Николай Лейкин - В гостях у турок
Въ первомъ ряду прибавились еще двѣ фески, очень галантные, молодые въ черныхъ военныхъ сюртукахъ со свѣтлыми пуговицами, при сабляхъ, въ бѣлыхъ перчаткахъ и съ черными четками на правой рукѣ.
— Зачѣмъ эти офицеры съ четками то сюда пришли? спросилъ Николай Ивановичъ Нюренберга.
— Мода… Турецкаго мода… Самаго большаго франты всѣ съ четками. Онъ сидитъ и отъ своего скуки считаетъ ихъ пальцами.
Заполнилась и еще одна ложа. Въ ней показались двѣ шляпы котелкомъ и среднихъ лѣтъ нарядная дама съ необычайно горбатымъ носомъ. Барабанщикъ, поужинавъ, сталъ раскладывать ноты на пюпитры, стоявшіе въ оркестрѣ. Пришла скрипка въ фескѣ, помѣстилась въ оркестрѣ на стулѣ, начала канифолить смычекъ, положила его и стала чистить для себя апельсинъ.
— Когда-же представленіе-то начнется? спросила Глафира Семеновна проводника. — Вѣдь это ужасно скучно такъ сидѣть. Десятый часъ, а и оркестръ еще не игралъ.
— Здѣсь, мадамъ, всегда поздно… Пообѣдаютъ, выпьютъ, а послѣ хорошаго обѣда сюда… отвѣчалъ Нюренбергъ. — Теперь скоро. Вонъ музыканты идутъ.
Въ оркестръ влѣзали музыканты въ фескахъ, вынимали изъ чехловъ инструменты и усаживались на мѣста.
— И это лучшій театръ въ Константинополѣ?
— Самаго лучшаго театръ. У насъ есть много маленькаго театры въ Галатѣ, но то кафешантанъ съ акробатами, съ разнаго накрашеннаго кокотки.
— А буфетъ здѣсь есть? въ свою очередь задалъ вопросъ Николай Ивановичъ и зѣвнулъ самымъ апатичнымъ образомъ.
— А какъ-же не быть буфету, эфендимъ? И хорошаго буфетъ. Лимонадъ, пиво, мастика, сантуринскаго, коньякъ…
— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Бога ради сиди тутъ! схватила Глафира Семеновна мужа за рукавъ и прибавила:- И во снѣ мнѣ не снилось, что въ турецкомъ городѣ можетъ быть коньякъ.
Оркестръ началъ строиться. Занавѣсъ на сценѣ освѣтился свѣтлѣе. Задніе ряды креселъ наполнились нѣсколькими десятками фесокъ, бараньихъ шапокъ армянъ. Кто-то раздавливалъ щипцами грецкіе орѣхи.
— А турчанки, турецкія дамы сюда не ходятъ? поинтересовалась Глафира Семеновна.
— Пхе… Какъ возможно! Турецкаго дамы никуда не ходятъ, отвѣчалъ Нюренбергъ. — Онѣ ходятъ только въ баню, въ магазины и на турецкаго кладбище, чтобы поклониться своего мертваго папенькѣ, маменькѣ или дѣдушкѣ. Вотъ все, что дозволяется для турецкаго дама.
Оркестръ заигралъ увертюру изъ «Маскоты». Барабанъ и труба свирѣпствовали. Неистово гнусилъ кларнетъ.
Николай Ивановичъ сталъ обозрѣвать ложи и увидалъ, что въ ложу перваго яруса, около сцены, входилъ тотъ самый элегантный турокъ, который обѣдалъ съ ними въ гостинницѣ за табльдотомъ. Его дама сердца была съ нимъ-же. Онъ усадилъ ее къ барьеру, раскрылъ передъ ней бомбоньерку съ конфектами и сѣлъ сзади ея, положа правую руку на спинку свободнаго стула и сталъ перебирать имѣвшіяся въ рукѣ четки.
Занавѣсъ началъ подниматься.
LXVI
На сценѣ, при самой примитивной декораціи, изображавшій лѣсъ съ приставленной къ ней съ боку хижиной, пѣлъ хоръ французскихъ крестьянъ, изъ коихъ одинъ крестьянинъ былъ въ турецкой фескѣ. Хоръ состоялъ изъ шести мужчинъ, пяти женщинъ и одной дѣвочки лѣтъ двѣнадцати. Хоромъ дирижировалъ кто-то изъ-за кулисъ, но такъ откровенно, что изъ хижины высовывался махающій смычекъ и рука. Хоръ два раза сбился и поэтому, должно быть, повторилъ свой нумеръ два раза. Оркестръ хору не акомпанировалъ, а подъигрывалъ, при чемъ особенно свирѣпствовали трубы. Выбѣжалъ къ рампѣ Пипо — красавецъ мужчина, набѣленный и нарумяненный до нельзя, и сталъ пѣть соло, молодецки покручивая роскошный черный усъ и ухорски ударяя себя по дну сѣрой шляпы, что совсѣмъ уже не соотвѣтствовало съ ролью глуповатаго малаго. Одѣтъ онъ былъ въ бѣлую рубашку, запрятанную въ панталоны, и опоясанъ широкимъ черногорскимъ поясомъ. Голосъ у него былъ хорошій, свѣжій, но необычайно зычный. По окончаніи нумера ему зааплодировали. Онъ снялъ шляпу, по-турецки приложилъ руку ко лбу и поклонился публикѣ. Турку, сидѣвшему съ своей дамой сердца въ крайней ложѣ, онъ отдалъ отдѣльный поклонъ, отдѣльнымъ поклономъ отблагодарилъ и сѣдаго турка, помѣщавшагося въ первомъ ряду креселъ.
— Это итальянецъ, шепнулъ сзади Нюренбергъ супругамъ про актера. — Я его знаю. У него въ Галатѣ лавочка и онъ дѣлаетъ фетроваго шляпы. А эта маленькаго дѣвочка его дочь.
— Ахъ, такъ это любители, актеры любители! замѣтила Глафира Семеновна. — А я думала, что настоящіе актеры.
— Настоящаго, настоящаго актеры, а только у нихъ есть своего другаго дѣло. Вонъ и тотъ, что старика играетъ… Тотъ приказчикъ изъ армянскаго мѣняльнаго лавки.
— Все равно, значитъ не профессіональные актеры, казалъ Николай Ивановичъ и спросилъ:- А женщины въ хорѣ должно быть портнихи, что-ли?
— Этого женщинъ я не знаю. Но тутъ есть хорошаго актеръ и такой голосъ, что самый первый сортъ, но сегодня онъ не играетъ, потому что шабашъ начался.
— Еврей?
— Да, канторъ изъ еврейскаго синагога.
На сценѣ происходили разговоры на турецкомъ языкѣ. Дѣйствіе шло вяло. Глафира Семеновна начала зѣвать. Оркестръ молчалъ. Капельмейстеръ, за неимѣніемъ дѣла, опять чистилъ себѣ апельсинъ. Но вотъ за сценой кто-то ударилъ три раза въ доску. Онъ встрепенулся, схватилъ смычекъ и музыканты грянули. На сцену выбѣжала Бетина-Маскота, задѣла за хижину и уронила ее, при чемъ публика увидала въ глубинѣ сцены двухъ солдатъ въ фескахъ, которые тотчасъ-же бросились къ упавшей декоращи и начали ее ставить.
Маскота пѣла. Это была рослая, неуклюжая женщина съ длиннымъ, напоминающимъ лошадиную голову лицомъ, очень почтенныхъ уже лѣтъ, сильно декольтированная и такъ намазанная, что, казалось, съ нея сыплется краска. Одѣта она была въ самую короткую пеструю юбку и голубые шелковые чулки со стрѣлками, чего по роли ужъ не требовалось. Юбку она укоротила, очевидно, для того, чтобы похвастать дѣйствительно замѣчательными по своей округлости икрами. Голоса у нея не было никакого. Она два раза сорвалась, не докончила арію и забормотала по-турецки, разсказывая ее говоркомъ.
— Вотъ это самаго настоящаго французскаго актриса. Она здѣсь въ Константинополѣ живетъ лѣтъ десять и танцуетъ въ кафешантанѣ въ Галатѣ, разсказывалъ Нюренбергъ.
— Ну, не похоже, чтобъ это была настоящая, улыбнулась Глафира Семеновна.
— О, она была хорошаго танцовщица, но у ней нѣтъ голосъ… Да и стара стала. Она можетъ говорить на турецкаго языкѣ — вотъ ее сюда и пригласили.
— Совсѣмъ старая вѣдьма! зѣвнулъ Николай Ивановичъ и спросилъ жену:- Душечка, тебѣ не скучно?
— Очень скучно.
— Такъ, я думаю, что посмотрѣли мы да и будетъ. Хорошенькаго по немножку. Теперь имѣемъ понятіе о турецкой опереткѣ, а потому можемъ и домой чай пить отправиться.
— Да, да… кивнула мужу Глафира Семеновна. — Домой, домой… Достаточно…
Но тутъ изъ-за кулисъ показались старикъ графъ и графиня въ бархатной амазонкѣ съ хлыстикомъ. Графиню изображала молодая красивая гречанка съ крупнымъ носомъ, а графа маленькій сѣденькій, тщедушный грекъ, вышедшій на сцену даже и не загримированный. Онъ былъ въ чечунчовой парочкѣ, бѣломъ жилетѣ, для чего-то съ настоящимъ орденомъ на шеѣ и въ сѣрой шляпѣ цилиндрѣ и съ зонтикомъ. Вышелъ онъ на сцену, ломаясь до невозможности, и строилъ гримасы. Въ заднихъ рядахъ публика захохотала. Онъ заговорилъ съ графиней и должно быть отпускалъ какія-нибудь турецкія остроты, потому что хохотъ усиливался. Графиня отвѣчала ему вяло. Она обробѣла, смотрѣла въ полъ и не знала, куда дѣть руки.
— Эта дама совсѣмъ по-турецкаго говорятъ не умѣетъ, атестовалъ ее Нюренбергъ супругамъ.
— По моему, она и ходить по сценѣ не умѣетъ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
Графъ подошелъ съ рампѣ. Капельмейстеръ махнулъ смычкомъ и оркестръ заигралъ рефренъ. Графъ остановилъ музыку и сказалъ что-то капельмейстеру по-турецки, зрители засмѣялись. Но вотъ онъ выставилъ ногу впередъ, заложилъ руку за бортъ жилета и, откинувъ голову назадъ, говоркомъ запѣлъ подъ музыку. Фигура его была очень комична, но старческій голосъ сипѣлъ, хрипѣлъ даже и при исполненіи куплета говоркомъ. Но вотъ куплету конецъ, его надо закончить долгой, высокой нотой и графъ зажмурился и открылъ беззвучно ротъ, давая протянуть ноту только скрипкамъ. Затѣмъ, когда оркестръ кончилъ, онъ снялъ съ головы шляпу, махнулъ ею въ воздухѣ и съ улыбкой сказалъ публикѣ по-французски:
— Съ голосомъ всякій споетъ, а вотъ попробуй спѣть безъ голоса.
Ему зааплодировали. Въ особенности аплодировали и смѣялись въ ложѣ турокъ съ француженкой.
— Ну, довольно… Домой… Достаточно насмотрѣлись на безобразіе… — сказала Глафира Семеновна, поднимаясь съ кресла.
— Да, въ глухой провинціи у насъ лучше играютъ, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ, слѣдуя за женой, направляющейся къ выходу. — И это лучшій театръ въ Константинополѣ! — прибавилъ онъ, покачавъ головой.
