Валентин Катаев - Хуторок в степи
Мадам Стороженко величественно повернулась к тете:
– Слушайте… не знаю, как вас зовут… скажите своему сожителю, чтобы он не разорялся, потому что через три дня вы у меня отсюда полетите со всеми вашими бебехами. Босяки!
Василий Петрович рванулся, хотел что-то сказать, но только затопал ногами, замычал, как немой, и сел на ступеньках террасы, схватившись руками за голову.
– Берите «катеньку» и пишите расписку, – сказала мадам Стороженко, как ни в чем не бывало протягивая тете сторублевку.
– Вы злая и нехорошая женщина! – дрожа всем телом, сказала тетя, потом заплакала и, пошатываясь, ушла в дом.
Это была такая грубая, безобразная сцена, что не только Петя, Павлик и Дуня, но даже и Гаврила впал в оцепенение, и никто не заметил Гаврика, который уже давно появился невдалеке за деревьями.
Теперь он, засунув глубоко в карман правую руку, медленно, вразвалку шел прямо на мадам Стороженко.
– Ах ты, старая базарная шкура! – сквозь зубы сказал Гаврик, раздувая ноздри. – А ну, гэть видселя!
Она смотрела на него с изумлением и вдруг узнала в этом шестнадцатилетнем пареньке-мастеровом того самого маленького нищего мальчика, внука старика Черноиваненко, который носил ей на привоз бычки, когда она еще торговала рыбой в розницу. У мадам Стороженко была хорошая память, и она в одну минуту поняла, что перед ней стоит ее давний враг. Но только тогда он был совсем мал и беззащитен и она делала с ним что хотела, а теперь он был совсем другой, и она своим лисьим инстинктом почуяла в нем какую-то опасную силу.
– Но, но, только без хулиганства! – крикнула она, суетясь возле брички. – Что вы смотрите? Надавайте ему хорошенько по морде!
Опустив головы в барашковых шапках, «персы» выступили вперед, но Гаврик вырвал из кармана кулак с кастетом, и на его помертвелых губах показалась пена.
– Гэть видселя! – со страшным спокойствием повторил он, взял под уздцы лошадь и вывел за ворота бричку, куда уже на ходу влезали мадам Стороженко и «персы».
И еще довольно долго потом в зеленых хлебах по дороге в город подпрыгивала шляпка с вылинявшими незабудками и слышался визгливый голос мадам Стороженко, посылавшей в сторону хуторка угрозы и самые непристойные ругательства.
С трудом переводя дыхание, как после тяжелой работы, возвратился Гаврик. Он молча пожал руку Пете, погладил Павлика по спине, постоял возле Василия Петровича, который продолжал сидеть на ступеньках, закрыв лицо руками.
Затем Гаврик, с сердцем плюнув, сказал:
– Ну, это мы еще побачим! – и побежал через весь сад в степь, где и пропал из глаз так же вдруг, как появился.
Все долго молчали, понимая, что говорить, собственно, больше не о чем. Наконец Василий Петрович с силой провел ладонями по лицу, протер краем косоворотки пенсне и неожиданно улыбнулся беспомощной, детской улыбкой.
– Так кончился пир их бедою, – сказал он со вздохом.
Но, как ни странно, это все-таки был вздох облегчения.
50. Помощь друзей
После этого происшествия в усадьбе наступили тишина и спокойствие. Семейство Бачей вело себя так, как будто оно только что проснулось и еще не вполне понимает, где это все происходит – во сне или наяву. Все были очень предупредительны, даже нежны друг с другом. Вечером пили чай и ели простоквашу. Шутили, разговаривали. Но ни одним словом не касались своего положения, как бы сберегая все свои душевные и физические силы для ближайшего будущего, о котором даже страшно было подумать.
Рано разошлись спать и спали долго, с наслаждением отсыпаясь от всех трудов и волнений и зная, что следующий день не принесет им ничего нового.
На заре Петя почувствовал, что его кто-то тянет холодной рукой за ногу. Он открыл глаза и увидел, что окно распахнуто, а около постели стоит Гаврик. Как видно, солнце еще не встало, но в комнате уже было почти светло, а в окно, откуда лился заревой холодок, виднелась смуглая зелень сада, вишневая полоса утреннего неба и слышались сонные голоса далеких петухов.
– Вставай! – шепотом сказал Гаврик.
– А что? – так же шепотом спросил Петя, ничуть не удивившись, так как давно уже привык к внезапным появлениям своего друга.
– Одевайся и гэть на работу! – сказал Гаврик таинственно и весело, показывая на открытое окно головой.
С этими словами он бесшумно вскочил на подоконник и скрылся в саду.
Петя слишком хорошо знал Гаврика: он сразу понял, что это не баловство, а какое-то дело. Он быстро оделся и, ежась от утренней свежести, вылез в окно.
В саду слышались голоса. Петя обошел дом и увидел под черешнями каких-то людей. Слышался стук топора, повизгиванье пилы. Вдалеке прошел незнакомый парень, неся на плече грубую, новую лесенку, по-видимому только что сколоченную из горбылей. Другая такая же лесенка уже была прислонена к дереву, и на верху ее стояла босая девочка, держась одной рукой за ветку, согнутую под тяжестью желтой черешни, а другой заслоняясь от солнца, которое только что вышло из моря и било в глаза слепящими, но еще холодными лучами.
– Петя, идите сюда! – закричала девочка.
Петя узнал Мотю.
– Ты что здесь делаешь? – спросил он, подходя.
– Вашу фрукту собираю! – ответила девочка весело, и Петя заметил корзину, висевшую на ее локте. – А вы нас совсем забыли, – прибавила она, вздохнув. – Никогда к нам не зайдете на Ближние Мельницы.
У нее на ушах висели в виде сережек черешни, отчего она показалась Пете еще более хорошенькой, чем раньше.
– Вот видите, – продолжала она, смеясь, проворно обрывая ягоды и бросая их вместе с листиками в корзинку, – мы уже здесь работаем больше часу времени, а вы только еще открыли свои глазки. Нельзя быть таким ленивым! Вас за это бог накажет.
И она так громко засмеялась, что даже поскользнулась.
– Ой, держите меня, падаю! – крикнула она, но удержалась, и на Петю из корзины посыпались черешни.
– Нет, кроме шуток, что здесь происходит? – спросил Петя.
– Будто вы сами не видите, – ответила Мотя. – Ваши знакомые пришли снимать урожай, чтобы он даром не пропал.
Петя оглянулся по сторонам. Всюду – под деревьями и на деревьях мелькали люди, более или менее знакомые ему по Ближним Мельницам. Среди них Петя с удивлением узнал дядю Федю, Синичкина, старого железнодорожника, девушку-учительницу и еще кое-кого из гостей и постоянных посетителей Терентия. Были здесь также Мотин брат Женька со своими приятелями ближнемельничными мальчишками, которые сидели на деревьях, как обезьяны, с удивительной ловкостью и быстротой наполняя черешнями свои картузы, лукошки и ящички из-под ирисок. Всюду мелькали белые босые ноги, загорелые руки, цветные ситцевые рубахи. Слышались звонкие голоса, смех, шутки, прибаутки.
Не успел еще Петя как следует понять смысл этого веселого нашествия, как к нему подбежал Гаврик, неся на плече ворох старых мешков и рогож.
– Держи, хватай, раскладывай под деревьями! – сказал он, запыхавшись, и бросил Пете на руки несколько мешков.
Чувствуя, что происходит что-то очень хорошее, и невольно поддаваясь общему бодрому, веселому настроению, Петя стал проворно раскладывать под деревьями мешки, ползая вокруг них на коленях и старательно разглаживая ладонями складки.
Скоро на них из корзинок, картузов и передников с мягким стуком посыпалась крупная, спелая черешня.
Когда разбуженная непонятным шумом тетя вышла из дома, то сначала ей показалось, что мадам Стороженко уже вступила во владение усадьбой и это ее молодцы грубо и бесцеремонно грабят сад. Хотя она успела примириться с мыслью, что это неизбежно, однако теперь, увидев, как чужие люди на ее глазах рвут черешню, она побледнела и крикнула слабым голосом:
– Как вы смеете! Кто вам позволил! Разбойники!
– Не-е-ет, что вы! – даже не сказал, а как-то вкрадчиво-нежно пропел Гаврик, который как раз в это время проходил мимо тети, волоча за собой лестницу. – Это все свои, наши, с Ближних Мельниц. Вы, Татьяна Ивановна, не беспокойтесь. Ни одна ягодка не пропадет – за это я вам ручаюсь чем хотите. Ну конечно, может быть, кто-нибудь одну-две и положит нечаянно себе в рот так ведь это же ничего не составляет! Вы же сами видите, какой шикарный урожай. Дай бог каждому на пасху! Вы за него возьмете в розницу не меньше, как по три карбованца за пуд. А этой старой базарной шкуре вот! – И Гаврик показал в пространство кукиш.
– Постой, ты мне все-таки объясни… – сказала тетя, всматриваясь в сердитое, решительное лицо Гаврика и стараясь понять, что все это значит.
– Вы на нас, конечно, не серчайте, что мы вас не спросили, – сказал Гаврик, – но где ж там было спрашивать, когда теперь, как говорится, один день целый год кормит. Упустишь время – не воротишь. А нам еще пришлось горбыли доставать, мешки, рогожи и всякую такую ерунду. А что? Может быть, нет? Или, скажете, лучше, чтобы эта базарная шкура сделала с вас нищих? Да никогда этого не будет в жизни! Хватит! Насосались нашей крови! Прошло то время, когда мы стояли перед ними, как бараны…
