Я Горбов - Все отношения
- Прошу тебя, ну прошу тебя, пожалуйста не волнуйся, - обратилась к нему Мари.
- И я прошу вас об этом же, - дополнил я. - И не тревожьтесь насчет моей службы. Смею вас заверить, что у меня и сил и способностей совершенно достаточно для того, чтобы со всем справиться.
Посмотрев в окно, я сказал.
- Ливень-то, ливень какой!
Подозвав метрдотеля, я попросил сразу подать всю заключительную часть завтрака и послать шассера за такси. Затем, извинился перед Аллотом:
- Обстоятельства, как вы сами можете судить, несколько необычны. Само собой понятно, что спешка касается только меня, и что {27} вам не надо нарушать ход завтрака. Еще прошу вас простить меня за то, что я увезу Мари.
- Зачем? - спросил Аллот, вытаращив глаза.
- Ее присутствие мне будет нужно, - пояснил я недопускающим
возражений тоном, и взглянув на Мари - прочел в ее взгляде признательность.
Перед рестораном, под все лившим без устали дождем, произошла обычная церемония усадки в такси: суетящийся шассер, красный зонт, громко названный адрес. Сквозь блестевшие от воды и дрожавшие под ударами капель дождя листья я видел железное кружево знаменитой на весь мир мачты, вершина которой уходила в облака. Мари вошла, заняла место первая. Ожидая чаевых шассер, после того, как вошел и я, не захлопывал дверцы. Я посмотрел тогда на окно ресторана: прямо против меня, на расстоянии нескольких метров, я увидал глаза Аллота, и его несменяемую улыбочку. Что мне это напомнило? Кажется, такие улыбающиеся, с неподвижным взглядом, есть где-то в Мексике, или в Южной Америке, а может в еще какой-нибудь безводной пустыне, в Азии или в Африке - странные и страшные ящерицы. "Понятно что Мари его не очень-то любит", - подумал я, давая мелочь. Дверца такси захлопнулась и глаза и улыбочка Аллота скрылись за ее запотевшим стеклом.
6.
В хорошо мне знакомой квартире покойного царила суета: появившийся, на этот раз, слишком поздно доктор, какие-то соседи, консьержка... Телефонировали, принимали первые, после смерти, мероприятия, не зная хорошенько, что именно надо делать. Старушка-экономка попросила меня взять продолжение хлопот на себя, под тем предлогом, что я, за последнее время, бывал ежедневно и пользовался доверием умершего и посоветовала отправить депешу в провинцию дальнему родственнику, единственному, которого она из его родни знала, может быть и вообще его единственному родственнику, пояснив при этом, что раньше вечера завтрашнего дня он приехать не сможет. В действительности же он прибыл через два дня, так как когда пришла депеша, был в отъезде. Я его увидал вернувшись с кладбища для того, чтобы поговорить с экономкой. Когда я вошел, она сидела в столовой в обществе этого невысокого и толстого господина, с оттопыренными усами, с подстриженными бобриком густыми, черными с сильной проседью волосами, по провинциальному одетого. Со мной он еле поздоровался. Он даже сесть мне не предложил и, продолжая беседу со старушкой, раза два остановился, давая понять, что мое присутствие его стесняет. Но я повода для ухода не видел. Уже одно то, что я еще оставался директором фабрики, давало мне право интересоваться ходом дел по крайней мере до вскрытия завещания. Оно могло, конечно, быть {28} измененным в пользу этого неприятного, похожего на таракана или жука господина, и тогда все переменилось бы. Все-таки, это казалось мне мало вероятным.
Последовавшая через несколько дней у нотариуса сцена не была лишена красочности. Для меня она оказалась памятной еще и потому, что я стал владельцем не только шоколадной фабрики, но еще и пакетов акций довольно большой фармацевтической лаборатории и экспортного банка. Кроме того, мне отходило имение на юге, на берегу моря.
Толстый провинциальный родственник был так поражен, так налился кровью, стал так громогласно протестовать, что присутствовавшие, видя его волнение, оглянулись с тревогой: при такой сангвинистической комплекции мог случиться удар. Прервав словоизвержение, нотариус холодно сказал, что завещание составлено по всем правилам, подписано приведенными им к больному свидетелями и что ни малейших поводов к опротестованию нет. Тогда тараканообразный господин начал было что-то говорить о моих недобросовестных кознях и о том, что пользуясь болезнью, я втерся в доверие... На этот раз нотариус его остановил почти резко, предупредив, что такого рода замечания грозят ему неприятностями.
- Этто, этто, этто, - заговорил тогда дальний родственник, - этто, этто... Это все заговор, в котором вы, мэтр, сами приняли участие...
Нотариус рассердился совсем и сказал, что находясь при исполнении служебных обязанностей он может прибегнуть к мерам воздействия, добавив, что дальнейшее пребывание провинциального кузена в его кабинете излишне. Толстый господинчик буквально вылетел. Больше никогда я его не видел и ничего о нем не слыхал.
Еще один, связанный с этой переменой, аккорд прозвучал на шоколадной фабрике, где я появлялся ежедневно, ничего точного, однако, никому не сообщая. Мой помощник и начальники отделов тоже ждали молча. Словно электрический от меня изошел разряд, когда я, наконец, вызвал в бюро главных сотрудников и поставил их в курс обстоятельств. Слова, жесты последовавшие как бы в ответ на мою коротенькую речь и те слова и выражения глаз, которые я мог угадать за закрывшейся дверью, были, надо думать, не совсем одинаковыми. Но зависть, не непременный ли это спутник всякой удачи, каждого успеха ?
Не теряя времени я принялся за дела. У секретарши все было отлично подготовлено: письма подобраны в порядке срочности, бумаги. требовавшие моей подписи, сложены. Я стал диктовать:
"...аппараты для наполнения тюбиков, вами поставленные, не вполне нас удовлетворяют..."
"...нам стало известно, что одна иностранная марка выпустила новый сорт бумаги, который нам кажется очень подходящим..."...
И вдруг я замолк: внезапно на меня нахлынули не то опасения, не то предчувствия. Точно из стен комнаты, или откуда-то еще, пройдя {29} сквозь эти стены, донеслись до меня шопоты, или лучи, которым нельзя было не подчиниться. И я спросил себя: в чем заключается сущность сокровенной природы метаморфозы, приведшей меня с берегов холодного озера, - откуда моим родителям пришлось бежать, - в это бюро, где я сейчас занимаю место богатого промышленника? Конечно я трудолюбив, упорен, предприимчив, одарен. Конечно мне помог дальний родственник. Конечно я получил наследство. Но кроме этих понятных, очевидных данных, которые можно перечислить, кроме того, что я не щадил своих сил, не знал досугов, кроме моего желания и умения пользоваться благоприятными условиями, нет ли во всем этом еще чего-то другого, неопределимого, неуловимого, такого, чего не объясняет последовательность связанных только внешней причинной связью обстоятельств?
Я подумал о Мари, которую, - очень последнее время занятый, - видел всего несколько раз, и всегда мельком. Я тотчас же принял решение запретить ей работать. Не становилась ли ее работа просто нелепостью? "Я поручу ей поиски квартиры, - сказал я ceбе, - и увезу ее в город, прославленный своими дворцами, соборами, церквами, площадями... А фабрика? Ею займется помощник!.." Но все эти соображения мне самому казались похожими на уловки.
"Что счастье мне открывает свои двери, - продолжал я свой внутренний разговор с самим собой, - какое же в этом может быть сомнение? Но надо ли мне войти в эту дверь? Нужно ли вообще это самое счастье?".
Мои минуты вдруг отяжелели, приостановились. Ответ на мой вопрос о счастье, не заключался ли он в полной их неподвижности, в той самой, которая теперь была уделом моего благодетеля?
"...кажется нам очень подходящим...", напомнила мне, с деликатностью, секретарша, и, выведенный этим из задумчивости, я продолжал: "...для некоторых сортов нашего шоколада".
И работа продлилась. Телефонные вызовы, появления служащих, осведомлявшихся о моих распоряжениях, докладывавших о том, что произошло в моем отсутствии...
Когда рабочий день подходил к концу, мне сказали, что в приемной ждет дама.
- Кто это? - спросил я.
- Она не захотела назваться, но она очень настаивает. Несколько раздосадованный, я вышел и увидал Мари! Она мне призналась, что соскучилась, что просит простить вторжение в неурочный час, но что уж очень хотела бы со мной пообедать в том ресторане, где мы обедали совместно в первый раз.
- Где такие пестрые абажуры, - улыбнулась она, - и домотканые скатерти...
- Ну, конечно же! Ну конечно!
{30}
7.
В такси я подробно рассказал Мари про все, что случилось за последние дни и поделился с ней, как впечатлениями. оставшимися у меня от сцены у нотариуса, так и тем, как все сложилось в бюро. В ответ она слегка сжала мою руку. К происшедшей перемене она относилась со смирением, ее тихий нрав ни к какой бурной радости ее предрасположить, разумеется, не мог. Начинавшее принимать осязаемые очертания богатство ее скорее пугало.
