Лев Толстой - Том 13. Воскресение
— Бабенка травы коровенке нарвала, поймали — в острог, — сказал хромой добродушный старик.
— Земли свои за пять верст, а нанять — приступу нет, взнесли цену так, что не оправдаешь, — прибавил беззубый сердитый старик, — веревки вьют из нас, как хотят, хуже барщины.
— Я так же думаю, как и вы, — сказал Нехлюдов, — и считаю грехом владеть землею. И вот хочу отдать ее.
— Что ж, дело доброе, — сказал старец с Моисеевыми завитками, очевидно подразумевая то, что Нехлюдов хочет отдать ее внаймы.
— Я затем и приехал: я не хочу больше владеть землею; да вот надо обдумать, как с нею разделаться.
— Да отдай мужикам, вот и все, — сказал беззубый сердитый старик.
Нехлюдов смутился в первую минуту, почувствовав в этих словах сомнение в искренности своего намерения. Но он тотчас же оправился и воспользовался этим замечанием, чтобы высказать то, что имел сказать.
— И рад бы отдать, — сказал он, — да кому и как? Каким мужикам? Почему вашему обществу, а не Деминскому? (Это было соседнее село с нищенским наделом.)
Все молчали. Только бывший солдат сказал:
— Так точно.
— Ну вот, — сказал Нехлюдов, — вы мне скажите, если бы царь сказал, чтобы землю отобрать от помещиков и раздать крестьянам…
— А разве слушок есть? — спросил тот же старик.
— Нет, от царя ничего нет. Я просто от себя говорю: что если бы царь сказал: отобрать от помещиков землю и отдать мужикам, — как бы вы сделали?
— Как сделали? Разделили бы всю по душам всем поровну, что мужику, что барину, — сказал печник, быстро поднимая и опуская брови.
— А то как же? Разделить по душам, — подтвердил добродушный хромой старик в белых онучах.
Все подтвердили это решение, считая его удовлетворительным.
— Как же по душам? — спросил Нехлюдов. — Дворовым тоже разделить?
— Никак нет, — сказал бывший солдат, стараясь изобразить веселую бодрость на своем лице.
Но рассудительный высокий крестьянин не согласился с ним.
— Делить — так всем поровну, — подумавши, ответил он своим густым басом.
— Нельзя, — сказал Нехлюдов, уже вперед приготовив свое возражение. — Если всем разделить поровну, то все те, кто сами не работают, не пашут, — господа, лакеи, повара, чиновники, писцы, все городские люди, — возьмут свои паи да и продадут богатым. И опять у богачей соберется земля. А у тех, которые на своей доле, опять народится народ, а земля уже разобрана. Опять богачи заберут в руки тех, кому земля нужна.
— Так точно, — поспешно подтвердил солдат.
— Запретить, чтобы не продавали землю, а только кто сам пашет, — сказал печник, сердито перебивая солдата.
На это Нехлюдов возразил, что усмотреть нельзя, будет ли кто для себя пахать или для другого.
Тогда высокий рассудительный мужик предложил устроить так, чтобы всем артелью пахать.
— И кто пашет, на того и делить. А кто не пашет, тому ничего, — проговорил он своим решительным басом.
На этот коммунистический проект у Нехлюдова аргументы тоже были готовы, и он возразил, что для этого надо, чтобы у всех были плуги, и лошади были бы одинаковые, и чтобы одни не отставали от других, или чтобы всё — и лошади, и плуги, и молотилки, и все хозяйство — было бы общее, а что для того, чтобы завести это, надо, чтобы все люди были согласны.
— Наш народ не согласишь ни в жизнь, — сказал сердитый старик.
— Сплошь драка пойдет, — сказал старик с белой бородой и смеющимися глазами. — Бабы друг дружке все глаза повыцарапают.
— Потом, как разделить землю по качеству, — сказал Нехлюдов. — За что одним будет чернозем, а другим глина да песок?
— А раздать делянками, чтобы всем поровну, — сказал печник.
На это Нехлюдов возразил, что дело идет не о дележе в одном обществе, а о дележе земли вообще по разным губерниям. Если землю даром отдать крестьянам, то за что же одни будут владеть хорошей, а другие плохой землей? Все захотят на хорошую землю.
— Так точно, — сказал солдат.
Остальные молчали.
— Так что это не так просто, как кажется, — сказал Нехлюдов. — И об этом не мы одни, а многие люди думают. И вот есть один американец, Джордж, так он вот как придумал. И я согласен с ним.
— Да ты хозяин, ты и отдай. Что тебе? Твоя воля, — сказал сердитый старик.
Перерыв этот смутил Нехлюдова; но, к удовольствию своему, он заметил, что и не он один был недоволен этим перерывом.
— Погоди, дядя Семен, дай он расскажет, — своим внушительным басом сказал рассудительный мужик.
Это ободрило Нехлюдова, и он стал объяснять им по Генри Джорджу проект единой подати.
— Земля — ничья, божья, — начал он.
— Это так. Так точно, — отозвались несколько голосов.
— Вся земля — общая. Все имеют на нее равное право. Но есть земля лучше и хуже. И всякий желает взять хорошую. Как же сделать, чтобы уравнять? А так, чтобы тот, кто будет владеть хорошей, платил бы тем, которые не владеют землею, то, что его земля стоит, — сам себе отвечал Нехлюдов. — А так как трудно распределить, кто кому должен платить, и так как на общественные нужды деньги собирать нужно, то и сделать так, чтобы тот, кто владеет землей, платил бы в общество на всякие нужды то, что его земля стоит. Так всем ровно будет. Хочешь владеть землей — плати за хорошую землю больше, за плохую меньше. А не хочешь владеть — ничего не платишь, а подать на общественные нужды за тебя будут платить те, кто землей владеет.
— Это правильно, — сказал печник, двигая бровями. — У кого лучше земля, тот больше плати.
— И голова же был этот Жоржа, — сказал представительный старец с завитками.
— Только бы плата была по силе, — сказал басом высокий, очевидно уже предвидя, к чему идет дело.
— А плата должна быть такая, чтобы было не дорого и не дешево… Если дорого, то не выплатят, и убытки будут, а если дешево, все станут покупать друг у друга, будут торговать землею. Вот это самое я хотел сделать у вас.
— Это правильно, это верно. Что ж, это ничего, — говорили мужики.
— Ну и голова, — повторял широкий старик с завитками. — Жоржа! А что вздумал.
— Ну, а как же, если я пожелаю взять земли? — сказал, улыбаясь, приказчик.
— Коли свободный есть участок, берите и работайте, — сказал Нехлюдов.
— Тебе зачем? Ты и так сыт, — сказал старик с смеющимися глазами.
На этом кончилось совещание.
Нехлюдов опять повторил свое предложение, но не требовал ответа теперь же, а советовал переговорить с обществом и тогда прийти и дать ответ ему.
Мужики сказали, что переговорят с обществом и дадут ответ, и, распрощавшись, ушли в возбужденном состоянии. По дороге долго слышался их громкий удаляющийся говор. И до позднего вечера гудели их голоса и доносились по реке от деревни.
На другой день мужики не работали, а обсуждали предложение барина. Общество разделилось на две партии: одна признавала выгодным и безопасным предложение барина, другая видела в этом подвох, сущность которого она не могла понять и которого поэтому особенно боялась. На третий день, однако, все согласились принять предлагаемые условия и пришли к Нехлюдову объявить решение всего общества. На согласие это имело влияние высказанное одной старушкой, принятое стариками и уничтожающее всякое опасение в обмане объяснение поступка барина, состоящее в том, что барин стал о душе думать и поступает так для ее спасения. Объяснение это подтверждалось теми большими денежными милостынями, которые раздавал Нехлюдов во время своего пребывания в Панове. Денежные же милостыни, которые раздавал здесь Нехлюдов, были вызваны тем, что он здесь в первый раз узнал ту степень бедности и суровости жизни, до которой дошли крестьяне, и, пораженный этой бедностью, хотя и знал, что это неразумно, не мог не давать тех денег, которых у него теперь собралось в особенности много, так как он получил их и за проданный еще в прошлом году лес в Кузминском и еще задатки за продажу инвентаря.
Как только узнали, что барин просящим дает деньги, толпы народа, преимущественно баб, стали ходить к нему изо всей округи, выпрашивая помощи. Он решительно не знал, как быть с ними, чем руководиться в решении
вопроса, сколько и кому дать. Он чувствовал, что не давать просящим и, очевидно, бедным людям денег, которых у него было много, нельзя было. Давать же случайно тем, которые просят, не имеет смысла. Единственное средство выйти из этого положения состояло в том, чтобы уехать. Это самое он и поспешил сделать.
В последний день своего пребывания в Панове Нехлюдов пошел в дом и занялся перебиранием оставшихся там вещей. Перебирая их, он в нижнем ящике старой тетушкиной шифоньерки красного дерева, с брюхом и бронзовыми кольцами в львиных головах, нашел много писем и среди них карточку, представлявшую группу: Софью Ивановну, Марью Ивановну, его самого студентом и Катюшу — чистую, свежую, красивую и жизнерадостную. Из всех вещей, бывших в доме, Нехлюдов взял только письма и это изображение. Остальное все он оставил мельнику, купившему за десятую часть цены, по ходатайству улыбающегося приказчика, на своз дом и всю мебель Панова.
