумрака вышли два сутулых до горбатости туриста с тяжелыми мешками на опавших плечах, с тлеющими сигаретами во рту - по городской моде. Они выпучили глаза, как это принято на болотах при встречах нечисти, и молча ждали, когда с ними заговорят или поздороваются. Я сплюнул под ноги. Они тоже поплевались, похлюпали носами и пошли дальше, пропадая в сумерках.
Странного вида были эти горожане-туристы. Не хотелось так думать, не хотелось замечать, но очень уж бросалось в глаза их сходство с нечистью. На болотах издавна смаковались слухи о том, что когда-то люди все свои силы и всю свою веру вложили в железную дорогу. Сам же город, говорили, достраивали уже вкривь и вкось, потому что к тому времени, когда подвели к нему железную дорогу, стали пропадать там и вера, и надежда, и любовь. И теперь сикось-накось построенный город мстил потомкам строителей, застрявшим на брошенной за ненадобностью дороге, сбрасывая в святую воду нечистоты, пуская по ветру смрад своего дыхания.
Раздумывая о встреченных горожанах и городе, я вернулся в дом, хотел разжечь керосиновую лампу, но заметил свет на кладбище и вышел на крыльцо. Отблески костра плясали на кустарнике. "Не родственнички ли пришли на шабаш с болот?" Я схватил кочергу и перебрел речку. Туристы, те двое, сидели возле костра, разложенного между старых могил, пили ацетоновую отраву и закусывали консервированной тухлятиной, стряхивая на нее, как приправу, пепел сигарет, ухитряясь между питьем и жеванием наполнять себя табачным дымом. Костер слабел, жадно набрасываясь на недогоревшие ветви, лихорадочно вскидывая последние языки пламени. Туристы уже присматривались к кресту моей бабушки...
Шумела река, ветер шелестел листьями в кронах деревьев. Грудь мою стало распирать от гордости, что я, при своем носе, в отличие от этих пришлых, знаю, что костры на кладбище жечь нельзя. Наверное, это надо было объяснить, а при необходимости подкрепить свои слова беззлобными, но сильными ударами кочергой, ни в коем случае не переходя на крик и угрозы. Но я встал на камень, разинул рот и распустил по ветру свой поганый язык, все еще припахивающий болотом. Туристы все поняли, похватали мешки, затоптали угли и скрылись так быстро, что я еще некоторое время не мог остановиться на полуслове, давясь слюной и заглушая очередной оборот. Наконец я умолк, покашливая от недоговора. Из-за кола со звездой выскочил Лесник с записной книжкой и автоматическим пером в руке. Его настороженные глаза излучали восторженный фосфорический свет.
- За-за-замечательно! - отстучали его зубы металлом печатной машинки. Он громко высморкался, прокашлялся, похлопал пером по записной книжке. - А мог бы ты повторить с того самого места, - ткнул он носом в запись с таким видом, будто мог что-то различать во тьме, - "...в ухо, глаз, ноздрю и роги - перепендея болотного..."?
- В дых... - выплюнул я недосказанное слово, как застрявшую в зубах кость, и пробормотал, смутившись: - В детдоме научили.
В задумчивости я вернулся к урчащей во тьме речке, где в черных омутах молчаливо и неспешно хороводились рыбы, поднимающиеся на нерест. Невысказанная брань саднила язык. В кустах на деревенской стороне опять что-то засветилось. Я взмахнул кочергой как саблей и стал пробираться сквозь кустарник на свет, желая договорить подлым туристам все, что я о них думаю.
На берегу речки в зарослях березняка и ольховника стояла приземистая, покосившаяся банька. Тускло светилось оконце, принятое мной за костер. Я заглянул в него и увидел молодую обнаженную женщину. Капли воды еще блестели на ее розовой распаренной спине. Мокрые волосы липли к белым плечикам. Чуть нагнувшись вперед, она надевала на кругленький зад тот самый шнурок с резинкой, который я вытащил из воды на рыбалке. Я отпрянул во тьму, смутившись своего невольного подглядывания, услышал осторожный шелест за спиной и, боясь быть замеченным у оконца, шагнул за глухую стену бани в густо разросшийся здесь куст черемухи.
Хрустнула сухая ветка, из кустарника появился Лесник. В тот же миг из баньки с воплем выскочила мокрая старуха в долгополой рубахе, с коромыслом в руках. Наотмашь ударив им Лесника, она закричала:
- Чтоб ты окривел, подглядывальщик хренов!.. Ни житья, ни покоя от тебя. В уборную сходить не можем!..
- Я должен знать все! - ничуть не смутился Лесник, отстраняясь от вновь занесенного коромысла. - Я не какой-нибудь... подглядыватель, я соглядай! - Он гордо предъявил записную книжку, помахав ею у носа старушки.
Та, несвязно бормоча ругательства, ударила бы его еще раз, но Лесник ловко увернулся и пропал в кустах.
Не дожидаясь, когда буду замечен, я крадучись выполз из-за стены и стал выбираться на тропу к дому, уверенный, что застал старушку за ведьмачьими делами.
В моем доме горела оставленная лампа. Дурные от потемок мухи срывались с насиженных мест, бились головами в закопченное стекло и падали на стол в изнеможении. Свежий ночной ветер шевелил ставню. Строгий лик с почерневшей иконы зорко следил за всем, что делается в доме. Скреблись за печкой мыши. Посапывал сытый кот, судорожно подергивая во сне усами...
Кот разбудил меня на рассвете, с остервенением царапая дверь. Я схватил его за шкирку и пинком выпроводил на прогулку. Он вылетел как мяч и сшиб с ног проходившую мимо старушку.
Ночь, сырой кустарник, банька со светящимся окошечком, юная девица с лицом старушки - причудливые воспоминания и ночные видения промелькнули в голове. Я взглянул на старушку и, не поверив им, помог ей подняться на ноги. Ладонь ее была мозолиста, рука морщиниста и дрябла. Лучистые, но немолодые глаза смотрели на меня со страхом и удивлением. В них была ясность утра и застарелая усталость от жизни, чего никогда не бывает у нечисти, жадной до удовольствий и бытия.
- Ты так кота покалечишь и меня убьешь! - охнула она. - Марфа его баловала. - старушка опустила голову, попинала ногой какой-то камешек, желая что-то сказать и не решаясь.
Я распахнул дверь, приглашая в неприбранный после ночи дом. Она вошла, запрыгнула на сундук, постучала по нему пятками, обвела взглядом потолок и стены.
- Убрать бы надо! - вздохнула. - Скоро Марфе годовщина. Поминки справить положено. Какой ни есть народишко вокруг, а знал ее! Купи-ка вина, пряников, пшена. Буду жива - помогу кутьи наварить.
- Чего торопишься туда, куда не опоздаешь? - усмехнулся я, пристально заглянув в ее глаза.
- Устала! - с тоской сказала старушка. - Да вот внучку не на кого бросить, а то давно бы отошла с миром! - спрыгнув с сундука, она бесстрашно взглянула на образ.
- Где ж у меня деньги на такие покупки! - растерянно сказал я и развел руками.
- А Марфа на этот случай оставила! - старушка сунула сухонькую ладонь в щель между стеной и полом и извлекала скрученные трубкой и обернутые клеенкой деньги.
Утро было тихим. Не дул по пади ветер, не баюкала волна, как-то странно присмирели мухи в доме. Робко перекликались пташки, монотонно шумела речка под окнами. Настораживала эта тишина и тем, что не слышно было пилы и топора во дворе Домового. На его двери висел огромный замок, а сам он, как сказала старушка, уехал ночью в город подыскивать жену на место изгнанной.
