Иннокентий Омулевский - Шаг за шагом
— Это, батюшка, все равно, что самому Христу подаешь, — давала отпор старушка.
— У тебя все — Христос! Этак и Вольдюшке нашему не в чем будет скоро в гимназию ходить. Уж этот мне Сашка со своими затеями! Разорит меня парень совсем… — ворчал Василий Андреич.
Но на другой же день, порывшись у себя в старом платье, старик приносил из кабинета к жене какую-нибудь старомодную шинель, говоря:
— На вот еще… может, пригодится.
Однако, хотя и сказано в писании, что «рука дающего не оскудеет», тем не менее Ирина Васильевна, глубоко верившая этому изречению, вскоре заметила, что запас различного старья совершенно оскудел в их доме. Еше-бы, когда в школу приходило ежедневно до тридцати человек детей обоего пола! Однажды утром старушка заглянула туда минут на пять — и ничего не поняла: обучение грамоте по звуковой методе поставило ее в совершенный тупик. — Ну, уж мудрен нынче народ стал! — заметила она мужу, вернувшись оттуда, и покачала головой.
— А что, мать? — спросил, будто равнодушно, старик.
— Да ничего, батюшка, не разберешь у них: буквы как-то на доске передвигают, — мучат ли, учат ли — кто их знает. И девчонки эти и мальчишки — все знать ничего не хотят, точно и не в школе; тот спросит, другой спросит — всякому отвечай. Уж чего это Санька выдумал, право так я и не знаю!
Василий Андреич соблазнился и на другой же день сам зашел в школу. Его тоже поразило, прежде всего, свободное обращение детей с учителем, которым в тот день была Прозорова.
Лизавета Михайловна сама вызвалась нести эту обязанность, предложив Александру Васильичу свои услуги три раза в неделю, через день, и просила только познакомить ее прежде с приемами преподавания. Она усвоила все необыкновенно быстро и была теперь общей любимицей детей, в особенности девочек. Короткие, еще не успевшие отрасти после болезни, волосы чрезвычайно шли к ее заметно похудевшему лицу, хотя молодой Светлов и уверял, что с косой она была гораздо привлекательнее.
Василий Андреич пришел в школу довольно поздно и потому застал немногое. Пока он сидел да соображал, стараясь понять, в чем дело, урок уже кончился. Ребятишки, поскакав со скамеек, целой гурьбой окружили учительницу, предлагая ей наперерыв различные вопросы; но никто из них не обнаруживал особенного желания убежать поскорее домой.
Это невольно бросилось в глаза старику и чрезвычайно удивило его.
«Вишь ведь, разбойники, и домой не хотят! Мой Володька теперь бы уж давно дул из гимназии во все лопатки», — подумал он, и его точно смутило что-то.
— Потише, ребятушки, потише! — мягко унимала между тем Прозорова все больше и больше напиравшую на нею юную толпу, пробираясь, чтобы поздороваться, к Василию Андреичу, с которым она познакомилась в то время, когда была после болезни с визитом у Ирины Васильевны.
Светлов старомодно расшаркался с ней.
— Не надоедают-с? — осведомился он с обязательной улыбкой.
— Бывает грех, да что же делать — дети! — чуть-чуть повела она плечами. — Впрочем, я как-то скоро привыкла, — у меня ведь своих трое.
— Ну, эти-то не в счет-с. А и то сказать, у меня у самого тоже только трое всего, да и с теми не справлюсь…
Прозорова улыбнулась.
— Ну, вам-то, кажется, теперь приходится иметь дело только с одним, — заметила она.
— Ка-а-кой с одним! Старшие, думаете, лучше? То-о-же вертопрахи! — шутливо махнул рукой Василий Андреич и, уходя, опять расшаркался.
Дома, на расспросы жены, что он думает о школе, старик сдержанно ответил:
— Кто их знает! может, и путное что выйдет…
Однако, как ни темны были представления стариков об этом предмете, они в ту ночь уснули оба с одинаковой мыслью: «А ведь Санька-то, кажись, и вправду доброе дело делает».
Но если кто был в восторге от школы, так это — Варгунин. Звуковая метода, о практичности которой Матвей Николаич до того времени не имел никакого ясного понятия, просто очаровала его.
— Да это, батенька, прелесть ведь!.. Ведь это, батенька, сокращение времени-то какое — вы подумайте! — говорил он с жаром Александру Васильичу, раз шесть навестив его школу. — Я теперь тоже свои азбуки побоку… ну их к праху! Давайте-ка, батенька, катнемте скорее в Ельцинскую: мы там живо эти порядки устроим.
— Да вот пусть только школа покрепче встанет на ноги, — отозвался Светлов.
— Ну-с, хорошо-с. Когда же? — приставал Матвей Николаич
— Может быть, с неделю, а может быть, и с месяц еще придется подождать.
— Эка вы, батенька, хватили — с месяц! В месяц-то можно, этаким манером, всю фабрику грамотной сделать.
— Это только сгоряча так кажется, Матвей Николаич, — возразил, улыбнувшись, Светлов.
— Сгоряча-то, батенька, и надо действовать, — сказал пылко Варгунин, — а как простынет — и кусай губы!
— В этом случае я не совсем согласен с вами, — заметил спокойно Александр Васильич, — губы-то именно тогда и приходится кусать, когда слишком поторопишься; поэтому я предпочитаю идти до времени — шаг за шагом.
— Так-то, батенька, и черепахи плетутся.
— Идти шаг за шагом не значит, по-моему, плестись; напротив, это значит идти решительно и неуклонно к своей цели, без скачков, — по крайней мере я именно в таком смысле употребил это выражение. Самая суть-то ведь не в скорости шагов, а в их твердости и осмысленности, мне кажется. Войско так же идет…
— А еще лучше, батенька, как и то и другое есть.
— Уж это само собой разумеется; да ведь мало ли чего нет… У нас если даже и плестить-то к порядочной цели, так надо поминутно оглядываться да под ноги смотреть, как бы на гнилую колоду не наткнуться, либо чтоб какой-нибудь зверь ноги тебе сзади не подставил; а уж о скачках-то и говорить нечего — сейчас шею сломишь: непроходимыми дебрями ведь мы идем… — сказал задумчиво Светлов.
— На то, батенька, мы и пионеры… шея-то уж не в счет, — улыбнулся широкой улыбкой Варгунин.
— Так как же вы в девственной-то трущобе побежите, хотел бы я знать? Кто говорит о шее? да было бы за что ее ломать; не на потеху же гнилых колод она предназначается… — по-прежнему задумчиво возразил Александр Васильич.
— А вы думаете — целой донесете, батенька, вашу шкурку? — спросил Матвей Николаич, и в скулах его мелькнула ироническая улыбка.
Светлов пристально посмотрел на Варгунина.
— Одно из двух, Матвей Николаич, — сказал он необыкновенно серьезно, — или быть практическим деятелем или ходить по ворожеям…
Варгунин искоса посмотрел на него и смущенно умолк.
А дело школы между тем шло своим порядком. Усерднее всех работали для нее сам Светлов, Лизавета Михайловна и Ельников; кроме того, были приглашены к урокам двое молодых учителей ушаковской гимназии, только что перед тем приехавшие из Петербурга и довольно тесно сблизившиеся с Александром Васильичем. Сходясь с ними, Светлов очень хорошо понимал, что присутствие их, от времени до времени, в школе придаст ей необходимую прочность, в особенности в глазах местного учебного начальства. Сначала, впрочем, деятельность во флигеле кипела только по утрам — с детьми; что же касается воскресных вечерних уроков для чернорабочих, то на них в первое время никто не являлся. Потом Светлову удалось, через посредство горничной Маши, залучить на воскресный урок и еще трех-четырех молоденьких горничных; девушка Прозоровой тоже присоединилась к ним. Они сперва явились в школу из простого любопытства, а затем уже им понравилось и самое ученье. Но главным образом поддержке этих вечерних занятий помог Анемподист Михайлыч. Стяжав себе понемногу в Ушаковске довольно громкую репутацию «лекаря для бедных», он то и дело сталкивался в последнее время с разным рабочим людом, забираясь иногда с своей медицинской помощью в самые глухие закоулки города. Здесь, в этих пустынных закоулках, в этом темном мире невежества, нужды и, чаще всего, непосильной работы, ему удалось завербовать, наконец, сперва немногих, но зато вполне надежных учеников для светловской школы. Пример их соблазнил и еще кое-кого из подобных тружеников, так что в последнее воскресенье, когда Ельникову же и учительствовать приходилось, во флигель порядочно-таки набралось черного народа, несмотря на дождливый сентябрьский день. Под вечер Ирина Васильевна, сидевшая, по случаю воскресенья, с пустыми руками у окна, выходившего на двор, невольно обратила внимание на повторявшийся раза три или четыре скрип калитки. При новом подобном звуке Светлова поспешно заглянула в окно и увидела во дворе какого-то рабочего, — кузнеца, как ей показалось, — который недоумчиво озирался на все четыре стороны.
— Кого, батюшка, надо? — спросила она у него через форточку.
— А где тут учат? — осведомился, в свою очередь, рабочий, чуть-чуть тронув рукой шапку.
— А вон там во флигельке, батюшка, школа, — туда и ступай. А ты от кого? — полюбопытствовала старушка.
