Михаил Волконский - Воля судьбы
Но вот наконец показалась на Невской першпективе карета графа Сен-Жермена, теперь уже с кучером, вместо Иоганна, на козлах. Петручио стал вглядываться в нее, как вглядывался во все проезжавшие мимо экипажи — не тот ли, который ждал он. Въехав на мост, карета остановилась. В окне ее показалась голова Сен-Жермена. Его-то и ждал Петручио.
— Наконец-то, синьор! — почти крикнул он, подскакивая к окну. — Я вас не могу дождаться.
— Пакет у вас? — отрывисто спросил Сен-Жер-мен.
Петручио взволнованно заговорил, торопясь словами и глотая их:
— Синьор приказал мне принести сюда этот пакет именем синьора Одара; я всем сердцем служу синьору Одару, но я не мог исполнить ваше приказание. Клянусь Мадонной, я не мог исполнить его… Скажите Одару, что я клянусь Мадонной.
Петручио, не только словами, голосом и выражением, но жестами силился подтвердить невозможность исполнения возложенного на него поручения. Он сильно размахивал руками, приседал и ворочал головою из стороны в сторону.
— Отчего же вы не могли исполнить приказание? Значит, пакет остался на своем месте? — мягко спросил Сен-Жермен.
— О, если бы он остался на своем месте, — воскликнул Петручио, — то был бы теперь в руках синьора. Клянусь Пресвятой Мадонной…
Дело становилось серьезным. Брови графа сдвинулись.
— Куда же мог деваться пакет? — спросил он опять.
Петручио снова замахал руками.
— На пакете, синьор, был написан адрес: "Господину Эйзенбаху". Только что вы уехали с синьором Торичиоли из дома, как приходит молодой Карл фон Эйзенбах. Он — приятель синьора Джузеппе и бывает у него совсем запросто. Я говорю: "Нет дома", — а он сказал мне: "Хорошо, я пройду в его кабинет и напишу ему записку". Я не мог за держать его, потому что он меня и не спросил, он прошел прямо в кабинет и увидел пакет на свое имя; тогда он взял его…
— Нужно было остановить…
— Я останавливал; я сказал, что этот пакет мне велено отнести только через полтора часа, но он возразил мне: "Дурак!" — он так и возразил мне: "Дурак! Не все ли равно, через полтора часа или теперь, если этот пакет мне?"
— И он распечатал его?
— И он распечатал его, а когда посмотрел, какие там были бумаги, то схватил их и сейчас же убежал; он сделал это очень быстро — мне только оставалось прийти сюда с пустыми руками. Я и пришел.
— Вы говорите, что Эйзенбах пришел почти вслед за нами? — проговорил Сен-Жермен слегка изменившимся голосом.
— Да, почти сейчас же.
Времени, значит, прошло немало, и если молодой Эйзенбах не потерял его, то мог многое уже сделать.
— Синьор, — продолжал Петручио, — засвидетельствуйте сеньору Одару, что я не виноват.
Но граф не слушал уже его.
— Скорее! Налево! Подъезжайте к дому! — сказал он кучеру, высунувшись из окна.
Налево от Полицейского моста был дом, где жил Орлов.
Сен-Жермен выскочил из кареты на ходу. В дверях он встретился с Орловым. Тот, взволнованный и встревоженный, обрадовался его появлению.
— Это — вы, граф? А я хотел идти к вам навстречу… Вы знаете? измена! Мне сейчас прибежали сказать, что Пассек арестован.
— Уже арестован? — проговорил Сен-Жермен.
— То есть как «уже»? Значит, вам известно что-нибудь?
— Мне известно, что мы слишком долго мешкали и что сама судьба толкает нас действовать; значит, пора?… Садитесь сейчас в карету. Вы не знаете, государыня все еще в Петергофе, а Петр — в Ораниенбауме?
— Да, он все там, а она — в Петергофе.
— Тем лучше! Садитесь сейчас в мою карету, лошади должны выдержать; отправляйтесь в Петергоф и, не медля, по приезде, доложите государыне, что все готово для ее провозглашения.
— Но никто еще не знает ничего, мне первому прибежали сказать о Пассеке… Разве вы тут поспеете?
— В то время, когда вы скажете государыне, что все готово, — будет действительно готово все. Садитесь и не теряйте времени! Нужно вернуться сегодня в ночь.
Они уже были на крыльце.
— Это — ваш кучер? — спросил Орлов. — Он надежен?
— Да, он вполне надежен, но все-таки лучше заменить его… Сержант у вас?
"Сержантом" продолжали звать в близком кружке Артемия, несмотря на то, что он уже давно был офицером.
— Он у меня, — ответил Орлов, — но с ним творится что-то странное. Он приехал ко мне давным-давно и сказал, что нужно ждать вас; больше я ничего не мог добиться от него — сидит, как убитый, не ест ничего и заладил одно, что нужно ждать вас, и тогда все объяснится.
— Ну, да! Зовите его сюда… или нет, лучше пусть Иероним подымется к нему… Иероним, — обернулся Сен-Жермен к своему кучеру. — пройдите в квартиру… Вы спросите там… — и он объяснил, что должен был сделать Иероним.
Через несколько времени — не успел граф перекинуться несколькими последними нужными словами с Орловым — на крыльцо выбежал Артемий в одежде кучера Сен-Жермена. Он уже не спрашивал, что нужно было ему делать, не разговаривал, но, поняв, что граф не успел остановить донос и что нужно как можно скорее приступить к действию, послушно и безропотно решил повиноваться и исполнять все, что от него потребуют. Он взглянул только на Орлова, чтобы узнать, известно ли тому, кто — главный виновник происшедшего, но по взгляду, который рассеянно бросил на него Орлов, понял, что Сен-Жермен ничего не сказал ему. Это ободрило Артемия.
— Куда ехать? — спросил он, садясь на козлы.
— В Петергоф, голубчик, за государыней. С Богом! — как-то странно сказал Орлов и перекрестился.
Артемий тоже сделал крестное знамение и, едва Орлов сел в карету, тронул лошадей. Когда они двинулись, Сен-Жермена не было уже на крыльце.
Артемий сейчас же, как только явился к нему кучер для переодеванья, сообразил, что ему предстоит участие в важной поездке, но он не мог думать, что за самой государыней поедут они!
План был рискованный, но, вероятно, дело зашло так далеко, что нужно было рисковать, и радость наполнила сердце Артемия — радость загладить свою вину, радость пойти на прямую опасность. Что происходило теперь в Петергофе? Что ждало их там? Может быть, там уже было все известно, и они ехали на то, чтобы прямо арестовали их? Но, разумеется, не этого, не за себя и не за свой арест боялся Артемий — личная его свобода и даже сама жизнь была не дорога ему; нет, он боялся, что сталось с императрицей, что с ней, и поспеют ли они вовремя, прежде чем туда придет распоряжение из Ораниенбаума.
Лошади бежали дружно, мерною рысью; несмотря на то, что Артемию птицей хотелось бы лететь теперь в Петергоф, он с напряженным вниманием следил, стараясь употребить на то все способности существа своего, за ходом лошадей, чтобы сохранить их силы. Но они, видимо, отлично втянутые в работу и гоньбу, словно понимали, какой им предстоит сделать конец, и понимали тоже, что все зависит от того, вынесут ли они или нет. И Артемию казалось, что каждый взмах их тонких, словно точеных, мускулистых ног говорил, что они вынесут и не выдадут. Они шли, словно разумные существа, и Артемий не сдерживал их и посылал вперед лишь тогда, когда они просили посыла.
Ночь была тиха; дорога казалась пустынна, и в этой пустынной тишине слышался только звук быстро бегущих копыт и вертящихся колес кареты.
— Береги лошадей! — высунулся Орлов.
Артемий оглянулся только на него, и Орлов понял, что он знает, что ему делать, и делает хорошо.
Ни верховых, ни одноколок, ничего похожего на экстренных посланцев не попадалось по дороге, и это служило хорошим знаком.
Медленно, мучительно медленно тянулось время для Артемия, но, когда он огляделся, чтобы сообразить местность, то невольно поразился, как далеко они отъехали. Сам он не ожидал этого, хотя следил за верстовыми столбами, мелькавшими по правой стороне дороги, но-сбился с их счета, цифры же рассмотреть было трудно. Судя по местности, они уже должны были проехать трактир, стоявший в стороне от дороги, и необитаемый дом, крыша которого торчала из-за зелени и про который ходили таинственные вымыслы о привидениях.
"Неужели это — уже монастырская роща?" — удивился Артемий, но пред ним в самом деле вдруг в сумрачно-призрачном белесоватом небе северной летней ночи выплыли золотые маковки монастырской церкви.
— Монастырь виден! — сказал Артемий в карету и придержал лошадей, чтобы дать им вздохнуть.
Переезд от монастыря к Петергофу показался даже гораздо короче, чем обыкновенно.
Однако раннее солнце уже взошло и, судя по нему, был пятый час утра, когда они въехали в Петергоф. Он спал еще. Движения нигде не было заметно… А что во дворце? так же ли тих и спокоен дворец, и не предупреждены ли там?
Но вот и дворец. И его длинное одноэтажное здание охвачено тем же безмолвием — только высокие деревья, шурша на утреннем ветерке с моря, качаются вокруг него своими ветвями и наклоняют друг к другу макушки, словно и они в заговоре, и они перешептываются.
