Аркадий Аверченко - Хлопотливая нация (сборник рассказов)
– Мальчик? Девочка? Чего ж ты молчишь?!!
Я стоял среди мрака, обливаемый дождем, без калош, не зная, в какую сторону мне идти, и печально, меланхолически улыбался.
Святой эгоизм! О, если бы мой отец так же радовался моему рождению…
IIребенок растетВ прошлом году я встретился с одним знакомым оперным певцом, евреем, но тщательно скрывающим свое происхождение.
Он взял себе манеру говорить с московским растягиванием слов и вообще весь свой жизненный путь совершал в стиле богатого барина, аристократа, ради милого барского каприза попавшего на сцену.
– Что вы делали это лето, Борис Михайлович? – спросил я.
– Этого… м-да… Что я делал летом?.. Да так, почтеннейший, мало хорошего… Три недели провел в Ницце, поигрывал в Монте-Карло – скучища! Даже выигрыш не веселит. Потом мы с князем Голицыным объехали на автомобиле южную Италию. Вернулся в Россию, пожил немного на даче у своей царскосельской приятельницы графини Медем, а потом уехал в свое подмосковное имение Горбатово… Тощища!
– Так, так… это хорошо, – улыбнулся я. – Ну а как поживает ваш сынок Миша?
И моментально ленивый тон с барским растягиванием слов как рукой сняло:
– Ой, Миша! Это же прямо-таки замечательное существо, мой Миша! Ой! Это же не ребенок, а прямо феномен! Можете поражаться – но он уже на скрипочке играет! Скрипочку такую я ему купил!!
И сквозь холеное барское лицо международного растакуэра на меня глянуло другое – бледного еврея в непромокаемом пальто, который хотел отнести меня на руках к своему будущему ребенку…
IIIребенок выросНа улице сгрудилась большая толпа.
Я не мог протиснуться к центру, приковавшему всеобщее внимание, но, когда кто-то громко сказал: «Доктора!
Нет ли здесь доктора?» – толпа почтительно расступилась передо мной.
– Что здесь такое?
– Да вот старый еврей – упал и лежит.
– Мертв?
– Нет, кажись, живой.
Я опустился около лежащего, ощупал его, исследовал, насколько это было удобно, и уверенно сказал:
– Обморок. От голода.
Еврея снесли в ближайшую аптеку. Я привел его в чувство, дал ему коньяку, молока, пару бисквитов и приступил к допросу.
– Сколько дней ничего не ели?
– Три дня.
– Отчего не работали?
– Кому я нужен, старый! Никто не берет. Тоже я работник – один смех.
– Семья есть?
– Сын.
– В Америке? – язвительно спросил я.
– Нет, здесь. В этом городе. Он зубной врач.
– Так. И допускает отца падать на улице в обморок от голода. Вы с ним в ссоре?
– Нет.
– Значит, он – негодяй?
– Ой, что вы говорите… Это замечательный человек!
– Он тоже нищенствует?
– Не дай Бог. Он снял себе очень миленькую квартирку…
– Вы у него просили помощи?
– Нет.
– Вы думаете, что отказал бы?
– Сохрани Боже! Он отдал бы мне последнее. Я рассвирепел:
– Так в чем же дело, черт подери, наконец?! Он слабо улыбнулся сухими губами:
– Как же я мог бы брать у него какие-нибудь средства, если он сейчас составляет себе приличный кабинет?! Вы думаете, это легко? А что это за зубной врач без приличного кабинета? Пусть мое дитя тоже имеет себе кабинет…
И снова сквозь старое желтое лицо, изрезанное тысячью морщин, на меня глянуло другое лицо – бледное, молодое – лицо счастливого отца, который брался осенней ночью, в одной рубашке, на руках понести меня к ребенку, которого мы оба еще не знали – лишнему ненужному пришельцу в этот мир слез, скорби и печали…
Позитивы и негативы
Приглашение:
– Петр Иваныч, пожалуйте завтра к нам на блины.
– Ах, это вам будет беспокойство…
– Ну какое там беспокойство – одно удовольствие. Блинков поедим с икоркой, выпьем.
– Пожалуй…
– Не пожалуй, а непременно ждем. Обидите, если не придете.
* * *За столом:
– Петр Иваныч, еще блинков!
– Увольте, ей-богу, сыт.
– Ну еще парочку с зернистой.
– Что вы, довольно! Чуть не полтарелки икры наложили…
– Ничего, кушайте на здоровье. Коньячку или рябиновой?
– Ни того, ни другого. Ей-богу, не лезет.
– Ни-ни. И думать не смейте отказываться. А семга! Да ведь вы, разбойник, семги и не попробовали?
– Ей-богу, ел.
– Нет, нет, лукавите! Позвольте, я вам положу два кусочка…
– О Боже! Я лопну прямо… Надеюсь, больше ничего не будет?
– Уха еще и рябчики!
– Уморить вы нас хотите, дорогой хозяин!
* * *Уход:
– До свиданья, Петр Иваныч! Спасибо, что зашли.
– Теперь вы к нам, Семен Мироныч…
– Да уж и не знаю, выберемся ли?
– Ну, вот новости! Послезавтра же и приезжайте! Жену привозите, деток, свояченицу и братца Николая Мироныча.
– Осторожнее, тут темно… Я вам посвечу…
– О, не беспокойтесь!
IIтеперь – собачьи временаПриглашение:
– Петр Иваныч, а я завтра думаю пожаловать к вам на блины…
– Ах, это нам будет такое беспокойство.
– Ну какое там беспокойство – накормите блинами, и конец. Блинков поедим у вас с икоркой, выпьем.
– С чем, с чем?..
– А? С икоркой, говорю.
– Вам еще каменный дом в придачу не потребуется ли? Хм! С икоркой! А вы знаете, что икорка теперь 12 рублей фунт?
– Что вы говорите! Как дешево! А я думал – 14.
– Мало что вы думали… Для кого дешево, а для кого и не дешево…
– Так мы все-таки придем.
– Собственно, зачем?
– Да вот… блинков у вас поедим, выпьем.
– Это чего ж такого вы выпить собираетесь?!
– Да что у вас найдется. Не побрезгуем вашим хлебом-солью.
– Вода из водопровода у нас найдется – вот что у нас найдется. Лучше уж не приходите.
– Нет, что вы! Обязательно придем.
* * *За столом:
– Дорогой хозяин… еще блинков… Можно попросить?
– Увольте! Ведь, ей-богу, вы уже сыты.
– Ну еще парочку… с зернистой.
– Что вы делаете?! Довольно! Чуть не полтарелки себе икры навалили.
– Ничего, буду кушать на здоровье. Коньячку мне выпить или рябиновой?
– Ни того, ни другого. Ей-богу, вам уже не лезет, а вы все пьете. Не дам больше.
– Ни-ни. И думать не могите отказывать! А то голову сметаной вымажу. Позвольте… А семга?! Я про семгу забыл. Ни кусочка не попробовал.
– Ей-богу, вы уже ели.
– Нет, нет, лукавите. Позвольте, я себе положу два кусочка…
– Два?! А вы знаете, что каждый кусочек стоит копеек семьдесят…
– Ну и черт с ним, большая беда, подумаешь…
– Да, для вас беда не большая… потому что не вы платили. Едят, едят люди, ей-богу, не понимаю, как не лопнут!
– Да-а, с вашего угощения действительно лопнешь… Пригласили на блины, смотреть не на что.
– Кто вас приглашал? Сами навязались.
– Еще бы! Если бы мы вашего приглашения ждали – ноги бы с голоду протянули.
– И протягивайте, потеря небольшая…
– Что еще будет, кроме этих блинишек?
– Ничего не будет.
– Как так ничего? Бульон же должен быть какой-нибудь или уха там… Дичь тоже всякая полагается…
– Достаточно, и так дичь несли за столом. Ну-с, можно вставать из-за стола, дорогие гости. Дорогие – сами понимаете почему. В 35 рублей обошлось ваше совершенно неуместное посещение.
– Господи! 35 рублей истратил, а поел на двести.
* * *Уход:
– Прощайте, дорогой хозяин.
– То есть как это прощайте? До свиданья, а не прощайте!
– Разве вы думаете еще раз нас пригласить?
– Нет-с, не пригласить, а я думаю сам к вам на блины приехать.
– Не стоит.
– То есть как же это так – не стоит?! Вот еще новости! Небось сами ко мне пришли, пили, ели – а мне нельзя?! Завтра же и приеду: жену привезу, детей, свояченицу и брата, Николая Мироныча…
– Вы бы всю улицу еще притащили! Дворника уж забирайте, кухарку тоже – все равно!! Э, ч-черт, какая тут темнота на лестнице… Хозяин! Ты бы хоть посветил.
– И так хорошо. Керосин-то ноне кусается, сами знаете.
– Да тут ногу еще сломаешь в этой тьме.
– И прекрасно! Туда вам и дорога.
– Ну, беспокойной вам ночи в таком случае…
– Всего нехорошего!..
* * *Собачьи времена наступают, истинно говорю вам.
Поэма о голодном человеке
Сейчас в первый раз я горько пожалел, почему мама в свое время не отдала меня в композиторы.
То, о чем я хочу сейчас написать, ужасно трудно выразить в словах… Так и подмывает сесть за рояль, с треском опустить руки на клавиши – и все, все как есть перелить в причудливую вереницу звуков, грозных, тоскующих, жалобных, тихо стонущих и бурно проклинающих.
Но немы и бессильны мои негибкие пальцы, но долго еще будет молчать хладнокровный, неразбуженный рояль, и закрыт для меня пышный вход в красочный мир звуков…
И приходится писать мне элегии и ноктюрны привычной рукой – не на пяти, а на одной линейке, – быстро и привычно вытягивая строку за строкой, перелистывая страницу за страницей. О, богатые возможности, дивные достижения таятся в слове, но не тогда, когда душа морщится от реального прозаического трезвого слова, когда душа требует звука, бурного, бешеного движения обезумевшей руки по клавишам…
