Борис Екимов - Фетисыч
- Какая беда... Какая беда... Это надо... Беда так беда. - И успевает новости выложить и собственное, больное: - Таиса Абрамкина своего прогнала. Капеля он, говорит, и боле никто. Поросенок опять не жрет, гад. Била его, била. Кобель гавкать не стал. Ночью, слыхала, кто-то возле двора шалался, а он, сволочь такая, молчит. Нажрался и спит, нет ему горя. Ныне дам ему порки.
Беседа течет обычная, она не смолкает. Но слышится по двору шлепанье тетки Дуниных калош. Помойное ведро убрать, свежей воды принести. Летят короткие приказы с крыльца:
- Постановь... Прибери в сарай. Ведрушку - на крылец. Подотри... Подай...
Шлепанье калош убыстряется. Вихревыми кругами носится тетка Дуня по двору и скоро убегает, на ходу взахлеб передавая дела предстоящие:
- Макарьевна из проулка, ты ее знаешь, они кур помногу держали, вроде помирает, надо бежать глядеть. Мишка вчера бутылок привез два мешка, а в нашем магазине их не берут. Сваха переказала...
И вот уже калоши зашлепали вон со двора. Снова тишь. Лишь Миколавна в голос бурчит:
- Прозвонила - и нет ее... Коза комолая... Черти ее поджигают, лётом летит... Милосердия называется.
Это уже - для меня, чтобы я посочувствовал.
Спустя час ли, другой услышу я зов:
- Покличь мою милосердию... Увеялась...
Но где ее сыщешь, бегучую тетку Дуню? Надежный замок на воротах. Кобель хрипло лает, видно, пошла впрок наука. Хозяйка же - вольный ветер.
- Милосердия называется... - желчно цедит в своем дворе Миколавна. - Денежки любит получать.
- Не глядел? - порой снова окликает меня. - Нету ее?
- Не видать, - отзываюсь я.
"Милосердия" - это тетки Дунина официальная должность при хворой соседке. Миколавна - человек одинокий. Таким людям с недавних пор собес нанимает помощниц. Оплата - сущие копейки, отсюда и круг забот: заглянуть раз-другой в неделю, хлеба купить да молока; иная полы подотрет - спасибо и на этом. Но старые люди мудрят: всяк - свое. Отсюда и споры. Обязана "милосердия" с огородом помогать или не обязана? Щи варить?.. В хате прибирать?.. Обязана - не обязана... Деньги им платят.
У Миколавны за короткий срок этих "милосердий" сменилось трое или четверо. "Обязана... Не обязана"...
- У людей милосердия грядки поливает, - сообщала тетка Дуня. - А твоя процедит скрозь пальцы - и ушла.
- У людей - стирают, а твоя - с маникюром, культурная.
Кончилось это понятным; других отстранив, тетка Дуня заступила на должность при Миколавне: носить из магазина хлеб, молоко, получать хоть и малую, но копейку. Выслушивать укоры:
- Ушла и в тину села. Не дошумишься. Так и скачешь, так и скачешь.
Тетка Дуня и впрямь скачет весь день, словно воробей, промышляя. Востроносая, ростом невеликая; из-под заношенного платка быстрый глазок ее шныряет туда да сюда, словно воробьиный, ища поживу.
- Тетка Дуня! - окликнешь ее. - Тебе не надо...
- Надо, надо... - не даст она и закончить и скачет ко двору.
Траву ли скосишь, яблоки-паданки некуда девать, вяленая рыба год провисит на чердаке, пожелтеет, старую крупу шашель поточил, арбузные корки ли, капустные листья - все тетке Дуне идет.
- Кабан пожрет, - говорит она. - Куры поклюют.
Порою и не зовешь, она сама углядит:
- У тебя терновка падает, либо не нужна? Я заберу, - и тащит к себе еще зеленую кислую ягоду.
- Картошку старую заберу... Мелкую тоже заберу...
Выйдешь ли за двор, на улицу, глядишь - волокет чего-нибудь. С мешком ли гнется, на тачке везет.
- От Ильченки, - сообщает. - Груши падают, черномяски. Порежу да посушу. У меня груш нету, негде приткнуть.
- От Лаптевых... Огурцов у них нарастает, не успевают сбирать. Мне и желтяки сойдут. Своих бы насажала, да негде.
А уж от Миколавны с пустыми руками не выйдет. Какую-нибудь плошку ли, банку несет. Старые щи, засохший хлеб... Залежалось ли что, прокисло - все впрок птице Божьей.
К вечеру тетка Дуня устает. Долог день летний. Устанет - уже не скачет. Годочки свое берут. А их уже - семьдесят. Ширк да ширк калошами - к Миколавне бредет.
Миколавна же порой вечерней, когда в стеклянном скворечнике дышать нечем, спускается во двор на волю. За день она выспалась, отекла ли, припухла ото сна. Но сидит гоголем, рассказывает про телевизор: что показывали да как. Главное, конечно, кино. Сначала была "Мария", потом "Роза", теперь "Тропиканка". Миколавна глядит эти фильмы дважды: утром и вечером. Помнит их наизусть. А тетке Дуне всегда недосуг. Утром - в бегах, а вечером - засыпает. Включит телевизор - и заснет перед ним. Порою за полночь светят синим ее окошки. Это - включенный телевизор. А хозяйка спит. Все проспит, а узнать любопытно: про Марию, про Розу они ведь, считай, свои. Спасибо Миколавне, она доложит в подробностях, кто, как и с кем.
Течет неспешный рассказ.
Просторная скамейка возле крыльца. Во дворе - вечерние тени. Тетка Дуня сидя тут же задремывает под мерный рассказ. Голова ее клонится, клонится, и даже храп раздается.
- Ты чего не слухаешь, спишь?! - окликает ее Миколавна.
Тетка Дуня вскидывается и говорит в свое оправдание:
- Ныне, гутарят, такая и смерть будет: поснем все - и конец.
- Кто гутарит?
- Люди. В магазине, в очереди.
- Брешут они. А в каком магазине?
- Возле станции.
- Ты и туда добралась?
- С бутылками. Мишка два мешка притянул. Говорит, сдай. А в нашем магазине не берут их. И на площади не берут. Пришлось туда переть.
Мишка - это сын тетки Дуни. У нее две дочери, сын. Все отдельно живут.
- Здоровье у тебя хорошее, - говорит Миколавна, - вот ты и прешь.
- Откель? - слабо протестует тетка Дуня. - Ныне с утра под лопатку ширяет. Ширь да ширь, ширь да ширь.
- Мало ширяет. Надо бы - до болятки, - свое гнет Миколавна. - Не жалься. Хорошее у тебя здоровье, прямо кониное.
Это уже - обида. Трудно ее стерпеть. Но приходится. Тетка Дуня терпит, горько вздыхая, склоняя седую голову.
- Кониное... - бьет и бьет ее Миколавна. - У меня вот здоровья нет, я дома сижу. А ты - как на шильях, с утра до ночи скачешь и скачешь.
- Сравнила... - дрогнул тетки Дунин голос. - Меня нужда гонит. Кабы не нужда...
В этом вся суть: Миколавна - богатая, а тетка Дуня - бедная. Потому и носит чужие горшки. Это понятно всем.
- Денег мне хватит, - при случае говорит Миколавна. - И еще останутся.
Наши люди и впрямь живут небогато, но еще и прибедниться не прочь, чтобы не гневить Бога. Миколавна же напрямик режет: "Мне денег за глаза... Еще и останутся".
Вся улица знает: так оно и есть. В голодные годы, после войны, Миколавна работала в столовой, при хлебе. Потом всю жизнь торговала. Тогда это называлось спекуляцией. Так ее за глаза и величали - "спекулянтка проклятая". Теперь это дело обычное: поехать в Москву, тряпок купить, в поселке их продать подороже. Прежде такое занятие осуждалось и даже преследовалось по статье уголовной. Миколавна кого надо из милицейских кормила да поила. Берегли ее. И она ездила в Москву, в Ленинград, в Прибалтику, привозила оттуда ковры, обувь, одежду. В нашем старом доме до сих пор висит немецкий ковер с оленями. Покупали у Миколавны. Еще, я помню, долго носил зеленые шаровары "с начесом". Тоже из ее рук. Наши магазины в поселке были бедны, а уж про хуторские, окрестные, нечего и говорить. По хуторам Миколавна и ездила. Откуда у колхозников деньги? У них - трудодни. Она и "благодетельствовала", меняя привезенное добро на масло, сало, козий пух, пряжу, яички. Пряли на нее и вязали. Теплые перчатки, носки, пуховые платки, береты ехали с Миколавной на край света, на Север, к людям денежным. Оттуда везла меховые воротники. Не в поселок наш, Богом забытый, а к грузинам, в Тбилиси. Оттуда - товар иной. Колесом шли дела, ходором.
Другая статья дохода - огород. Он у Миколавны - немереный. Была в силах, то справа, то слева у соседей прихватывала, в задах прирезала немалый кус. Покойный мужик ее на этой земле все долгое лето мытарился. Одной картошки до двадцати мешков накапывали; помидоры да огурцы первыми на продажу везли. Туда же - яблоки, абрикосы, виноград. Но умер старик, у Миколавны ноги стали отказывать. Тут она и осела. Началась обычная старость. Но вся улица знала: Миколавна богатая.
А тетка Дуня всегда считалась бедной. Работала уборщицей, муж - шоферил, двух дочерей и сына они растили. Овдовев и пенсию уже получая, тетка Дуня подрабатывала там и здесь: мыла полы в конторах, топила печи. Дело в том, что огород у тетки Дуни - две грядочки да пара рядов картошки. Это по-настоящему изъян великий. От земли живем. А уж старики-пенсионеры тем более. Круглый год своим кормятся: картошка, капуста, лук, огурцы и прочее. Кормятся, да еще и на базар несут - к пенсии добавка. У тетки Дуни земли - с гулькин нос, вот она и скачет, и к Миколавне прилепилась, вначале вроде по-соседски, а теперь - "милосердия". Какая ни на есть, а копейка.
- Мою милосердию не видал? Увеялась - и знаку нет.
Днем бывает по-всякому. Но рано утром и к вечеру шлепают через улицу тетки Дунины калоши - "милосердия" прибыла.
