Денис Гуцко - Там, при реках Вавилона
- Что, серьезно?!
- Да ну на ...!
Ошарашенный такой реакцией, Зиновьев пожимает плечами и уходит.
...Они стоят в одну шеренгу, сзади уже бормочут двигатели. У бетонного забора тот самый "Урал". Из угольных бубликов сгоревших покрышек торчит проволока корта. Взгляды снова и снова притягивает черная, с приоткрытой дверцей кабина. "Как они там метались, кричали..." Снова кто-то уточняет подробности:
- А как подожгли?
Кочеулов выходит из штаба, стремительный и пружинный, будто только что с хрустящей, пахнущей чистотой постели.
- Взвод, смирно!
Подойдя, Кочеулов останавливается, забрасывает руки за спину. Выпаливает без всяких вступлений:
- Сейчас вам выдадут боевые патроны. Но будем гуманными людьми, будем стрелять по ногам.
Сквозь дырчатую тень аллейки уже поспешает Зиновьев с открытым цинком в вытянутых руках.
"Ух ты! Ух ты! Мы едем на войну! Мы как Рэмбо!"
Но и в пыхающем мальчишеском азарте Митю обдает нехорошим - как воздух из подвала - холодком. То размеренно, то сбивчиво щелкают снаряжаемые рожки. Это похоже на время - спотыкающееся, теряющее ритм. Время порвалось. Хрясь все, прошлое улетает под щелканье вдавливаемых в торец автоматных рожков патронов. Мгновенно, как последний кадр порвавшейся кинопленки... не остановишь, не успеешь вглядеться, чтобы запомнить... нет его, пустой белый экран.
- В машину!
Сгоревшие до рассыпающихся угольных бубликов покрышки. Инжир, абрикосы и персики. Ситцевые платочки под подбородок. "Ишь чего удумали!"Такой смешной бакинский акцент у русских старушек. "Сестры мы. Всю жизнь здесь прожили".
Что же из всего этого будет?
Митя вспоминает о маме и бабушке, оставшихся в Тбилиси... "А там?" Но нужны собранность и решимость (как если бы прыгать с высоты), чтобы додумать эту мысль до конца. Уже готов, стоишь у края - ну! Внутри тяжелый, во весь живот, кусок льда. "А там - может там начаться такое?" Нет, нет, конечно.
В темные овалы бойниц врывается ветер. Если прильнуть вплотную, ветер пахнет чем-то душистым и сладким. Сады, наверное. Ведь осень, урожай. Пролетают, будто кидают камни в колодец, обрывистые тени. Зря он сражался с маслянистым армейским отупением. "Масло съели, день прошел. День прошел, и ... с ним". Сейчас было бы легче. Бежало бы время глупой белкой в колесе. Да какое там - белкой в колесе! И думать бы так забыл, с метафорами, понимаешь, с излишествами. Шевелил бы привычно мыслями-культяшками. Хватало бы и этого. "До дембеля осталось..." Вот и вся арифметика, вот и вся забота.
- Мы где?
- На трассе вроде бы.
- Пахнет вкусно. Таким каким-то...
- Эх, у меня одна продавщица была из парфюмерии...
Остановка.
Митя вслед за Земляным и Теном вылазит в верхний люк. Действительно, сады вокруг. Ровными рядами выстроились невысокие ароматные деревца. В свете фар черной "Волги" стоит щуплый гражданин в черном кожаном плаще, туго перетянутом, перерубающем его на две части, и в черной же кожаной шляпе.
Гражданин невероятно, донельзя карикатурный. И он, и "Волга" его, особенно плащ и шляпа (шляпа, на два размера больше, как раз и выдает) сошли со страниц "Крокодила". Дунет ветер - и унесет бумажного человечка, завалит трафарет автомобиля... Но ничего подобного, он живой. У него плавные, плавающие жесты и балетная гибкость по всему позвоночнику. Кажется, он и спиной делает жесты. Слов не слышно, нашептывает что-то торопливо, но монотонно. Перед ним офицеры, человек пять. Слушают, склонив фуражки.
И вдруг:
- Да пошел ты на ...!
Кто это? Командир части? Неужели Стодеревский? Надо же, никогда не матерился. Стодеревский резко разворачивается и, широко поведя рукой над головою, кричит:
- По машинам, заводи!
Колонна рычит, офицеры спешат к своим бортам.
- Чего он хотел? - спрашивает проходящего мимо Стодеревского комбат Хлебников.
- Дайте, говорит, бойцов. Дачу первого секретаря охранять. А в город, говорит, можно не входить, мы все уладим.
Теперь идут медленно. Первая же улочка пошла в гору, зазмеилась узкими поворотами. Двигатели низко гудят. Только этот гул, больше никаких звуков. В бойницах крадется ночь. Луна кое-как выуживает из темноты каменный забор мостовую - угол - каменный забор.
- Подстанцию сожгли, - обращаясь к водителю, Кочеулов иронично
вздыхает: - Поголовная пиромания. Просто хочется рвать и метать, рвать и метать!
С водителем он говорит не так, как со взводом. Говорит с ним по-свойски, запросто, хоть и подшучивает через слово.
- Ну что опять ноешь, Решеткин?
- Да Решетов я, товарищ лейтенант. Домой мне пора, понимаете... Я же уже почти гражданский, понимаете... А меня, бля, в эту заварушку! На хрен она мне впала!
- Будь героем, Рикошеткин. Девки на гражданке, знаешь, как любят героев - у-у, пищат! Падают и бьются в конвульсиях.
Спиной к двигательному отсеку прилип капитан Синицын, товарищ военврач. Ростом с фонарный столб, с дебелым скуластым лицом, на котором, как горчичное семечко в поле, посеян маленький носик. Тесно фонарному столбу в БТРе, ох, тесно.
Когда у Мити загноился и распух уколотый иголкой палец, тов. военврач усадил его на табурет и сунул ему в зубы прямоугольную пластину из коричневого слоистого пластика, изрядно покусанную. Улыбнулся, хлопнул по плечу.
- Анестезия.
Он разложил вату, йод, металлическую ванночку.
- Панариций, - объяснил он. - Минута делов. - И вытащил из кармана халата ножницы. - Смотри, не дергайся.
...Прижимая локтем фуражку, Синицын все ерзает, пытается поудобней расположить колени.
- Ребят, - зовет он каким-то больным голосом - А у вас автоматы заряжены?
Ребята смущены. Все-таки отвечают:
- Заряжены.
- А патроны боевые?
На это уже никто не отзывается. Патроны-то и впрямь боевые. Предохранители вниз, затворы передернуты, пальцы играют по ребрышку спусковых крючков.
Будем гуманными людьми. Девки любят героев.
Вчера вечером они затачивали саперные лопатки. "Хорошо затачивайте, говорил подполковник Стодеревский, прохаживаясь вдоль орудующих наждачкой бойцов, - чтобы ржавчины нигде не было. Когда будете бить, чтобы не случилось заражения крови".
БТР совсем сбросил скорость, тянется, как гигантская злая черепаха. Водитель Решетов канючит вовсю:
- Домой мне, домой... Приказ через неделю.
- Что там? - Кочеулов приник к смотровой щели.
- Горит, - не меняя кислого тона, говорит Решетов. - Горит, сука. Пожарная машина? Да? Точно! Вон, пожарная машина горит.
- Х...ня нездоровая.
Всполохи и тени уже прыгают по чешуе мостовой, просачиваются внутрь через бойницы. БТР берет вправо, вправо.
- Домой мне...
И вдруг валится набок.
- Спокойно, ребятки, спокойно! - кричит товарищ военврач.
- Сука! Сука!
Транспортер тяжело ухает правым боком в камень и останавливается. Локти уткнулись в лица, пальцы вынимаются из-под прикладов. В кутерьме и карусели падения никто не придавил спусковой крючок... пули запрыгали бы от стенки к стенке. Обошлось, обошлось.
- Спок-койно, ребятки, - шепчет военврач, сложенный коленями к груди в большущий эмбрион.
Загорается свет.
- Значит, так!! - Кочеулов стоит, расставив ноги, упираясь в зависшее над головой сиденье водителя.- Сейчас открываете люк и быстро, повторяю, быстро выскакиваете и занимаете позицию для стрельбы лежа. Если будете делать это медленно, вас перестреляют, как куропаток! Вперед!
Боковой люк над Митей. Он отбивает ручку замка и, распрямляясь, выталкивает люк плечами. Грохают о мостовую подошвы. В ушах громко сжимается и разжимается сердце. Вокруг пляшут оранжевые пятна. Все спрыгнули, разлеглись. Тишина. "Откуда будут стрелять?" Рядом лежит Бойченко. Вертит головой, щурится на пожар. Вверх по переулку, почти поперек, горит лежащая на боку пожарная машина. Напротив нее, брюхом к брюху - завалившийся в бетонную канаву БТР. Тишина. Невыносимо хочется утопить спусковой крючок. Тишина. Шорох и посвист пламени. Тишина, черт побери!
Голос Стодеревского падает откуда-то сверху:
- Това-арищи офицеры, как вам не стыдно! Ну ладно солдаты - они в первый раз. Но вы же ка-адровые военные!
Он стоит, залитый текучим пульсирующим светом. Широко расставив ноги, задрав упертый в сгиб локтя автомат, укоризненно качает головой. На нем единственном - афганская "песчанка", настоящая боевая форма.
"Красиво, - думает Митя. - Но ведь красиво!"
Правду говорят о Стодеревском: герой. Вот ракурс снизу вверх, соткан из пульсирующей ткани пожара, особенный, отличный от всех остальных. В Афгане он командовал батальоном и однажды вывел его из безнадежного окружения. Ему дали подполковника и медаль "За боевые заслуги". И назначили командиром образцово-показательной учебной части, лучшей в ЗакВО. В ленинской комнате лежит брошюра, в которой описано, как батальон попал в кольцо среди раскаленных сопок и как спасся благодаря выучке и отваге комбата.
Росту в нем под два метра, и ракурс снизу вверх, в общем-то, должен быть ему привычен. (Военврач Синицын, правда, повыше, но толку... Синицына разглядываешь запросто, без душевного подъема.) Иногда, когда у него хорошее настроение, Стодеревский рассказывает занятым какой-нибудь сборкой-разборкой взводам о том, что в руках настоящего воина - даже шомпол опасное оружие. Под Кандагаром, например, двое душманов, зарезав уснувший караул, перебили шомполом целый взвод. Зажатый в кулаке, он подносится к уху спящего и сильным ударом вгоняется внутрь
