Л Сейфуллина - Правонарушители
А на круче, как зверюга лесной, только без шерсти, голоногий Мартынов. Тоже в коротких штанах, как ребята, и в сетке редкой до пояса. Шел и камни на круче вдавливал. Издали гудел:
- Эй, вы! Интернационал чумазый! Проплескались? Будить других пора. Скорее! У меня чтоб - хны!..
Четверо мальчишек на разные голоса отозвались:
- Хны!.. Хды!.. Хны!.. Сергей Михалыч, хны!..
Никто в колонии не знал, что это слово значит. А у Мартынова оно все. Хны - хорошо, хны - плохо. Хны - быстро и ловко. Что хочешь. И только в колонии Гришка от него это слово услыхал. В городе не говорил. Это мартыновское здешнее слово. Для своих.
Гришка первым в кухню примчался. Сегодня Гришкина компания дежурит. Восемь человек. Четыре девочки на террасе сейчас хлеб раскладывают. Ух и обед сегодня будет! Вчера сговорились кашу манную по-новому сварить. С тыквой. Сами ребята готовили, сами и обед придумывали. Состязались дежурные компании каждый день. Кто лучше накормит. Хлеб не навыкли еще печь. Пекарка была. А остальное все сами.
Дров-то вон гора на день наготовлена! С вечера рубили. Гришка лихо и скоро колол. Мартынов увидал, рощу скроил и руки потер.
- Ага, Песков - хны!
Весь вечер Гришка похвале радовался.
Ну, сейчас все готово. Молоко, кипяток. Хлеб девчата разложили.
И певуче, но властно запел рожок!
- Ту-ру-ру-туру-ру-туру.
Берег скоро усыпало. Разноголосые, разноголовые, синеглазые, черноглазые - всякие. Мылись, плескались, барахтались.
Крякали, ухали мальчишки на своем купальном месте. У пристани девочки купались. Визжали тонко, пронзительно. Но были стриженые, легкие в прыжках. На мальчишек походили.
Второй раз запел рожок.
С озера гомон в дачи хлынул. Девчонки белыми безрукавками замелькали. Голые торсы мальчишек солнцем золотились.
Мчались все на террасу-столовую, как на приступ.
Махонькая черноголовка-девочка прозвенела из толпы!
- Дежурные, чай пить идем.
Гришка, в сером халате кухонном, с террасы-закричал!
- Эй, эй!.. Я стих составил. Слушай-ти-и:
Рожок поет, Чай пить зовет!.
Надточий в ответ рявкнул;
- Не чай, а кофю...
Мартынов тут как тут. Морду скроил и, как дьякон в церкви, пробасил!
- Я без чаю не скучаю, кофю в брюхо наливаю. Графья, не хотите ли кофею?
Смех волной все кругом покрыл. А Мартынов уж на дворе у склада.
- Кто луки разбросал? Хны! Эй, раззявы, прислужников нет. Петруха ФеДяхин, ты вчера в ночное ездил? Еще йто?
Опять скачки устраивали?
Расставив ноги, В землю у склада врос. Завхоз около него тонкие губы поджимал. Жаловался.
- Кучеров не велите нанимать. Николай все в отъезде больше. А это какие хозяева? Перепортят весь скот. Одна слава, что работники!
- Работники - барахло! Научатся. Песков, чего иноходцем с кипятком скачешь? Не видишь, из чайника льется. Хны!
А Песков Анну Сергеевну увидал. Идет высокая, беленькая, тихонькая. На ребят уголком рта дергает, Это улыбка такая у ней.
Ничего и никого Гришка раньше не любил. Все все равно.
А в колонии всех полюбил. Анну Сергеевну больше всех. Как солнышко она. Горы, озеро, лес - хорошо! А солнышко лучше всего. Почему она солнышко? Так. Не знал Гришка. Только, как посмотрит, все кругом краше станет. Как вместе дежурили, таз с помоями с ней, как икону, нес. Мартынов два раза заприметил. Крякнул.
"Растет, мерзавец!" - подумал и "хны" сердито сказал.
Но потом пригляделся. Весна у Гришки. Здоровая, чистая.
Нет хватанья и мути во взглядах. Вся короста шелудивая, от прежних скитаний, отсохла. Нет следов. Здоров. И прояснился.
- Григорий Песков, хны!
Смотрел и за другими зорко. Были с девчонками взгляды нежные. Лысяева Нюрой-болыпой ребята поддразнивали, но не было мутного вожделения, рано созревшего. К девчонкам привыкли. Прикосновения не обжигали. Не было того, что в городах в детских домах часто случалось. Сам дивился.
- Вот она мать-природа и труд! Вылечили. Сколько город на этих детей налепил нечистот. Отмылись. Как надо, как здоровое растут. - Морду скроил, по ногам себя ударил и мыслью закончил: "В свое время хороший приплод дадут".
Терраса широкая гудела. Вся колония здесь. И дети, и воспитатели, и кучер с пекаркой, и прачка со швеей. Взрослых не сразу найдешь. Девять их только в колонии - и сотня детей.
После чаю все в разные стороны партиями рассыпались.
Одна партия в лес грибы собирать на зиму отправилась. Лошадь с телегой тихо по дороге шла. Ребята в траве кувыркались.
Тоненький, легкий, стройной сосенке родня, татарчонок впереди дорогу на грибное место указывал. Первый ходок в колонии.
Все места знал. На ночевку в лес один раз за семь верст ходили; одеяла забыли. Сбегал - одеяла принес. Потом целый день с охотником вприпрыжку без устали ходил. И сейчас шел, точно крылья за спиной помогали. Вдруг остановился и закричал:
- Место! Аида!
За работу принялись.
Другая партия на лодке с песнями отплыла. На тот берег за рябиной ярко-красной. Еще мороз не, хватил ее. На сушку набрать надо. Озеро у берегов шумит, а посредине ни складочки. Ну, день сегодня!
Гришка в третьей партии. С большими самыми, версты за три на ферму, с песнями пошли. Мартынов с ними. Новую дачу отвоевал. Поместье целое. Там постройка шла. Колонисты сарай строили, ямы копали, доски возили, камни таскали, кирками камень долбили. Упорно.
Ноги на работе в кровь избивали, а радость не сгасала от боли. Там Мартынов придумал оранжерею на зиму устроить.
В наробразе смеялись:
- Электрификацию в своей колонии не затеваете ли?
Посмеивался, руки потирал, а заявлял твердо:
- Затеваю. Электрическую машину на зиму поставлю.
Дружно над ним издевались. А машину из губернского города, действительно, привез.
В наробразе дивились;
- Ну, хват!
А ребята говорили:
- Мартынов, это - хны!
И когда Мартынов рассказывал, как колония на всю окрестность засветит, как разбросает три, десять, двадцать таких колоний кругом, дети верили. И по-другому смеялись. От радости. Как смеются, когда дух захватывает.
Гришка думал:
"Всяких людей видал, а этакого нет. Рвач!"
Дети в колонии всякие были. И от родителей бедных взятые. С копей. И сироты из детских домов. И правонарушители, как Гришка. Только хилых и больных Мартынов не брал...
...Ходу здоровым! Вор, мошенник - давайте. Коли тело здо1 ровое, выправится.
Не все выправлялись. Где-то прочно внутри заседала гниль.
Томились в обстановке достоянного труда. Отставали в работе, хмуро смотрели после. Кроил гримасу Мартынов и в город назад их отправлял.
Воспитателей много назад угнал.
- Инструкции пишите - это у вас хорошо выходит.
Барышня одна беленькая, красивенькая приезжала. Рисо
ванью обучать хотела. Все цветочки рисовала ц платочки на голове по-разному повязывала. Один раз после бани повязала, на икону похоже.
Гришка, как увидел, громко запел:
- Богородице деву радуйся!
И прозвали ее "богородицей". А если оденется, как все воспитательницы, в штаны широкие и рубашку, то на шее золотая цепочка с побрякушкой болтается, на руке браслет. Ребятам смешно. Ехать куда подальше соберутся, все спрашивает:
- А дождя не будет?
Тайчинов визжал:
- У-уй... Страшна! Размокнит.
Ходить долго не могла. Раскисала. Один раз устала и ребят попросила нести себя. А ребятам что? Руки сплели, посадили.
А она улыбки, как подарочки, во все стороны.
Мартынов увидел и рявкнул:
- Николай! Утром на станцию Клавдию Петровну увезешь.
Ее в город надо срочно доставить.
И увезли.
До обеда все в разных местах работали. После обеда в колонии. Кто белье себе стирал, кто двор убирал, кто с плотниками работал. Работу свою кончив, в библиотеку шли. Книжки читали. Но читающих мало было. Не тянула книга. Еще мертвыми слова книжные казались. Картинки любили смотреть.
В шахматы и в шашки резались. Перед вечером до темноты играли ойоло Дома культуры. Так дача называлась, в которой библиотека и ~зал собраний были. Играли в баскетбол, в городки, в лапту. После ужина пели. Иногда рассказы слушали. Иногда плясали. Пели Гришкин любимый "Интернационал" и руеские песни проголосные.
У одного воспитателя голос хороший был. И у Нюры-большой. Ух и пели! У Гришки в горле щипало и мурашки по телу ходили. Рассказы были хорошие и похуже. Слушать не заставляли. Гришка один рассказ больше всех любил. Как целое государство от голода на новые земли пошло. В горах крупных поселилось; и был у них стрелок один. Яблоко с головы у сына сшиб. Вильгельмом Теллем звали. Ух, хорошо! Кабы, говорит, не сшиб - другая стрела для Тебя припасена. Это правителю он. Вроде царя который.
И казалось Гришке, что все это в их горах было, где колония. И озеро тут... Все похоже. Из книжек тоже читали. Про Тараса Бульбу больно хорошо.
Но сам Гришка, как и большинство ребят, читать не любил.
Живая жизнь книжку заслоняла. После ужина время минутой одной пролетало. И хоть уставали за день, но, когда кричал Мартынов: "Спать, спать", - уходить не хотелось. Но он, посмеиваясь и руки потирая, выталкивал всех из Дома культуры.
