Михаил Волконский - Воля судьбы
— Наверно, синьор Торичиоли лишь приказал вам сказать так, — возразил Сен-Жермен, — но меня вы можете провести к нему…
— Per bacco… — начал было опять Петручио, однако граф не дал говорить ему.
— Вы можете провести меня, — повторил он и поднял руку, на которой у него на среднем пальце было агатовое кольцо.
Увидав кольцо, Петручио, не возражая больше, молча поклонился и повел Сен-Жермена в комнаты.
Они прошли небольшую прихожую, потом зал, столовую.
— Синьор Торичиоли здесь, — шепотом сказал итальянец-лакей, показав на дверь, ведшую в следующую комнату, и на цыпочках поспешно скрылся.
Граф взялся за ручку двери и быстро распахнул ее.
Торичиоли сидел у бюро и спешно переписывал что-то. Нетрудно было догадаться, что это — заветный список.
Когда Торичиоли заслышал звук распахнувшейся двери, то прежде всего инстинктивным движением, закрыл бюро и вскочил со своего места, закрыв его собою. Но, когда он увидел на пороге комнаты Сен-Жермена, то есть человека, с которым у него были давнишние счеты и который уже вторично появлялся словно из-под земли как раз в тот момент, когда готовы были исполниться его планы относительно внезапного богатства, он вздрогнул весь и крепче прислонился к своему бюро, потому что отступить было некуда.
Торичиоли чрезвычайно поразился, но именно вследствие его необычайного испуга, изумления, — словом, чувства, охватившего его, вышло очень смешно все, что он сделал при появлении графа. Руки его опустились, лицо вытянулось и глаза заморгали, словно он хотел смигнуть кажущееся ему видение, в действительность появления которого не верит.
Но явившийся к нему человек заговорил, и, услышав его голос, Торичиоли должен был убедиться, что пред ним не обманчивый образ, созданный его фантазией, а вполне реальный человек.
— Вы, конечно, узнали меня, — проговорил граф.
"А, — подумал Торичиоли, — он теперь спрашивает меня, узнал ли я его? Конечно, узнал, еще бы не узнать! Но только теперь посмотрим… выдержу ли я…"
Теперь Торичиоли был совсем другим человеком, чем в Проскурове, и положение его был совсем иное. Тогда он вполне зависел от других, жил на жалованье, на чужих хлебах; теперь он был самостоятелен. Теперь у него в Петербурге имелись знакомства, и даже влиятельные; он был своим человеком в военной канцелярии, его знали многие и — чуть что — ему было теперь к кому обратиться и у кого искать защиты и покровительства… Он имел возможность при случае дойти и до самого государя.
Очевидно, этот человек, враг его, враг, счастье которого в молодости разбил Торичиоли, пришел теперь к нему не с ласковым приветом, но, может быть, даже для того, чтобы свести свои счеты с ним.
— Да, я узнал вас! — ответил он, выпрямляясь и с видимым усилием разыгрывая вид напускной смелости, так как в действительности весь вид его говорил:
"Ну, и что ж из этого? Ну-ка, попробуй, попробуй, подойди!.."
Сен-Жермен сделал шаг вперед и начал без малейшего признака волнения:
— Я пощадил вас тогда, в Генуе: я думал, что вы свой поступок — вы помните его — загладите последующей жизнью… Это было почти достигнуто… Но вы поколебались — помните, в именье князя Проскурова… Только мое появление остановило вас… Теперь вновь, в третий раз, вы на краю погибели… Что вы хотите сделать теперь, а?
Торичиоли было бы легче, если бы его упрекали, грозили ему, проклинали, но этот тон убеждения, как голос совести, был неприятен ему. На упрек он мог бы ответить упреком, на угрозы — угрозой, на проклятие — проклятием, но на суровое убеждение, точно власть имеющего судьи, он не был в состоянии возразить, потому что не имел достойного возражения.
"Туда же! Судить меня приходит, — внутренне усмехнулся он, словно над самим собою, — как будто у самого на душе нет ничего; у всякого человека есть что-нибудь — и в соборе Св. Петра не все колонны правильны… Ну, что ж, что за мною б_ы_л грех, но т_е_п_е_р_ь он сделать ничего со мною не может… да, не может!"
И, закинув голову, он поднял взор на графа и произнес:
— Я все помню. Ну, и что ж из этого? Чего же вы приходите ко мне? Если я — дурной, по-вашему, человек и снова будто бы стою на краю погибели, то и пусть — тем лучше для вас, и оставьте меня в покое… пусть я гибну, что ли, а вам нечего было приходить ко мне — незваным и непрошеным; я вас видеть не желаю и говорить с вами не хочу… И уйдите из моего дома, и уйдите вон говорю я вам!
И слова, и вид Торичиоли были дерзки, но он хотел казаться дерзким, потому что он не мог быть смешным. Дерзостью думал он прикрыть свою трусость.
Однако его обращение не произвело никакого действия на графа. Ни один мускул его спокойного лица не дрогнул, он бровью не шевельнул.
— Если бы дело касалось вас, — по-прежнему ровно и тихо сказал он, — то, может быть, я не остановил бы на этот раз грозящего вам удара, который вы готовите сами себе. Но тут помимо вам замешаны другие и наконец совершенно невинный молодой человек.
Торичиоли сразу понял, что его незваному гостю известна история со списком и что о ней-то именно он и говорит теперь.
"И откуда это он узнает всегда?" — мелькнуло у него, но, разумеется, сознаваться не было у него ни причины, ни желания.
— Какой молодой человек? Какие тут другие? — проговорил он в свою очередь.
— Разве вы не знаете? Ведь у вас в руках теперь изменой доставшийся вам список; вы намерены донести как можно скорее… Я вам скажу: вы на верном пути, и ваш донос будет очень важен, очень… вы из него извлечете большую пользу для себя. Но только подумайте — какая участь грозит тем, на кого вы донесете, и главным образом тому, у кого вы взяли этот список.
"А, я на верном пути, я могу извлечь себе большую пользу! — опять подумал итальянец. — Кто же себе враг". И дерзче прежнего он снова ответил:
— Оставьте меня в покое! Повторяю вам — никакого списка у меня нет, и ничего я не знаю… и никакого молодого человека, и ничего…
— Подумайте! — продолжал граф. — Его будут пытать, его возьмут, отвезут в крепость, и в то время, как вы будете получать деньги за свое предательство, вашу жертву вздернут на дыбу и кости его захрустят…
— Да вам-то что за дело? — крикнул вдруг Торичиоли.
Сен-Жермен скрестил руки на груди и остановил на нем долгий и пристальный взгляд.
Какая-то особенная, непонятная улыбка сложилась на его губах.
— Джузеппе Торичиоли, — проговорил он вдруг изменившимся и тоже совсем особенным голосом, — вы желаете теперь знать, какое мне дело до всего этого? Хотите, я дам вам ответ?
Торичиоли под этим взглядом и при звуке этого голоса почувствовал словно дрожь во всем теле и невольно ответил:
— Да, я хочу этого!
— Хорошо, я отвечу вам, но только не здесь.
"Что он говорит такое? — силился сообразить Торичиоли. — Не здесь? А где же тогда?"
— А где же тогда? — произнес он вслух.
— Мы сядем сейчас же в мою карету, и я отвезу вас туда, куда нужно. Мы поедем вместе.
Итальянец усмехнулся.
— С какой стати, зачем?… Вы думаете, я так и дамся в ловушку? Почему я знаю, куда вы меня завезете.
Лицо Сен-Жермена выразило презрение.
— Неужели Джузеппе Торичиоли — такой трус, — внятно произнес он, — что боится поехать с человеком, которому он, кроме зла, ничего не сделал и который до сих пор за это делал ему только добро?
Самолюбие итальянца было задето. Иногда такие люди, как он, вдруг способны получить отчаянную смелость, именно если суметь задеть их самолюбие.
— Я в_а_с не боюсь, да и никого не боюсь, — ответил он, — но если вы готовите мне ловушку, то верьте, что найдутся люди, которые заступятся за меня. Сколько времени должен я дать в ваше распоряжение?
— Часа полтора только.
— Тогда будьте добры подождать рядом в столовой. Теперь без четверти четыре; ровно в четыре часа я буду к вашим услугам.
Граф удовлетворенный кивнул головою и вышел в столовую.
XV
ЛОВУШКА
Все, что угодно, но только Торичиоли не хотел показаться трусом перед человеком, который был врагом его. Ему хотелось бросить всем, как вызов, свою решимость ехать с ним, куда бы тот ни повез его; к тому же чего-либо особенно скверного сделать с ним не могли: все-таки они жили в столице, где не так уж легко было исчезнуть такому лицу, как Торичиоли, который вследствие завязавшихся у него в последнее время отношений считал себя «лицом» в Петербурге. Кроме того, он знал, с кем ехал, и мог принять некоторые предосторожности.
Ровно в четыре часа они вышли на крыльцо и сели в карету. Дверца захлопнулась, и Иоганн тронул. Он знал, куда ехать, в том случае, если граф не давал никакого приказания.
Карета повернула по Невской першпективе.
Торичиоли, чувствуя мягкое покачиванье рессор, удобно сидел в своем углу, испытывая не без удовольствия ощущение быстрой езды.
