Ирина Головкина (Римская-Корсакова) - Побеждённые
— Да какие ж такие Дашковы? В живых ведь осталась одна только молодая княгиня, и та неурожденная — перед самой революцией княгиней стала.
Недобрые глаза пристально уставились на него.
— Из кого состояла семья Дашковых? — твердо отчеканил следователь.
Олег подавил невольный вздох.
— Ну, говорите же. Перечисляйте членов семьи.
— Сам князь, генерал, командир корпуса, Андрей Михайлович, — он остановился. Ему показалось, что какая-то рука сжала ему горло.
— Дальше.
— Княгиня, жена его, — он опять остановился.
— Имя княгини! Что же вы молчите? Не знаете, что ли?
— София Николаевна, — тихо сказал Олег.
— София Николаевна? Так… так. Запишем, София Николаевна…
— А вы зачем повторяете? — вырвалось у Олега с нетерпеливым жестом.
Ему показалось кощунственным, что святого имени матери касается этот язык, привыкший к ругательствам, угрозам и лжи.
— А почему же я не могу повторить? Или надо было спросить разрешения у вас? Да ведь она вам не мать родная? Или, может быть, я должен был прибавить «ее сиятельство»?
Олег молчал.
— Ну, дальше! Кто еще? — сказал следователь.
— Сын их, Дмитрий.
— Еще какие дети?
Пауза в долю секунды.
— Была еще девочка Надя, она умерла в детстве от воспаления легких.
Скажет или не скажет: «А второй сын, Олег?»
Но следователь сказал совсем другое и как бы невзначай, по пути:
— Этот корпусной генерал был, говорят, отчаянный мерзавец и собственноручно избивал денщиков…
— Что? — вспыхнул Олег. — Этого не было, это неправда, этого не было и быть не могло… Наша армия… Генерал был строг, но справедлив, и за это очень любим солдатами. С офицеров он взыскивал гораздо строже, чем с рядовых, — это было его правило. А всего строже он был… — он остановился, едва не выпалив: с нами, с сыновьями.
Следователь все так же пристально всматривался в него.
— А он, видно, дорог вам, этот генерал, если вы так горячо заступаетесь.
Олег спохватился, что проявил излишнюю горячность, — эти слова были, очевидно, просто ловушкой, в которую он и попался тотчас. Он постарался принять равнодушный вид:
— Не то чтобы дорог, а все-таки… Я ведь привык с детства к этой семье — худого не видел. Денщики у них живали годами, никогда не жаловались, их задаривали. Отчего не сказать правду?
— Вот правду-то я и хотел бы услышать. А какова, скажите, конечная судьба этого генерала?
— Расстрелян в Петрограде в девятнадцатом году. — Говоря это, Олег поставил локоть на стол и положил лоб на ладонь. Он понимал, что с точки зрения конспирации этот жест вовсе неудачен, но, предвидя следующий вопрос, чувствовал себя не в состоянии выдержать взгляд допросчика.
— А княгиня? Что же вы молчите? У вас голова, кажется, болит? Хотите, дадим порошок?
— Не надо, — и Олег отвел руку.
— Ну, тогда отвечайте.
— Когда молодой князь уезжал в добровольческую армию, была еще жива. Я только недавно узнал, что ее нет в живых. Подробностей не знаю.
— Так-таки совсем не знаете? Да неужели же? А до меня вот дошли некоторые подробности. Была расстреляна неподалеку от поместья на железнодорожном полустанке. Дамочка, по-видимому, задумала ускользнуть из-под чекистского надзора, который был учрежден над ней в имении. Однако не удалось! Находившийся на полустанке отряд комиссара Газа задержал беглянку. Во время ареста горничная, задержанная с княгиней, выходила из себя, кричала и грозила красноармейцам, но сама княгиня не произнесла за все время ни слова. Не слышали об этом? Ходил слух, что обе были изнасилованы конвойными, прежде чем расстреляны. Княгиня ведь была красивая бабенка, несмотря на свои сорок пять лет, и горничная приманчивая такая. Об этом тоже не слышали?
Олег молчал… Следователь, сощурившись, пристально всматривался в него:
— Там была еще княжеская собака. Говорят, она выла всю ночь над трупом княгини, пришлось прикончить ее и бросить там же, на мусорной куче… Что вы так повернулись вдруг? — Внезапно он перешел в участливый тон: — Вы очень нервны, Казаринов. Вам не худо бы полечиться.
— Посидите столько лет в Соловках, так, полагаю, будете нервны и вы, — отрезал Олег.
— Весьма вероятно. Допускаю также, что сама тема разговора вам слишком небезразлична. Ну-с, а что вы можете нам сказать про молодого князя?
— Дмитрий Дашков окончил Пажеский корпус в тысяча девятьсот тринадцатом году. Гвардейский офицер.
— Какого полка?
— Вышел в кавалергардский. В пятнадцатом году попал на фронт, в конце шестнадцатого, после контузии, получил отпуск и приехал в Петербург, в январе семнадцатого женился…
— Что вы можете сказать о его жене?
— Я видел Нину Александровну мельком еще в семнадцатом году. Когда в настоящее время меня выпустили из лагеря, я пришел к ней, намереваясь сообщить ей о гибели мужа. Кроме того, я надеялся, что она разрешит мне у себя остановиться, так как мне негде было жить, а никого из прежних друзей я не мог отыскать. Она и в самом деле согласилась прописать меня в комнате со своим братом-мальчиком. Пока все еще живу там.
— Что вы можете нам сообщить об этой женщине?
— Сообщить? Да право не знаю… Это талантливая певица, артистка Государственной Капеллы. Она, кроме того, постоянно выступает в рабочих клубах…
— Ее отношение к Советской власти, должно быть, резко отрицательно?
— Я никогда не слыхал ни одного антисоветского высказывания у этой дамы. Подождите… Я припоминаю сейчас ее подлинные слова: «В царское время семья мужа не пустила бы меня на сцену. Только революция дала мне возможность выступать перед широкими массами».
Следователь усмехнулся:
— Скажите, какая сознательная! Ну а почему вы, пролетарий по рождению, так прочно связались с белогвардейским движением? Почему ни разу не попытались перейти на сторону красных?
— Да ведь я с самого начала попал через Дмитрия Андреевича в белогвардейские круги. О красных знал только понаслышке. Думал, если перейду, расстреляют как белого… Ну и держался белых. Отступал с частями, попал в Крым. Сказать «перейти» легко, а как это сделать?
— Делали те, которые хотели. А скажите, присутствовали вы при смерти Дмитрия Дашкова? Вы это почему-то обошли молчанием. Ну! Чего же вы опять молчите? Тому, кто говорит правду, раздумывать нечего. Видели вы его мертвым?
— Да, — сказал Олег и почувствовал, что непременно запутается.
— Это странно. У нас вот есть сведения, что он был не убит, но ранен и после поправился. Что вы на это скажете?
«Эти сведения обо мне! — лихорадочно проносились мысли в голове Олега. — Да, они путаются между мной и Дмитрием, поскольку фамилия одна, а сведения отрывочны. Что отвечать? Если я буду настаивать, что Дмитрий убит, то натолкну их на мысль, что есть другой Дашков, к которому относятся сведения из госпиталя…»
— Не знаю, что вам сказать, — ответил он. — Я видел его на носилках без памяти, его уносили в госпиталь. Я думал, он умирает… Может быть, он прожил еще несколько часов или дней, но, во всяком случае, не поправился, так как к жене он не возвращался.
— Вы в этом уверены?
— Уверен. Она всегда говорит о нем как о мертвом. Все, кто ее окружают, знают, что муж к ней не возвращался. Свидетелей достаточно.
— А вы не осведомлялись о его здоровье тогда же?
— Нет. Я сам был ранен через два дня и еще не успел поправиться, когда пришли красные.
— Вот этот шрам на вашем виске, очевидно, след ранения?
— Да.
— Забавно! Два неразлучных друга, Казаринов и Дашков, оба ранены в висок, один — в правый, другой — в левый.
Олег настороженно молчал, стараясь проникнуть в значение этих непонятных для него слов.
— Вы только в висок ранены или было еще ранение?
«Ну, конечно, — подумал Олег, — очевидно, у них имеются сведения, что Дашков лежал с осколочным ранением ребра и раной в висок кроме того».
— Было еще второе, — пробормотал он сквозь зубы. И увидел при этом, что следователь заглядывает в какие-то бумаги, лежащие перед ним на столе.
— Ага! Второе! — и какой-то блеск, напоминающий глаза кошки, когда она играет с мышью, мелькнул в глазах следователя, обратившихся опять на Олега. Он нажал кнопку коммутатора: — Алло! Попросите в тринадцатый кабинет дежурного врача. Без промедления.
На ногах следователя были коричневые краги. Он бойко переменял положение ног, и краги скрипели. Звук этот задевал по нервам Олега.
— Раздевайся! — сказал следователь и прошелся по кабинету. Он уже обращался к Олегу на «ты», очевидно, уже считая его разоблаченным.
— Для чего это нужно? Я не скрываю, что у меня было еще ранение в правый бок.
— Раздевайся, говорю, — повторил следователь и, вынув револьвер, щелкнул им перед носом Олега.
