Лев Толстой - Том 20. Избранные письма 1900-1910
Самостоятельный раздел образует собрание толстовских писем, адресованных иностранным корреспондентам, среди которых писатели, политические деятели (Ромен Роллап, Генрик Сенкевич, Бернард Шоу, Кэндзиро Токутоми, Мохандас Ганди), ученые, переводчики, издатели, публицисты и немало рядовых тружеников, землепашцев, рабочих, служащих. Сохранилось около 9000 иноязычных посланий чуть ли не из всех стран континента — это ли не зримое свидетельство его мировой славы и мирового значения! Документы, отправленные из Ясной Поляны, освещают проблему «Толстой и зарубежный мир» широко и в разных аспектах. Здесь он в резкой форме высказывал свое решительное неприятие империалистической политики захвата и завоевания чужих земель и искреннее сочувствие всем национально-освободительным движениям, борьбе негров против расовой дискриминации за свои человеческие права. С «неизвестными друзьями» он делился впечатлениями о литературных новинках, явлениях общественной и социальной мысли, мнениями о полученных журналах, книгах. Очень часто корреспонденция эти передают тревогу художника-гуманиста за состояние мира с его несправедливыми войнами, насилием, рабством, национальной дискриминацией, торгашеским духом, передают его веру в то, что «деспотизм», «войны» и социальное неравенство будут «уничтожены».
Тысячи писем великого художника подтверждают истину слов А. И. Герцена: «Письма — больше, чем воспоминанья, на них запеклась кровь событий, это — само прошедшее, как оно было, задержанное и нетленное»[10].
2
Читатель эпистолярной книги Льва Толстого увидит его интеллектуальное развитие в движении, в переломных моментах, с сопутствовавшими ему эмоциями и настроениями. Высказываемые то тут, то там отдельные суждения, мимоходом оброненные замечания и соображения раскрывают историю формирования «учения» Толстого, показывают его духовный мир в брожении, на пути к бескомпромиссным итогам. Из писем явствует, что уже с молодых лет, размышляя над социальными проблемами, он их сопрягал с этическими и религиозными. К середине 1850-х годов оппозиционное отношение к современной общественной действительности сменилось осознанным ее неприятием: Толстой стал остро и болезненно реагировать на факты жестокости, бесчеловечности крепостного права. «В России скверно, скверно, скверно… в глуши тоже происходит патриархальное варварство, воровство и беззаконие», — делился он с А. А. Толстой своими выводами, к которым пришел вообще и в особенности после того, как «в одну неделю» увидел, что «барыня на улице палкой била свою девку», «чиновник избил до полусмерти 70-летнего больного старика», а «бурмистр… наказал загулявшего садовника» «побоями» (18 августа 1857 г.). «Беззаконный обыск» в Ясной Поляне в июле 1862 года открыл Толстому глаза и на собственное бесправие, на реальную опасность подвергнуться издевательствам со стороны «разбойников с вымытыми душистым мылом щеками и руками». Существование в условиях «деспотии» и рабства начинает казаться ему невыносимым, и рождается у него желание «не видать всю мерзость житейского разврата, — напыщенного, самодовольного и в эполетах и кринолинах» (22–23? июля 1862 г.).
Путешествия по Западной Европе, все, что открылось там, обострило ощущение, что мир устроен неразумно, враждебен человеку. «Спасение» автору «Люцерна» виделось в следовании этическому принципу — «жить надо для другого», в «любви», который позднее будет определять характер его «учения». Тогда же была сделана попытка обосновать свою этику религией, но, обратившись к «христианскому учению», к Евангелию, Толстой, по собственному признанию, там «не нашел… ничего…» (А. А. Толстой, конец апреля — 3 мая 1859 г.).
Вскоре в духовной биографии художника наступила новая фаза: с целью устранения «общественного зла», «деспотизма», «насилия» он, по примеру декабристов, задумывает создать легальное, а если не будет дана санкция, то и «тайное общество», названное им «Общество народного образования» (Ег. П. Ковалевскому, 12 марта 1860 г.). «Общество» открыть не удалось, но обучением «Марфутки и Тараски», организацией школ в Ясной Поляне и ее окрестностях Толстой занимался увлеченно и самоотверженно. «Есть… у меня поэтическое, прелестное дело, от которого нельзя оторваться, — это школа», — делился он с А. А. Толстой (начало августа 1861 г.). «Школа» — это «спасение» как «от всех тревог и искушений жизни», так и от ее пороков. «Школа», «распространение образования в народе» для яснополянского учителя своего рода социально-просветительский эксперимент. Толстой верил, что «воспитание» в народе нового самосознания приведет к избавлению от рабства и угнетения. «Покуда не будет большого равенства образования — не бывать и лучшему государственному устройству», — разъяснял Толстой В. П. Боткину смысл занятий с крестьянскими ребятами (26 января 1862 г.). Вот такая утопическая программа превращения раздираемого жестокими противоречиями общества в «любовную ассоциацию людей» противопоставлялась автором «Утра помещика» в годы первого демократического подъема программе шестидесятников, выступивших с требованием решительной борьбы против всего «старого порядка» за «землю и волю». Толстой искал свой путь «спасения», решения главных проблем эпохи, мирный, без активных действий, организаций и выступлений «низов».
«Школа», хотя и не дала желаемых результатов, серьезно повлияла на писателя, сблизила с народом, дала ему импульс для возвращения к художественному творчеству после нескольких лет разочарования в искусстве вообще. «Я теперь писатель всеми силами своей души», — объявил он А. А. Толстой, приступив к работе над романом «из времени 1810 и 20-х годов» (17? октября 1863 г.). Однако ни поглощенность работой над «Войной и миром», ни семейное счастье, ни увлеченность хозяйством не отвлекали Толстого от «общего хода дел» в России, и он пристально всматривался в то, что происходило вокруг него. Все отчетливее зрело сознание, что «мужику плохо», что строй современной жизни ненормален, порочен и несправедлив, нуждается в «преобразовании». Прошли годы, и коренным образом изменилось его миропонимание, и перед ним, прозревшим, действительность предстала во всей жестокой правде, в вопиющих социальных контрастах.
Письма свидетельствуют, как мучительно и болезненно происходил процесс переоценки всех ценностей и в каком мрачном и нервозном состоянии находился Толстой, когда освобождался от былых идолов и идеалов. «Волнуюсь, метусь и борюсь духом и страдаю», — изливал он душу Страхову (4 октября 1879 г.). И вновь в кризисной ситуации Толстой ищет в «христианском учении» той «твердой и ясной основы», которая утвердила бы его в обретенной «вере», в истинности нового жизнепонимания. Во многих посланиях, и больше всего к Страхову, мелькают имена Ренана, Штрауса и другие, названия трудов по истории религии, высказываются соображения о тех или иных евангельских заветах, мифах, сюжетах. Наконец, писатель «нашел» в религии, неортодоксальной, очищенной от «обмана», нужного «правительству, правящим классам» ради оправдания «ложного общественного устройства» (А. И. Дворянскому, 13 декабря 1899 г.), аргументы в пользу своего «учения». Исповедуемый им «закон божий», на который Толстой часто ссылается в письмах, означал, с одной стороны, разрыв с официальной церковью, с признаваемыми ею догмами, канонами и обрядами, отрицание «ложного общественного устройства», призыв «стать врагом правительства», а с другой стороны, — несомненность заповеди «не противься злу насилием».
Так, в период второй революционной ситуации 1879–1881 годов, когда катастрофически ухудшилось положение народа, Толстой, продолжая прежние поиски «спасения», создает свое религиозно-нравственное учение, неоднозначное и крайне противоречивое, сочетающее острую разрушительную общественную критику с призывом к непротивлению злу насилием. Оба эти плана явственно ощутимы и в его переписке. Духом мятежа и обличения проникнуты многие письма, даже дружеские и вполне «домашние». В них варьировалась тема «безобразия государственности, войн, судов, собственности» (H. H. Страхову, 1? апреля 1882 г.), доказывалось, как, например, в послании к Черткову, что нынешнее «государство и его агенты — это самые большие и распространенные преступники» (26 февраля 1897 г.). А. М. Калмыковой Толстой откровенно выразил возмущение либеральной печатью, которая возводит «в великого человека, в образцы человеческого достоинства» Александра III, «чья деятельность виселиц, розг, гонений, одурения народа» «постыдна» (31 августа 1896 г.).
«…Я человек, отрицающий и осуждающий весь существующий порядок и власть» — так охарактеризовал себя Толстой в письме к одному из членов царской семьи (вел. князю Николаю Михайловичу, 14 сентября 1905 г.). «Отрицая» и «осуждая», он, однако, призывал к следованию «закону любви», к нравственному самосовершенствованию. Им владела иллюзорная вера, что «духовная революция», «революция сознания» несет с собой избавление от ненавистных ему «порядка и власти», освободит общество от «зла» и тем самым предотвратит революционную борьбу, за которой он следил с напряженным вниманием.
