Надежда Дурова - Кавалерист-девица
Надобно проститься с залою принца Виртембергского! надобно оставить Витебск и возвратиться в грязные Яновичи. Эскадронные командиры с воплем требуют офицеров к своим местам; нечего делать, завтра еду.
Яновичи. Кажется, здешняя грязь превосходит все грязи, сколько их есть на свете. Не далее как через площадь к товарищу не иначе можно пробраться, как верхом; можно, правда, и пешком, но для этого надобно лепиться около жидовских домов, по завалинам, как можно плотнее к стенам, окнам и дверям, из которых обдает путешествующего различного рода паром и запахами, например, водки, пива, гусиного сала, козлиного молока, бараньего мяса и так далее… Можно быть уверену в насморке по окончании этого отвратительного обхода.
Витебск. В теперешний приезд мой старый С***, напуганный буйною сценою, не пустил уже меня к себе на квартиру, и мне отвели ее в доме молодой и прекрасной купчихи. Только что я расположилась там по-хозяйски. пришел ко мне Херов, короткий знакомец брата. «Здравствуй, Александров! давно ли ты приехал?» — «Сейчас!» — «А брат?» — «Он в эскадроне». — «Где ты обедаешь, у принца?» — «Не знаю; я пойду явиться к принцу; если пригласит, так у него». — «Посмотри, какие славные шпоры купил я». — «Серебряные?» — «Да!..» Мы оба стояли у стола, и я облокотилась на него, чтобы поближе рассмотреть шпоры. В это время Херов наступил легонько мне на ногу; я оглянулась; вплоть подле меня стояла хозяйка: «Не стыдно ли вам, господа, говорить такие слова в доме, где живут одни женщины?..» Вот новость! я уверяла хозяйку, что слова наши могли б быть сказаны перед ангелами, не только перед женщинами. «Нет, нет! вы меня не уверите; уж я слышала!» — «Не может быть, вы ослышались, милая хозяюшка». — «Прошу не называть меня милою, а вести себя лучше в моем доме…» Сказав это, она важно отправилась в свою половину и оставила нас думать что угодно об ее выходке. Херов взял было кивер, чтоб идти уже, но, взглянув случайно на мой кошелек и увидя, что в нем светилось золото, остановился: «Брат твой должен мне, Александров, не заплатишь ли ты за него?» — «Охотно! сколько он тебе должен?» — «Два червонца». — «Вот изволь». — «Какой ты славный малый, Александров! дарю тебе за это мои серебряные шпоры». Херов ушел, а я, приказав тотчас привинтить новые шпоры к сапогам, надела их и пошла явиться принцу.
В час пополуночи возвратилась я на свою квартиру; постель мне была постлана в маленькой комнате на полу; в доме все уже было тихо, и только в горницах хозяйки светился еще огонь. Полагая себя в совершенном уединении и полною владетельницею своей комнаты, я без всяких опасений разделась. Хотела было, правда, запереть двери, но как не было крючка, то, притворя их просто, легла и кажется, что спала уже, по крайней мере, я не слыхала, как дверь в мою горницу отворилась. Я проснулась от шарканья ногами кого-то ходящего по моей комнате; первым движением моим было закрыть голову одеялом; я боялась, чтоб бродящее существо не ударило меня в лицо ногою. Не знаю почему, я не хотела спросить, кто это ходит, и к лучшему; я тотчас услышала голос, который спрашивал не совсем громко: «Где вы?» Это была хозяйка; она с нетерпением повторяла: «Где вы?» — и продолжала шаркать ногами по полу, говоря: «Да где же вы? Посмотрите, что у меня в ушах вместо серег; что-то недоброе! Кажется, в каждом висит по злому… то есть по черту! по одному только черту!..» Она смеялась при этом каким-то диким смехом, но не громким. Я пришла в ужас; не было сомнения, что хозяйка моя была сумасшедшая, что она укралась от надзора своих девок, что пришла ко мне, именно ко мне, и что она найдет меня очень скоро в комнате, которая всего полторы сажени длины и ширины. Что сделает она тогда со мною! Бог знает, какой оборот возьмут тогда мысли ее! Может быть, она сочтет меня одним из тех демонов, которые, думает она, висят в ушах у ней вместо серег! Я слыхала, что сумасшедшие очень сильны, итак, в случае нападения я не надеялась выйти с честию из этого смешного единоборства. Думая все это, я таила дыхание и боялась пошевелиться; но мне сделалось до нестерпимости душно лежать с закутанною головой; я хотела открыть немного одеяло, и в этом движении дотронулась до подсвечника, он упал со стуком. Радостный крик сумасшедшей оледенил кровь мою! Но, к счастию, этот крик разбудил ее женщин; и в то самое время, когда она с восклицаниями кинулась ко мне, они вбежали и схватили ее уже падающую на меня с распростертыми руками.
Природа дала мне странное и беспокойное качество: я люблю, привыкаю, привязываюсь всем сердцем к квартирам, где живу; к лошади, на которой езжу; к собаке, которую возьму к себе из сожаления; даже к утке, курице, которых куплю для стола, мне тотчас сделается жаль употребить их на то, для чего куплены, и они живут у меня, пока случайно куда-нибудь денутся. Зная за собою эту смешную слабость, я думала, что буду сожалеть и об грязных Яновичах, если придется с ними расставаться; однако же, слава Богу, нет! Мы идем в поход, и я чрезвычайно рада, что оставляю это вечное, непросыхаемое болото. Вот одно место на всем Шаре Земном, куда бы я никогда уже не захотела возвратиться.
Полоцк. Сегодня утром, выходя из костела, увидела я Р***; он шел очень скоро и был, казалось, чем-то озабочен. Меня всегда очень забавляют его рассказы о его победах; вечно он героем какого-нибудь происшествия и из всякого выходит увенчанным или миртами или лаврами. Надеясь и теперь услышать что-нибудь подобное, побежала я за ним, догнала, поравнялась и остановила за руку: «Чем так озабочен, товарищ? Не надобен ли тебе опять секундант? я к твоим услугам…» Казалось, появление мое сделало неприятное впечатление на Р***. Это удивило меня: «Что с тобою? Куда ты так спешишь?» — «Никуда! я просто иду; тебе кланяется батюшка. Извини, брат! я виноват перед тобою: проиграл твои деньги». — «Какие мои деньги?» — «Два червонца». — «Я тебя не понимаю!» — «Разве ты не получал письма от ректора?» — «Нет!» — «А, ну так тебе и в самом деле нельзя знать ничего. Бедный старик, которому ты дал десять рублей, нашел в этой ассигнации два червонца и, полагая очень благоразумно, что ты не имел намерения дать ему такую сумму, отнес их к ректору, который, похваля редкую честность бедного, пришел с этими червонцами к батюшке. Я был тут же; ректор рассказал нам историю о червонцах и просил переслать их к тебе; я взял эту комиссию на себя; но, к несчастию, прежде чем увиделся с тобою, встретился искусительный случай попробовать счастия; я поставил их на карту и — остался твоим должником». — «Очень рад! будь им сколько угодно; но зачем батюшка твой распорядился так нечеловеколюбиво! Деньги эти надобно было оставить у того, кому провидение их назначило». — «Ну, зафилософствовал! Я мог бы сказать тебе кой-что против этого, да уж Бог с тобой, теперь некогда, иду взять в долг кордон и эполеты из офицерской суммы. Прощай!..» Сумасброд побежал, а я пошла прогуливаться. Я всегда иду очень скоро и совершенно отдаюсь мечтам, меня увлекающим. Теперь я думала о том, как прекрасна природа! как много радостей для человека в этом мире! Думала и о том, как неисповедимы пути, которыми велят нам идти к такому или другому случаю в жизни; и что самое лучшее средство сохранить мир душевный состоит в том, чтоб следовать покорно деснице, ведущей нас сими путями, не разыскивая, почему это или то делается так, а не иначе… Мысли мои были то важны, то набожны, то печальны, то веселы, а наконец, и сумасбродно веселы. Радостное предположение, что я буду иметь прекрасный дом, где помещу старого отца своего; что украшу его комнаты всеми удобствами и всем великолепием роскоши; что куплю ему покойную верховую лошадь; что у него будет карета, музыканты и превосходный повар!.. так восхитило меня, что я запрыгала на одном месте, как дикая коза! Теперь я вижу, что Перретта не выдумка. От сильного телодвижения мечты мои рассеялись. Я опять увидела себя уланским офицером, у которого все серебро на нем только, а более нигде, и что для исполнения мечтаний моих надобны, по крайней мере, чудеса, а без них ничему не бывать! Сделавшись по-прежнему уланским поручиком, я должна была в качестве этом спешить возвратиться в эскадрон, чтоб не опоздать к времени, назначенному для похода: за что иногда приходится строго отвечать!
1815 год
В походе нашем ничего нет замечательного, кроме причины его: Наполеон как-то исчез с того острова, на котором союзные государи рассудили за благо уместить вместе с ним все его планы, замыслы, мечты, способности великого полководца и обширный гений; теперь все это опять вырвалось на волю, и вот снова движение в целой Европе!.. Двинулись войска, снова вьются наши флюгера в воздухе, блистают пики, прыгают добрые кони! там сверкают штыки, там слышен барабан; грозный звук кавалерийских труб торжественно будит еще дремлющий рассвет; везде жизнь кипящая, везде движение — неустанное! Тут важно выступает строй кирасирский; здесь пронеслись гусары, там летят уланы, а вот идет прекрасная, стройная, грозная пехота наша! главная защита, сильный оплот отечества — непобедимые мушкетеры!.. Хоть я люблю без памяти конницу, хоть я от колыбели кавалерист, но всякий раз, как вижу пехоту, идущую верным и твердым шагом, с примкнутыми штыками, с грозным боем барабанов, чувствую род какого-то благоговения, страха, чего-то похожего на оба эти чувства: не умею объяснить. При виде пролетающего строя гусар или улан ничего другого не придет в голову, кроме мысли: какие молодцы! какие отличные наездники! как лихо рубятся! беда неприятелю! и беда эта обыкновенно состоит в ранах более или менее опасных, в плене, и только. Но когда колонны пехоты быстрым, ровным и стройным движением несутся к неприятелю!.. тут уже нет молодцов, тут не до них: это герои, несущие смерть неизбежную! или идущие на смерть неизбежную — средины нет!.. Кавалерист наскачет, ускачет, ранит, пронесется, опять воротится, убьет иногда; но во всех его движениях светится какая-то пощада неприятелю: это все только предвестники смерти! Но строй пехоты — смерть! страшная, неизбежная смерть!
