Максим Горький - Том 3. Рассказы 1896-1899
— О? Ишь ты, какая страшная! — усмехнулся Яков и, присев на корточки, стал умываться.
Черпая пригоршнями воду, он плескал ее себе на лицо и покряхтывал, ощущая свежесть. Потом, утираясь подолом рубахи, спросил Мальву:
— Что ты меня стращаешь все?
— А ты что на меня глаза пялишь?
Яков не помнил, чтобы смотрел на нее больше, чем на других промысловых женщин, но теперь вдруг сказал ей:
— Да ежели ты… вон какая сдобная!
— Вот отец узнает эти твои замашки — он тебе шею-то насдобит!
Она лукаво и задорно смотрела ему в лицо.
Яков засмеялся и полез на баркас. Он опять-таки не понимал, про какие его замашки она говорит, но коли она говорит, так, значит, он поглядывал на нее зорко. Ему стало приятно, весело.
— А что отец? — говорил он, идя к ней по борту баркаса. — Что ты купленная его, что ли?
Усевшись рядом с ней, он уставился на ее голое плечо полуобнаженную грудь, на всю ее фигуру — свежую и крепкую, пахнувшую морем.
— Вон ты, — белуга какая! — с восхищением воскликнул он, подробно осмотрев ее.
— Не про тебя! — кратко заявила она, не глядя на него, не оправляя своего откровенного костюма.
Яков вздохнул.
Пред ними необозримо расстилалось море в лучах утреннего солнца. Маленькие игривые волны, рождаемые ласковым дыханием ветра, тихо бились о борт. Далеко в море, как шрам на атласной груди его, виднелась коса. С нее в мягкий фон голубого неба вонзался шест тонкой черточкой, и было видно, как треплется по ветру тряпка.
— Да, паренек! — заговорила Мальва, не глядя на Якова. — Вкусна я, да не про тебя… А и никем я не купленная, и отцу твоему не подвластна. Живу сама про себя… Но ты ко мне не лезь, потому что я не хочу между тобой и Васильем стоять… Ссоры не хочу и разной склоки… Понял?
— Да я что? — изумился Яков. — Я ведь тебя не трогаю…
— Тронуть ты меня не смеешь! — сказала Мальва.
Она так это сказала, с таким пренебрежением к Якову, что в нем был обижен и мужчина и человек. Задорное, почти злое чувство охватило его, глаза вспыхнули.
— О? Не смею? — воскликнул он, подвигаясь к ней.
— Не смеешь!
— Н-ну? А как трону?
— Тронь!
— А что будет?
— А я дам тебе по затылку, ты и кувырнешься в воду.
— А ну, дай!
— А — тронь!
Он окинул ее горящими глазами и вдруг крепко охватил ее сбоку сильными лапами, сдавив ей грудь и спину. От прикосновения ее тела, горячего и крепкого, он вспыхнул весь и горло его сжалось от какого-то удушья.
— Вот! Ну… бей! Ну… что?
— Пусти, Яшка! — спокойно сказал она, делая попытки освободиться из его вздрагивавших рук.
— А по затылку хотела?
— Пусти! Смотри, худо будет!
— Ну… не стращай ты меня! Эх ты… малина!
Он прижался к ней и впился толстыми губами в ее румяную щеку.
Она задорно захохотала, крепко схватила Якова за руки и вдруг, сильным движением всего своего тела, рванулась вперед. В объятиях друг друга они тяжелой массой свались в воду и скрылись в пене и брызгах. Потом на взволнованной воде появилась мокрая голова Якова с испуганным лицом, а рядом с ней вынырнула Мальва. Яков, отчаянно взмахивая руками, разбивал вокруг себя воду, выл и рычал, а Мальва с громким хохотом плавала вокруг него, плеская ему в лицо пригоршни соленой воды, ныряла, уклоняясь от широких взмахов его лап.
— Черт! — закричал Яков, фыркая. — Я утону! Будет!.. Ей-богу — утону! Вода — горькая… Ах ты… тону-у!
Но она уже оставила его и, по-мужски загребая руками, плыла к берегу. Там, ловко взобравшись снова на баркас, она стала на корме и, смеясь смотрела на Якова, торопливо подплывавшего к ней. Мокрая одежда, пристав к ее телу, обрисовывала его формы от колен по плечи, и Яков подплыв к лодке и уцепившись рукой за нее, уставился жадными глазами на эту, почти голую, женщину, весело смеявшуюся над ним.
— Ну, вылезай, тюлень! — сказала она сквозь смех и, став на колени, подала ему одну руку, а другой оперлась в борт лодки.
Яков схватил ее руку и с одушевлением воскликнул:
— Ну… теперь держись! Я тебя — в-выкупаю!..
Он тянул ее к себе, стоя по плечи в воде; волны перебегали через его голову и, разбиваясь о лодку, брызгали в лицо Мальве. Она жмурилась, хохотала и вдруг, взвизгнув, прыгнула в воду, сбив Якова с ног тяжестью своего тела.
И снова они начали играть, как две большие рыбы, в зеленоватой воде, брызгая друг на друга и взвизгивая, фыркая, ныряя.
Солнце, смеясь, смотрело на них, и стекла в окнах промысловых построек тоже смеялись, отражая солнце. Шумела вода, разбиваемая их сильными руками, чайки, встревоженные этой возней людей, с пронзительными криками носились над их головами, исчезавшими под набегом волн из дали моря…
Наконец, усталые и наглотавшиеся воды, они вылезли на берег и сели на солнце отдыхать.
— Тьфу! — морщась, плевался Яков. — Ну, и вода дрянная! То-то ее и много так!
— Дрянного всего много на свете, парней, например, — батюшки сколько! смеялась Мальва, выжимая воду из своих волос…
Волосы у нее были темные и хотя не длинные, но густые и вьющиеся.
— То-то ты старика и облюбовала себе, — ехидно усмехнулся Яков, толкнув ее локтем в бок.
— Иной старик лучше молодого.
— Уж коли отец хорош, стало быть, сын еще лучше…
— Ишь ты! Где учился хвастать-то?
— Мне девки в деревне часто говорили, что я совсем не плох парень.
— Разве девки что понимают? А ты меня спроси…
— А ты что? Али не девка?
Она пристально взглянула на него, он зазорно смеялся. Тогда она вдруг стала серьезной и с сердцем сказала ему:
— Была, да — однажды родила!
— Складно, да не ладно, — сказал Яков и расхохотался.
— Дурачина! — резко бросила ему Мальва и отвернулась от него.
Яков сробел и замолчал, поджав губы.
С полчаса они оба молчали, повертываясь к солнцу так, чтобы оно скорее высушило их мокрое платье.
В бараках — длинных, грязных сараях, с крышами на один скат просыпались рабочие. Издали все они были похожи друг на друга — оборванные, лохматые, босые… Доносились до берега их хриплые голоса, кто-то стучал по дну пустой бочки, летели глухие удары, точно рокотал большой барабан. Две женщины визгливо ругались, лаяла собака.
— Просыпаются, — сказал Яков. — А ведь я хотел сегодня в город ехать пораньше… и вот пробаловал с тобой…
— Со мной добра не будет, — не то шутя, не то серьезно сказала она.
— Чего ты все пугаешь меня? — удивленно усмехнулся Яков.
— А вот увидишь, как отец-то тебя…
Это напоминание об отце вдруг рассердило его.
— Что отец? Ну? — грубо воскликнул он. — Отец! Я сам не маленький… Важность какая… Здесь не те порядки… я не слепой, вижу… Он сам не праведник… он тут себя не стесняет… Ну, и меня не тронь.
Она насмешливо поглядела ему в лицо и с любопытством спросила:
— Не трогать тебя? А ты что делать собираешься?
— Я? — Он надул щеки и выпятил вперед грудь, как будто тяжесть поднимал. — Я-то? Я много могу! Меня чистым-то воздухом довольно обвеяло, деревенскую-то пыль сдуло с меня.
— Скоренько! — насмешливо воскликнула Мальва.
— А что? Я вот возьму да и отобью тебя у отца.
— Н-ну? Неужто?
— А то побоюсь?
— Да ну-у?
— Ты вот что, — взволнованно и пылко заговорил Яков, — ты меня не дразни!.. Я… смотри!
— Что? — спокойно спросила она.
— Ничего!
Он отворотился от нее и замолчал, имея вид парня удалого и уверенного в себе.
— А ты задорный! Вот у приказчика черненький кутенок, видел? Так он такой же, как и ты. Издали лает, укусить обещает, а близко подойдешь, он подожмет хвост да и бежать!
— Ну, ладно же! — воскликнул Яков, озлобляясь. — Погоди ты! Увидишь, каков я есть, увидишь!
А она смеялась в лицо ему.
К ним шел, медленной походкой и покачивая корпусом, высокий, жилистый, бронзовый человек в густой шапке растрепанных, огненно-рыжих волос. Кумачная рубаха без пояса была разорвана на спине у него почти до ворота, и чтобы рукава ее не сползали с рук, он засучил их до плеч. Штаны представляли собой коллекцию разнообразных дыр, ноги были босы. На лице, густо усеянном веснушками, дерзко блестели большие голубые глаза, нос, широкий и вздернутый кверху, придавал всей его фигуре вид бесшабашно нахальный. Подойдя к ним, он остановился и, блестя на солнце телом, выглядывавшим из бесчисленных дыр его костюма, громко шмыгнул носом, вопросительно уставился на них глазами и скорчил смешную рожу.
— Вчера Сережка выпил немножко, а сегодня в кармане у Сережки — как в бездонном лукошке… Дайте двугривенный взаймы! Я все равно не отдам…
Яков добродушно расхохотался над его бойкой речью, а Мальва усмехнулась, разглядывая его ободранную фигуру.
— Дайте, черти! Я вас обвенчаю за двугривенный — хотите?
— Ах ты, балагур! Да разве ты поп? — смеялся Яков.
