Лев Толстой - Том 17. Избранные публицистические статьи
Но книга Толстого имеет поистине мировое значение.
Оно, разумеется, меньше всего связано с тем, что в России и в некоторых других странах небольшая группа людей («толстовцев») пыталась в быту осуществить учение Толстого, организуя земледельческие коммуны. В общественной жизни мира это крохотное по своим размерам и в сущности бессильное движение не сыграло сколько-нибудь серьезной роли.
Важно другое. Идеи Толстого нашли отклик в миллионах живых сердец. Рассказом о том, как «проснулся» он сам, Толстой будил мир.
2
Будить совесть других людей Толстой считал нужным не только рассказом о себе, но прямым обращением к ним. Характерны в этом смысле сами заглавия статей: «Царю и его помощникам. Обращение Льва Николаевича Толстого» (1901); «Обращение к русским людям. К правительству, революционерам и народу» (1906).
Все люди — по мысли Толстого — должны понять, что существует связь между «гибелью одних и празднованием других», что нельзя «потакать царствующему злу», прятать совесть в карман и разными удобными теориями вроде теории Мальтуса оправдывать несправедливость. В трактате «Так что же нам делать?» об этом сказано сильно и прямо:
«Мы живем так, как будто нет никакой связи между умирающей прачкой, 14-летней проституткой, измученными деланьем папирос женщинами, напряженной, непосильной, без достаточной пищи работой старух и детей вокруг нас; мы живем — наслаждаемся, роскошествуем, как будто нет связи между этим и нашей жизнью; мы не хотим видеть того, что не будь нашей праздной, роскошной и развратной жизни, не будет и этого непосильного труда, а не будь непосильного труда, не будет нашей жизни».
И о том же — в статье, написанной 15 лет спустя, — «Рабство нашего времени»:
«Если только люди поймут, что нельзя пользоваться для своих удовольствий жизнью своих братьев, они сумеют применить все успехи техники так, чтобы не губить жизней своих братьев, сумеют устроить жизнь так, чтобы воспользоваться всеми теми выработанными орудиями власти над природой, которыми можно пользоваться, не удерживая в рабство своих братьев».
В современном Толстому мире «удивлялись» только мертвые, «живые не видят». Толстой хотел, чтобы живые увидели. В трактате «Так что же нам делать?» он разбирает все по порядку: экономические условия, значение денег, положение науки и искусства, собираясь показать, что все существующие институты служат «злу» — порабощению одних людей другими. О своих собратьях по роду деятельности он пишет с ядовитой иронией: «Нам представляется диким то, чтобы ученый или художник пахал или возил навоз. Нам кажется, что все погибнет, и вытрясется на телеге его мудрость, и опачкаются в навозе те великие художественные образы, которые он носит в своей груди».
Он призывает современников «не бояться правды», «выучиться не жить на шее других», перестать «оскорблять и обижать» народ.
Сила книги «Так что же нам делать?», как и других публицистических сочинений Толстого, не только в критике, но и в убеждении, что по-старому жизнь продолжаться не может: «мы стоим уже на рубже новой жизни».
Говоря о «назначении и благе человека», Толстой опирается, по его собственным словам, на доводы простых русских людей, умных крестьян — таких, как Сютаев и Бондарев. «Все в табе» и «в поте лица снеси хлеб» — эти незамысловатые слова точно обозначают меру нравственной ответственности и необходимость участия в земледельческом — важнейшем для человека — труде. Позднее, в специальной статье, написанной для энциклопедического словаря, он скажет, что мысли Бондарева о трудолюбии и тунеядстве, о мозольном хлебном труде значительнее того, что говорили все ученые люди, упомянутые в лексиконе.
Толстой спорит с теорией капиталистического прогресса и отрицает политико-экономические учения, ссылаясь на «главную науку» — «о том, что нужнее всего знать человеку».
Но, критикуя точно и беспощадно, он «рассуждает отвлеченно», «допускает только точку зрения «вечных» начал нравственности, вечных истин религии».[28] И не случайно в трактате много раз упоминаются имена Конфуция, Будды, Моисея, Сократа, Христа, Магомета.
На последних страницах книги Толстой выражает твердую уверенность: «Совесть людей не может быть успокоена новыми придумками, а может быть успокоена только переменой жизни, при которой не нужно будет и не в чем будет оправдываться». Нельзя одновременно служить богу и мамоне. Счастье человека — в том, чтобы жертвовать собой, отказываясь от эгоистической жизни только для себя и своих близких. Таким образом решение социальных вопросов переводится в область исключительно нравственную.
Толстой страстно мечтает о том, чтобы указать пути, как сделать счастливой жизнь каждого человека и всех людей. Для этого, по его мнению, нужно одно: не быть виноватым друг перед другом, не поддерживать эгоистический, несправедливый порядок жизни, любить не себя, а других, всех, разумом, преодолевать чувственные влечения.
Эта мысль — главная в философском трактате «О жизни» (1880–1887). Желание себе блага — основа жизни; но человеку нужно такое несомненное благо, которое не нарушалось бы борьбою, страданиями и смертью. Благо это, по Толстому, дается «подчинением животной личности закону разума». Он советует каждому человеку и всем людям «поверить в крылья», «поднимающие над бездной». И горячо спорит с пессимистами, утверждающими, что зло господствует в мире.
Книга «О жизни» призвана была внушить это настроение читателям. 20 мая 1887 г. Толстой писал по этому поводу H. H. Страхову: «Мне очень хорошо жить на свете, т. е. умирать на этом свете, и вам того же не только желаю, но требую от вас. Человек обязан быть счастлив. Если он не счастлив, то он виноват. И обязан до тех пор хлопотать над собой, пока не устранит этого неудобства или недоразумения» (т. 64, с. 48).
В книге «О жизни» Толстой вновь и вновь повторяет свою излюбленную мысль, что человек может быть счастлив и спокоен, если он сумеет соединить свою жизнь с «жизнью мира». Тогда обретаются «жизнь, не могущая быть смертью, и благо, не могущее быть злом». Из первоначального заглавия «О жизни и смерти» Толстой выбросил слово «смерть», как ненужное.
Та бездна, которая пугала самого Толстого и была показана с потрясающей силой в повестях «Записки сумасшедшего» и «Смерть Ивана Ильича», здесь преодолена высотой полета мысли. Противоречие не разрешено, а снято.
Философски отвлеченный трактат на все вопросы бытия дает положительный ответ. В последней главе — «Страдания телесные составляют необходимое условие жизни и блага людей» — говорится: «Но все-таки больно, телесно больно. Зачем эта боль?» — спрашивают люди. «А затем, что это нам не только нужно, но что нам нельзя бы жить без того, чтобы нам не бывало больно».
В повести «Смерть Ивана Ильича» о том же рассказано трагичнее, но и человечнее: «Что это? Неужели правда, что смерть?» И внутренний голос отвечал: да, правда. «Зачем эти муки?» И голос отвечал: а так, ни зачем. Дальше и кроме этого ничего не было» (т. 26, с. 107). Заканчивается повесть все же просветлением. «Кончена смерть. Ее нет больше», — чувствует Иван Ильич, пожалевший жену и сына. Но в повести это — мгновение перед самой смертью; трактатом Толстой хотел доказать, что такою может и обязана быть вся жизнь. И тогда нет смерти, она не страшна.
После книги «О жизни» проходит всего несколько лет и спокойствие покидает Толстого. Он увидел такие страдания, почувствовал такую боль, что вновь возникла потребность обличать, не покоряться беде, деятельно помогать. Это случилось в 1891–1892 гг., когда во многих губерниях России разразился голод.
С самого начала Толстой отверг, как нелепую, мысль о возможности прокормить народ за счет подачек богачей.
В Дневнике 1891 г. он записал: «Нельзя быть добрым человеку, неправильно живущему» (т. 51, с. 57), а в первой же статье о голоде уверенно сказал: «Народ голоден оттого, что мы слишком сыты».
Но надо было что-то делать, и быстро.
17 сентября после рассказов земского деятеля Г. Е. Львова о голоде Толстой «не спал до 4 часов — все думал о голоде» и решил устраивать бесплатные столовые для голодающих. 26 сентября, вернувшись в Ясную Поляну после поездок по голодающим деревням, он начал статью «О голоде».
Здесь он разоблачил лицемерие господствующих классов, которые делают вид, что озабочены голодом, встревожены положением народа, а в действительности более чем равнодушны к совершающемуся бедствию и стараются всеми средствами еще сильнее закабалить крестьян. Между эксплуататорами и народом нет иных отношений, кроме отношений господина и раба.
В статье Толстой указывает, что хищническим хозяйничаньем помещиков и капиталистов крестьяне доведены до крайней нужды и разорения. Уже в самом начале осени, рассказывает он на основе личных наблюдений, в одной из деревень Ефремовского уезда «из 70-ти дворов есть 10, которые кормятся еще своим. Остальные сейчас, через двор, уехали на лошадях побираться. Те, которые остались, едят хлеб с лебедой и с отрубями, которые им продают из склада земства, по 60 копеек с пуда». Толстой утверждает, что в таком положении постоянно, а не только в голодный год находятся миллионы крестьян России. Он разоблачает клевету господствующих классов, будто народ голоден оттого, что ленив, пьянствует, дик и невежествен. Народ голоден оттого, что его душат малоземелье, подати, солдатчина, что «распределение, производимое законами о приобретении собственности, труде и отношениях сословий, неправильно». Улучшить положение народа можно лишь тем, чтобы перестать грабить и обманывать его. А взять у господ часть их богатств и раздать голодающим — все равно, что заставить паразита кормить то растение, которым он питается. «Мы, высшие классы, живущие все им, не могущие ступить шагу без него, мы его будем кормить! В самой этой затее есть что-то удивительно странное», — восклицает Толстой.
