Николай Гейнце - Под гнетом страсти
Перемена в настроении духа Анжелики Сигизмундовны не ускользнула от внимания Ядвиги, и она поспешила переменить разговор, однако, несмотря на все свои старания, так и не смогла возвратить своей старшей воспитаннице радостное настроение первых мгновений.
После обеда Ирена и Ядвига проводили г-жу Вацлавскую в отведенную ей на ферме комнату.
Анжелика Сигизмундовна с помощью своей дочери отперла сундук и чемоданы и переменила свой дорожный костюм на более легкое платье. Ирена особенно весело помогала ей разбираться в сундуке, так как знала, что в нем всегда находилось по сюрпризу для нее и Ядвиги.
Она не ошиблась и на этот раз.
Мать, казалось, была совершенно очарована детской радостью дочери.
"Какая наивная, веселая, совсем ребенок… — думала она, глядя на Ирену. — Такая же и я была когда-то! Как это было давно! Но по крайней мере ты, мое дорогое дитя, ты останешься навсегда веселой, счастливой…".
Первый день свидания промелькнул быстро. Гуляли по саду, в лесу, посетили скотный двор и во время этих прогулок Анжелика Сигизмундовна расспрашивала дочь о ее занятиях, успехах в пансионе.
Ирена отвечала матери как-то принужденно. На ее губах вертелся вопрос, который она не смела задать в присутствии Ядвиги, сопровождавшей их повсюду:
"Когда я выйду из пансиона, возьмешь ты меня к себе в Петербург?"
Няня строго запретила ей задавать матери вопросы о будущем.
— Говоря ей об этом, показывая твою скуку, ты ее только постоянно огорчаешь и раздражаешь, — говорила ей Ядвига. — Уважай ее желания, дитя мое, и верь мне, что если она чего-нибудь не делает, то, значит, она не может этого сделать.
"Завтра, — думала про себя Ирена, — мы отправимся гулять вдвоем и я с ней поговорю. Что дурного в том, что я хочу жить с ней вместе, и как может огорчить ее это доказательство моей привязанности?"
Вечером Анжелика Сигизмундовна сама уложила в постель дочь и на прощание долго целовала ее.
Затем она прошла в свою комнату.
Там она застала Залесскую.
С далеко не свойственной ей в ее обыденной жизни горячностью она крепко обняла и поцеловала свою бывшую няньку.
— Наступили, наконец, и для меня счастливые часы, которые стоят целых годов: я видела, я целовала мою Рену, я слышала ее невинное щебетанье… Как все это хорошо. О, если бы это могло так продолжаться всегда, всегда… Как я горячо люблю ее!
— Ее стоит любить, она славная девочка и тоже очень вас любит, — отвечала Ядвига.
Она, несмотря на просьбы г-жи Вацлавской, настойчиво отказывалась говорить "ты" своей бывшей воспитаннице.
— Она только о вас и думает, — продолжала няня, — только о вас и говорит… Нет вас — ждет не дождется, уехали — тоскует, горюет. Она только и живет, когда вы здесь… Теперь она просто неузнаваема.
— Как жаль, что я не могу остаться. Я боюсь, что если мое отсутствие продолжится долго, узнают, куда я езжу, откроют это убежище, где скрывается моя дочь… А я не хочу, чтобы те, которые меня знают там, даже подозревали о ее существовании! Нет, этого никогда не будет! — прибавила тихо Анжелика Сигизмундовна, и взгляд ее сделался почти суровым.
— Конечно, но бедная девочка не на шутку мучается этим кажущимся пренебрежением с вашей стороны, которое она не может себе объяснить, — заметила няня.
— Она тебе об этом говорила? Она жаловалась?
— Нет, не жаловалась… этого сказать нельзя… Но видите ли, на нее нападает какая-то грусть; она все мечтает о Петербурге и вообще об иной жизни, нежели та, которую она ведет здесь и в пансионе, — с расстановкой заметила Ядвига.
— Я понимаю это… она становится женщиной… сердце у нее любящее… — задумчиво, как бы про себя, сказала Вацлавская и вдруг злобно расхохоталась.
— Любящее сердце, — повторила она, — и у меня тоже было любящее сердце… и оно разбито…
Она грустно поникла головой.
— Ее сердце не будет разбито! Я буду при ней, — почти вскрикнула Анжелика Сигизмундовна, высоко подняв голову.
— Она большая мечтательница! — заметила Ядвига.
— Это опасно! Но через шесть месяцев я ее увезу, а до тех пор нечего бояться…
— Через шесть месяцев? Куда же вы ее увезете?
— За границу! Вон из России! Подальше от Варшавы, Рязани и Петербурга.
Ядвига глубоко вздохнула.
— Ты поедешь с нами, — успокоила ее Анжелика Сигизмундовна, поняв этот вздох.
— А как же ферма?
— Ты продашь ее. Ведь ты же не откажешься ехать с нами?
— Отказаться! — воскликнула старуха. — Мне кажется, что за Реной и за вами я бы пошла куда угодно.
— Люби Рену! Она-то этого стоит!
— Я ее люблю так, как едва ли могла бы любить свою собственную дочь.
Анжелика Сигизмундовна снова обняла и поцеловала ее.
— Итак, вы хотите покинуть Россию навсегда? — задала вопрос Ядвига.
— Это необходимо!
— И вам не жалко будет расстаться с вашей родиной?
— О, что дала мне эта родина? Все в ней наводит на меня слишком печальные воспоминания, которые бы я хотела забыть в присутствии дочери…
Бледная и расстроенная, Анжелика Сигизмундовна несколько раз прошлась по комнате.
— Когда Рена приезжала сюда, — спросила она упавшим голосом, — не замечала ли ты, чтобы какой-нибудь мужчина здесь увивался около нее?
— Не посоветовала бы я кому-нибудь здесь тереться, — отвечала старая няня, и в голосе ее послышались грозные ноты. — Я все насквозь вижу и в обиду не дам!
— Хорошо! Хорошо! — прошептала Анжелика Сигизмундовна, довольная этим порывом Ядвиги. — Рена ведь хороша, как ангел, и мне кажется, что ни один мужчина не может не влюбиться в нее, если увидит.
— Полноте! Это бы ее только испугало, ведь она у нас умница, скромная, наивная.
— Да, да… Но ведь этого-то я и боюсь… Через полгода я приеду и уже для того, чтобы с ней не расставаться! Однако теперь поздно, ты привыкла рано ложиться… спокойной ночи, до завтра!
Ядвига вышла.
Оставшись одна, Анжелика Сигизмундовна разделась и легла спать.
Несмотря, однако, на утомление после дороги и продолжительной прогулки, некоторого как бы опьянения, производимого обыкновенно свежим деревенским воздухом на непривычных городских жителей, она долго не могла заснуть.
То, что сказала ей Ядвига о ее дочери, то, что заметила она сама, заставило ее призадуматься. Она также в возрасте Ирены была мечтательницей, как выражалась нянька, и ей также были знакомы эта грусть, тоска, неопределенные желания, жажда перемены жизни.
— Все это доказывает, что в молодой девушке пробуждается женщина, — говорила она себе. — Это самый опасный момент. Сердце просится наружу… Оно легко поддается… Первый, кто встретится в такую минуту, решает нашу участь, навсегда разбивает нашу жизнь!
Охваченная материнской заботливостью, она начала мысленно переживать свою собственную жизнь, которая также в свое время была чиста и прозрачна, как студеный ключ, а потом, превратностью судьбы, превратилась в мутный, грязный ручей, в котором прохожие обмывают свои ноги.
И она прошла тот период душевной спячки, от которой пробуждаются к жизни.
Для нее это пробуждение оказалось катастрофой. С ее дочерью не должно случиться ничего подобного.
— Теперь пора, — решила она, — мне самой наблюдать за моей девочкой. Раз я при ней, мне нечего бояться опасностей.
Она была глубоко уверена в своем знании жизни и людей, чтобы хоть на минуту усомниться в своем умении отвлечь от своего собственного ребенка всякую возможность не только падения, но даже неправильного жизненного шага.
Она не спала всю ночь и встала очень рано.
Она хотела застать Ирену еще спящей и разбудить ее первым утренним поцелуем.
Тихонько, на цыпочках пробралась она в комнату дочери и приблизилась к кровати.
Ирена действительно еще спала крепким сном ранней молодости, разметавшись во сне и откинувши одеяло. Ее розовато-нежные ручки, шея и грудь были полны чарующей прелести.
Мать остановилась перед своею дочерью, любуясь ею с каким-то религиозным благоговением, как бы пораженная мыслью, что она могла произвести на свет такое чистое, нежное существо.
Она наклонилась поцеловать ее и инстинктивно, сама того не замечая, боялась прикоснуться к этим чистым, девственным, полуоткрытым губам своими губами, еще не остывшими после бесчисленных иных поцелуев.
Анжелика Сигизмундовна как бы застыла в замешательстве, склоненная над изголовьем молодой девушки.
Вдруг крупная слеза упала из ее глаз на щеку Ирены, которая проснулась и обвила шею матери своими белоснежными руками.
— Мама, — прошептала она, — я видела тебя во сне.
VII
СОН
— Ты видела меня во сне, моя голубка! — повторила Анжелика Сигизмундовна, пряча свое лицо в распустившихся волосах дочери, чтобы скрыть следы слез. — Что же тебе снилось?
