Андрей Платонов - Одухотворенные люди
Фильченко и Одинцов с ходу запустили гранаты по темным телам пехотинцев. Пулемет Цибулько не давал врагам возможности подняться. Когда они приподымались, Цибулько бил их точным секущим огнем; если они шевелились или ползли, Цибулько переходил на "штопку", то есть вонзал огонь под углом в землю сквозь тело врага. Но у пулеметчика была трудная задача: он должен был не повредить своих, сблизившихся на смыкание с противником.
Немцы, однако, тоже соображали кое-что; они поняли, что лучше на время отойти, чем до времени умереть. Человек тридцать сразу вскочили с земли, жалобно закричали и побежали вслед танкам. Фильченко и Одинцов бросили в них гранаты, потом добавили по ним из винтовок, и человек десять пали обратно на землю. Остальные пехотинцы - с полсотни - подняться уже не могли никогда.
Цибулько дал последнюю долгую очередь по бегущим и выщелочил из них еще семерых врагов, и по ним еще били с флангов.
Краснофлотцы возвратились на свою позицию в дорожной насыпи, уже обжитую и привычную, как дом. Они возвратились утомленные, как после трудной работы, и тотчас задремали, пользуясь наступившей тишиной в воздухе и на земле. На посту остался один Фильченко.
Через полчаса над полынным полем и над шоссейной дорогой низко пронеслись немецкие штурмовики. Они одновременно обстреливали землю из пулеметов и бомбили ее, и без того всю израненную. Дремавшие в окопе моряки не поднялись; бодрствующий Фильченко не стал их будить; день еще долго будет идти, и бой еще будет, пусть они отдыхают пока.
После ухода самолетов опять настала тишина. И в тишине кто-то окликнул Фильченко по имени.
Вдоль насыпи бежал корабельный кок Рубцов. Он с усилием нес в правой руке большой сосуд, окрашенный в невзрачный цвет войны; это был полевой английский термос.
- А я пищу доставил! - кротко и тактично произнес кок. - Разрешите угостить бойцов, товарищ политрук?
- Разрешаю, - значительным голосом сказал Фильченко.
- Благодарю вас, - поклонился кок. - Где прикажете накрыть стол, под горячий, огненный шашлык? Мясо - вашей заготовки!
- Когда же ты успел шашлык сготовить? - удивился Фильченко.
- А я умелой рукой действовал, товарищ политрук, и успел! - объяснил кок. - Вы же тут поспеваете овец заготовлять, о вас уже половина фронта все знает. Сколько вы овец подшибли, и то люди знают, ну - точно!
- Да откуда же это люди знают, когда мы сами того не знаем! засмеялся Фильченко.
- А на фронте ж, как в деревне, на улице: чего не нужно - так все враз знают, а что надо - так, гляди, и забыли! - сказал кок.
Рубцов нашел ровное место возле самой насыпи, расстелил чистую скатерть, разложил на ней приборы, поставил тарелки - все находилось в особом ящике при термосе, - а затем вынул из термоса алюминиевый сосуд, парующий и благоухающий мясом.
Краснофлотцы, дремавшие во время воздушной бомбежки, теперь проснулись и вышли из окопа наружу, на мясной запах.
- Это ты что за кафе на войне устроил? - строго сказал Фильченко.
- Кафе на фронте полезно, товарищ политрук, - объяснил кок Рубцов, оно победе не помешает, нисколько, нет! Вот гроб - это лишнее, его я не захватил. А кафе - это великое дело, товарищ политрук: это мирное время на память бойцам!
Моряки внимательно рассматривали полевое кафе Рубцова, потом одновременно поглядели на кока и захохотали во все свои молодые, отдышавшиеся глотки.
- Бегаешь ты вот тут по переднему краю, шлепнут тебя, кок, по посуде на голове! - предупредил Паршин Рубцова.
- Нет, я чуткий, я буду живой, - отверг кок такое предположение. - А я ж для вас стараюсь, чтоб тело ваше питать!
- Врешь! - сказал Цибулько. - Не бреши!
- Так я брешу, Вася, малость, - сознался кок. - Ну, я тоже хочу немножко себе на грудь чего-нибудь схватить!
- Чего тебе надо на грудь схватить? - прохрипел Красносельский.
- Ну, так, - сказал кок, - пусть орден, пусть будет медаль, я бойцов под огнем кормлю, а чем кок хуже сестры?
- Вот кок-то мировой! - сказал Одинцов. - Он и герой, он и карьерист, можно медаль ему дать, а можно и плюху! Он имеет на две вещи сразу!
- Жрать давай! - не утерпел Цибулько.
- Пожалуйста, - пригласил кок, - у вас же во рту все время слова были, шашлыку места нету!
Подразделение Фильченко целиком уселось на траву за скатерть, а коку велено было стать на пост и глядеть вперед - следить за врагом.
Покушав, моряки решили, что кок Рубцов "может". Это слово означало на их дружеском языке высшую оценку какого-либо действия; сейчас они оценили таким способом шашлычную работу кока.
- Кок, ты можешь! - крикнул Рубцову Паршин.
- Знаю. Я же работник творческий! - равнодушно отозвался кок.
- Этот кок далеко пойдет, - сказал Одинцов, - у него и талант и нахальство есть.
После обеда моряки выстроились. Фильченко скомандовал: "Смирно! Равнение на кока!" Это было воинским выражением благодарности за шашлык, и кок ушел в тыл, вполне довольный своим героическим мероприятием по накормлению бойцов.
Моряки остались одни. Время было уже за полдень. Фильченко поставил часовым Одинцова, а остальным своим людям велел отдыхать. Бойцы легли по откосу снаружи, чтобы погреться немного на весеннем солнце.
- Фу ты, черт, я пить захотел! - обиделся Паршин на свою привычку пить после пищи. - Хорошо в бою: ничего не хочешь! А как только мирно живешь, так все время тебе чего-нибудь хочется: то кушать, то пить, то спать, то тебе скучно, то...
И Паршин подробно перечислил, что требуется мирно живущему человеку; такому человеку и жить некогда, потому что ему постоянно надо удовлетворять свои потребности. А живет, оказывается, счастливой и свободной жизнью лишь боец, когда он находится в смертном сражении, - тогда ему не надо ни пить, ни есть, а надо лишь быть живым, и с него достаточно этого одного счастья.
- Вижу танки! - сказал Одинцов с насыпи.
- По местам! - приказал Фильченко. - Принять танки огнем!
Он вышел на позицию и стал терпеливо считать танки, выходившие из-за высоты. Их оказалось пятнадцать: по три машины на душу бойца, а прежде было по полторы; стало быть, немцы удвоили порцию. И тотчас же началась скорая артиллерийская стрельба; немцы били сейчас беглым огнем, отвлекая внимание русских, чтобы занять их силы на широком фронте и внезапно прорвать оборону в одном месте, вонзившись туда танками.
- Уважают нас, - сказал Цибулько, сосчитав машины, - ишь сколько выставляют против меня одного: пятнадцать, деленное на пять и помноженное на тысячу лошадиных сил! Я доволен!
Одинцов задумался. Приближающийся грохот бегущих танков, артиллерийский огонь, беспокойная, шумная и какая-то нарочитая настойчивость врага - все это словно не серьезно, все это хотя и опасно, но похоже на действие человека, который нападает от испуга, стараясь спастись от гибели посредством злости и суеты.
Мощные танки шли напрямую; возможно, что немцы хотели теперь выйти на Дуванкойское шоссе и по шоссе рвануться сразу на Севастополь - так оно было бы более парадно.
Цибулько вслушался сквозь скрежет гусениц и дребезг стальных кузовов в частое мелодичное дыхание дизель-моторов и произнес самому себе: "Эх, и все это против меня! Здравствуйте, инженер Рудольф Дизель! Я на вас не обижаюсь, я уважаю вас за великое изобретение двигателя, я, Цибулько, простой краснофлотец, но великий человек!"
Фильченко сказал, обратившись ко всем:
- Товарищи!
Хотя он говорил тихо, а на земле сейчас было шумно, однако все слышали его.
- Товарищи! Я хочу сказать вам, что нам будет трудно. Я хочу сказать, что мы отойти не можем, мы будем биться здесь до самых своих костей...
- И костями можно биться, - произнес Паршин. - Рванул из скелета и бей. Комиссар товарищ Поликарпов хотел же биться своей оторванной рукой!..
- Товарищи! - говорил Фильченко. - Я говорю вам - друзья, у меня такое же сейчас чувство на сердце, как у вас, поэтому вы меня понимаете ясно. Приказываю вам стоять на этой земле и не умирать, чтобы драться долго, пока мы не поломаем здесь машины и кости врага!
Цибулько подошел к Фильченко и поцеловал его. И все, каждый с каждым, поцеловали друг друга и посмотрели на вечную память друг другу в лицо.
С успокоенным, удовлетворенным сердцем осмотрел себя, приготовился к бою и стал на свое место каждый краснофлотец. У них было сейчас мирно и хорошо на душе. Они благословили друг друга на самое великое, неизвестное и страшное в жизни, на то, что разрушает и что создает ее, - на смерть и победу, и страх их оставил, потому что совесть перед товарищем, который обречен той же участи, превозмогла страх. Тело их наполнилось силой, они почувствовали себя способными к большому труду и они поняли, что родились на свет не для того, чтобы истратить, уничтожить свою жизнь в пустом наслаждении ею, но для того, чтобы отдать ее обратно правде, земле и народу, - отдать больше, чем они получили от рождения, чтобы увеличился смысл существования людей. Если же они не сумеют сейчас превозмочь врага, если они погибнут, не победив его, то на свете ничто не изменится после них, и участью народа, участью человечества будет смерть. Они смотрели на танки, идущие на них, и желали, чтобы машины шли скорее; лишь смертная битва могла их теперь удовлетворить.
