Максим Горький - Мать
Видно было, что он доволен собой, в его карих глазах светилась улыбка, крупные красные губы вздрагивали.
- Сейчас я тебя чаем напою! - торопливо говорила мать, схватив самовар.
- Вы записку-то получите…
Он с трудом поднял ногу, морщась и покрякивая поставил на лавку.
В дверях явился Николай.
- Здравствуйте, товарищ! - сказал он, щуря глаза. - Позвольте, я вам помогу.
И, наклонясь, стал быстро разматывать грязную онучу.
- Ну, - тихо воскликнул парень, дергая ногой, и, удивленно мигая глазами, поглядел на мать.
Не замечая его взгляда, она сказала:
- Надо ему водкой ноги-то растереть…
- Конечно! - молвил Николай.
Игнат смущенно фыркнул. Николай нашел записку, расправил ее и, приблизив серую, измятую бумажку к лицу, прочитал:
«Не оставляй дела, мать, без внимания, скажи высокой барыне, чтобы не забывала, чтобы больше писали про наши дела, прошу. Прощай. Рыбин».
Николай медленно опустил руку с запиской и негромко молвил:
- Это великолепно!..
Игнат смотрел на них, тихонько шевеля грязными пальцами разутой ноги; мать, скрывая лицо, смоченное слезами, подошла к нему с тазом воды, села на пол и протянула руки к его ноге - он быстро сунул ее под лавку, испуганно воскликнув:
- Чего?
- А ты давай скорее ногу…
- Сейчас я принесу спирт, - сказал Николай.
Парень засовывал ногу все дальше под лавку и бормотал:
- Что вы? В больнице, что ли…
Тогда она начала разувать другую.
Игнат громко сапнул носом и, неуклюже двигая шеей, смотрел на нее сверху вниз, смешно распустив губы.
- Ты знаешь, - заговорила она вздрагивающим голосом, - били Михаила Ивановича…
- Ну? - тихо и пугливо воскликнул парень.
- Да. И привели его избитого, и в Никольском урядник бил, становой - и по лицу и пинками… в кровь!
- Они это умеют! - отозвался парень, хмуря брови. Плечи у него вздрогнули. - То есть боюсь я их - как чертей! А мужики - не били?
- Один ударил, становой приказал ему. А все - ничего, вступились даже - нельзя, говорят, бить…
- Н-да-а, - мужики-то начинают понимать, где кто стоит и зачем.
- Там тоже есть разумные…
- Где их нет? Нужда! Везде они есть - найти трудно. Николай принес бутылку спирта, положил углей в самовар и молча ушел. Проводив его любопытными глазами, Игнат спросил мать тихонько:
- Барин-то - доктор?
- В этом деле нет господ, все - товарищи…
- Чудно мне! - сказал Игнат, недоверчиво и растерянно улыбаясь.
- Что - чудно?
- Да - так. На одном конце рожи бьют, на другом - ноги моют, а в середине - что?
Дверь из комнаты распахнулась, и Николай, стоя на пороге, сказал:
- А в середине люди, которые лижут руки тем, кто рожи бьет, и сосут кровь тех, чьи рожи бьют, - вот середина!
Игнат уважительно взглянул на него и, помолчав, проговорил:
- Это - похоже!
Парень встал, переступил с ноги на ногу, твердо упираясь ими в пол, и заметил:
- Как новые стали! Спасибо вам… Потом сидели в столовой и пили чай, а Игнат рассказывал солидным голосом:
- Я разносчиком газеты был, ходить я очень здоров.
- Много народа читает? - спросил Николай.
- Все, которые грамотные, даже богачи читают, - они, конечно, не у нас берут… Они ведь понимают - крестьяне землю своей кровью вымоют из-под бар и богачей, - значит, сами и делить ее будут, а уж они так разделят, чтобы не было больше ни хозяев, ни работников, - как же! Из-за чего и в драку лезть, коли не из-за этого!
Он даже как бы обиделся и смотрел на Николая недоверчиво, вопросительно. Николай молча улыбался.
- А ежели сегодня подрались всем миром - одолели, значит - а завтра опять - один богат, а другой беден, - тогда - покорно благодарю! Мы хорошо понимаем - богатство, как сыпучий песок, оно смирно не лежит, а опять потечет во все стороны! Нет, уж это зачем же!
- А ты не сердись! - шутя сказала мать. Николай задумчиво воскликнул:
- Как бы нам поскорее направить туда листок об аресте Рыбина!
Игнат насторожился.
- А есть листок? - спросил он.
- Да.
- Давайте - я снесу! - предложил парень, потирая руки. Мать тихонько засмеялась, не глядя на него.
- Да ведь устал ты и боишься, сказал? Игнат, приглаживая широкой ладонью кудрявые волосы на голове, деловито и спокойно сказал:
- Страх - страхом, а дело - делом! Вы чего насмехаетесь? Ишь вы, тоже!
- Эх ты, - дитя ты мое! - невольно воскликнула мать, поддаваясь чувству радости, вызванному им. Он ухмыльнулся, сконфуженный.
- Ну вот - дитя!
Заговорил Николай, разглядывая парня добродушно прищуренными глазами:
- Вы не пойдете туда…
- А - что? Куда же я? - беспокойно спросил Игнат.
- Вместо вас пойдет другой, а вы ему подробно расскажете, что надо делать и как - хорошо?
- Ладно! - сказал Игнат, не вдруг и неохотно.
- А вам мы достанем хороший паспорт и устроим вас лесником.
Парень быстро вскинул голову и спросил, обеспокоенный:
- А ежели мужики за дровами приедут или там… вообще, - как же я? Вязать? Это - не подойдет мне…
Мать засмеялась и Николай тоже, это снова смутило и огорчило парня.
- Не беспокойтесь! - утешил его Николай. - Не придется вам вязать мужиков, - уж поверьте!..
- Ну то-то! - молвил Игнат и успокоился, весело улыбаясь. - Мне бы вот на фабрику, там, говорят, ребята довольно умные…
Мать поднялась из-за стола и, задумчиво глядя в окна, проговорила:
- Эх, жизнь! Пять раз в день насмеешься, пять наплачешься! Ну, кончил, Игнатий? Иди спать…
- Да я не хочу…
- Иди, иди…
- Строго у вас! Ну, иду… Спасибо за чай-сахар, за ласку…
Ложась на постель матери, он бормотал, почесывая голову:
- Теперь ото всего дегтем будет вонять у вас… эх! Напрасно все это… Спать мне не хочется… Как он насчет середины-то хватил… Черти…
И, вдруг громко всхрапнув, он заснул, высоко подняв брови и полуоткрыв рот.
21
Вечером он сидел в маленькой комнатке подвального этажа на стуле против Весовщикова и пониженным тоном, наморщив брови, говорил ему:
- В среднее окошко четыре раза…
- Четыре? - озабоченно повторил Николай.
- Сначала - три, вот так!
И ударил согнутым пальцем по столу, считая:
- Раз, два три. Потом, обождав, еще раз.
- Понимаю.
- Отопрет рыжий мужик, спросит - за повитухой? Вы скажете - да, от заводчика! Больше ничего, уж он поймет!
Они сидели, наклонясь друг к другу головами, оба плотные, твердые, и, сдерживая голоса, разговаривали, а мать, сложив руки на груди, стояла у стола, разглядывая их. Все эти тайные стуки, условные вопросы и ответы заставляли ее внутренне улыбаться, она думала: «Дети еще…»
На стене горела лампа, освещая на полу измятые ведра, обрезки кровельного железа. Запах ржавчины, масляной краски и сырости наполнял комнату.
Игнат был одет в толстое осеннее пальто из мохнатой материи, и оно ему нравилось, мать видела, как любовно гладил он ладонью рукав, как осматривал себя, тяжело ворочая крепкой шеей. И в груди ее мягко билось:
«Дети! Родные мои…»
- Вот! - сказал Игнат, вставая. - Значит, помните - сначала к Муратову, спросите дедушку…
- Запомнил! - ответил Весовщиков. Но Игнат, по-видимому, не поверил ему, снова повторил все стуки, слова и знаки и наконец протянул руку.
- Кланяйтесь им! Народы хорошие - увидите… Он окинул себя довольным взглядом, погладил пальто руками и спросил мать:
- Идти?
- Найдешь дорогу-то?
- Ну! Найду… До свиданья, значит, товарищи! И ушел, высоко приподняв плечи, выпятив грудь, в новой шапке набекрень, солидно засунув руки в карманы. На висках у него весело дрожали светлые кудри.
- Ну, - вот и я при деле! - сказал Весовщиков, мягко подходя к матери.
- Мне уж скучно стало… выскочил из тюрьмы - зачем? Только прячусь. А там я учился, там Павел так нажимал на мозги - одно удовольствие! А что, Ниловна, как насчет побега решили?
- Не знаю! - ответила она, невольно вздохнув. Положив ей на плечо тяжелую руку и приблизив к ней лицо, Николай заговорил:
- Ты скажи им - они тебя послушают, - очень легко это! Ты гляди сама, вот - стена тюрьмы, около - фонарь. Напротив - пустырь, налево - кладбище, направо - улицы, город. К фонарю подходит фонарщик - днем, лампы чистить, - ставит лестницу к стене, влез, зацепил за гребень стены крючья веревочной лестницы, спустил ее во двор тюрьмы и - марш! Там, за стеной, знают время, когда это будет сделано, попросят уголовных устроить шум или сами устроят, а те, кому надо, в это время по лестнице через стенку - раз, два - готово!
Он размахивал перед лицом матери руками, рисуя свой план, все у пего выходило просто, ясно, ловко. Она знала его тяжелым, неуклюжим. Глаза Николая прежде смотрели на все с угрюмой злобой и недоверием, а теперь точно прорезались заново, светились ровным, теплым светом, убеждая и волнуя мать…
- Ты подумай, ведь это будет - днем!.. Непременно днем. Кому в голову придет, что заключенный решится бежать днем, на глазах всей тюрьмы?..
