Анатолий Алексин - Мой брат играет на кларнете (сборник рассказов)
Он очень добрый. И даже застенчивый. «Видите ли, я ведь только дантист…» – всегда начинает он. «Дантист» – это значит попросту зубной врач или техник. Но дядя Леня всегда называет себя этим красивым словом «дантист». А в остальном он очень скромный и даже застенчивый…
Меня дядя Леня встретил в женском фартуке и со сковородкой в руке. На сковородке шипела яичница. Раньше мне казалось, что дядя Леня слишком много думает о еде: всегда я встречаю его с промасленными свертками, которые он держит в протянутой руке. Но мама мне объяснила, что все холостяки очень много возятся с продуктами, а едят гораздо меньше женатых: просто они не способны вести хозяйство. Ну, как некоторые ученики, которые часами возятся дома с тетрадями и учебниками, корпят над ними, зубрят, а отвечают на двойки или на тройки, потому что у них нет способностей.
– А-а, тезка! – воскликнул дядя Леня – «ноль один» как-то растерянно и даже испуганно.
Меня тоже зовут Леонидом. Или, вернее, Ленькой… И у меня тоже есть прозвище. Только оно хуже, чем у дяди Лени. Неблагозвучное! Даже не хочется вспоминать.
– Ты один? – спросил дядя Леня все так же испуганно. И схватил сковородку другой рукой: она, наверно, была горячая.
– Я… один. Я по делу.
Но дядя Леня выглянул на лестницу, будто за моей спиной мог кто-то скрываться. Потом он пригласил меня в комнату. На подоконниках почему-то стояла посуда, а в буфете, за стеклом, где обычно бывает посуда, почему-то стояли книги. Я решил, что ни за что на свете не буду холостяком.
– Дядя Леня, я на минутку.
– Кушать не хочешь? У меня есть яичница. Глазунья: два глаза. Можно с тобой поделиться…
Я понял: он по доброте своей предлагает мне то, что достается ему с наибольшим трудом, – еду, яичницу. И отказался.
– Мне надо сказать только два слова. Мне надо узнать… Ну, посоветоваться. Насчет отца. Я услышал сегодня, что у него «двести двадцать на сто»…
Так примерно начал я разговор, сделав вид, будто знаю, что это такое: «двести двадцать на сто».
– Видишь ли, – сказал дядя Леня. – Я ведь только зубной врач…
«Всегда называет себя дантистом, – подумал я, – а тут – зубной врач… Боится, я не пойму, что такое дантист. Считает меня кретином! Или, вернее сказать, ребенком. Это для взрослых одно и то же».
– Скажите, дядя Леня, это опасно: двести двадцать на сто? Вы ведь знаете!..
Он стянул очки с носа и засунул концы пластмассовых дужек в рот. Так ему всегда удобнее думать.
– Как бы это тебе объяснить? – проговорил он не очень внятно, потому что дужки были во рту.
Почему мне нужно все объяснять? А просто сказать нельзя?
– Как бы это тебе объяснить, чтобы ты меня понял?
Ну, конечно, ведь я же ребенок, то есть кретин!
– Отец выглядит абсолютно здоровым! – сказал я. – А когда смеется, то становится даже румяным.
– Я бы с удовольствием к вам зашел и посмотрел твоего отца, но лучше уж вызвать специалиста. Тем более что Людмила не приглашала. Мне самому неудобно…
– Но это опасно?
– Как бы тебе объяснить?.. Это – высокое кровяное давление. Его надо сбить! Врачи выпишут лекарства: порошки, уколы, таблетки. Но главное: положительные эмоции! Понимаешь?
– Еще бы! – соврал я. И подумал: «Хорошо бы, чтоб он мне не поверил. И объяснил!»
Он не поверил. Или пропустил мои слова мимо ушей.
– Положительные эмоции – это значит радость, веселье, надежда… Ведь главное – нервы. Им нужно питание.
Я посмотрел на яичницу. Он улыбнулся:
– Да-да! Им нужен витамин хорошего настроения. Они это любят, нервы. Отец работает на строительстве? Всю жизнь он на стройках! Это уже, прости меня, не для него: сроки, задания, планы. И еще… Может, его что-нибудь мучает, угнетает? Это надо решительно снять!
Я подумал немного.
– Нет, его ничего не мучает. У нас дома все хорошо. И на работе его уважают. Ему будет трудно уйти… Привычка свыше нам дана. Сами знаете!
– Может быть, ты и прав. А Людмила что думает? В смысле его работы?
– Не знаю. Я у нее не спрашивал. Но его не угнетает… Никто! Я уверен.
– Что ж, хорошо. Это важно! Если Людмила захочет, я зайду, посмотрю…
Теперь я понял, почему он выглядывал на лестницу: не хотел, чтоб Людмила увидела его в женском фартуке.
Они вместе учились в школе. Их считали женихом и невестой. Это было бы так хорошо, если б они поженились: Людмила осталась бы в том же доме, только спустилась бы на этаж. А у него книги не стояли бы там, где должна быть посуда…
Но Людмила не хочет. Она вообще не думает о замужестве: ее это не интересует. Она у нас «мастер четких линий» и думает только о своих чертежах.
Я однажды сказал:
– Вот если бы ты вышла замуж за дядю Леню!
– Две пары очков в одной молодой семье – это слишком много, – ответила мне она. Пошутила, хотя вообще-то шутить не любит.
А мама с отцом промолчали. И посмотрели на меня нежно и с жалостью, как на любимого дурачка: ты, дескать, мал еще. Не понимаешь!..
Странное дело: не заботятся о будущем дочери! Наверно, потому, что она – ранний ребенок. Но разве она виновата? Какая несправедливость! Все втроем они заботятся обо мне: просто уж нету сил.
3Я слышал, как некоторые взрослые говорят: «Я сумасшедшая мать! Я сумасшедший отец!..» И всегда как бы гордятся своим сумасшествием.
Мои родители непохожи на этих людей. Они абсолютно нормальные. И даже стесняются того, что прямо-таки дрожат за каждый мой шаг. Поэтому они дрожат как бы в шутку, а не всерьез. И поэтому, думаю я, отец кажется иногда грубоватым. Просто родители слишком долго ждали меня. Вот в чем все дело!
Хотя мне от этого, конечно, ничуть не легче.
О себе они не заботятся никогда. Даже удивительно; про меня все знают – что вредно, чего нельзя Даже полезное может им показаться вредным. А на себя словно рукой махнули.
«Больше я этого не допущу!.. Начну с отца. Буду все время подбрасывать ему положительные эмоции!» – с таким твердым решением я вернулся домой.
Раньше меня упрекали за то, что я часто бываю мрачным. Мама молча и внимательно заглядывала мне в глаза. Отец напевал: «Что ты, молодец, невесел? Что ты нынче нос повесил?» «О чем задумался, детина?..» Или что-нибудь вроде этого.
А Людмила спрашивала в упор:
– Ты нас готовишь к чему-то плохому? Что-то случилось в школе? А может быть, во дворе? Скажи прямо. Прямота многое искупает.
Сама прямая, «мастер четких линий», Людмила от всех кругом требует точности и прямоты.
А я, как правило, ни к чему особенному их не готовлю… Просто мне хочется попросить что-нибудь такое, вместо чего, я уверен, мне предложат все сокровища мира: музей, цирк или даже театр. А мне хочется поехать с ребятами за город, на озеро Бездонку, где все загорают и плавают, а не только с утра до вечера тонут, как считают мои домашние.
Но в тот день я всем улыбался. И без конца повторял:
– Не волнуйся, папа! Не беспокойся!.. Прошу тебя не волноваться!
Мама молча и пристально заглядывала мне в глаза.
– О чем волнуешься, детина? – привычно переиначил слова отец, хотя никакого волнения на моем лице не было: я улыбался.
– Ты нас к чему-то готовишь? – в упор спросила Людмила.
Найти положительные эмоции в доме, где все тебя обожают, не так легко, как думает дядя Леня.
Отец любит слушать радио, особенно музыкальные передачи. Но ему редко удается наслушаться вдоволь: то я делаю уроки, то читаю (тут уж все ходят на цыпочках!), то Людмила выполняет срочную работу, готовится к каким-нибудь зачетам. Она всегда учится: или на курсах, или в университете культуры, или еще где-нибудь.
Но в тот вечер я сел возле приемника, стал настраивать его на концерты и делал вид, что сам получаю огромное удовольствие.
– Я знал, что в конце концов музыка тебя проймет. Ты ведь мой сын!
– Твой, твой! – сказал я отцу.
Он улыбнулся счастливой и гордой улыбкой: дескать, долго мы тебя ждали, но такого стоило подождать!..
Положительные эмоции прибывали с каждой минутой!
Когда пришла мама, я включил приемник погромче, чтобы и она могла насладиться музыкой.
Из соседней квартиры постучали нам с стену.
В нашем доме толстые стены и высоченные потолки. Мама как-то сказала:
– Это хорошо, что наш дом строился в пору, когда архитектура еще не достигла огромных успехов. Теперь ведь стены рассчитаны на таких вот, как я. Которые плохо слышат…
Мама часто подшучивает над своим, как говорят, физическим недостатком.
– Новая архитектура служит не разъединению, а объединению семей, живущих в разных квартирах! – сказал отец.
– При старых нормах многие остались бы в старых квартирах, – спокойно объяснила Людмила.
– Только слышно за стенкою где-то… – тихо пропел отец.
За нашими стенами трудно что-нибудь уловить. Но сосед, я уверен, специально прикладывает ухо, чтобы при первом же удобном случае постучать. Если мы громко разговариваем, чтобы слышала мама, он начинает всегда возмущаться. А тут ему музыка помешала! Бывают же люди, которым все на свете мешает. Особенно если кто-нибудь рядом получает положительные эмоции.
