Игорь Ефимов - Новгородский толмач
До сих пор митрополит и великий князь не принимали его доносы всерь-ез. Но если Геннадию удастся вовлечь других епископов и иерархов в свою истерию, в Московии могут запылать костры не хуже, чем в Испании.
На этой печальной ноте прощаюсь с Вами, любезный брат, и да сохранит Вас Господь от пастырей, подобных новгородскому архиепископу,
С. З.
Фрау Грете Готлиб, в Мемель
из Москвы, август 1486
Милая, милая Грета!
Лето у нас в этом году выпало теплое и спокойное, на радость местным землепашцам и садоводам. Один за другим прокатились сельские праздники. День мученицы Акилины здесь называют "Акилиной-гречишницей" - потому что он указывает время посева гречихи. В конце июня отмечают день святого Петра его именуют "Петром-рыболовом". Рыбаки молятся ему об улове и об избавлении от бурь, складываются сообща и ставят ему большую восковую свечу в церкви. Двадцатого июля - день Ильи Громоносного. По местным поверьям, гром небесный означает проезд по небу пророка Ильи в колеснице. Оттуда он посылает огненные стрелы, которые убивают черта. Многие уверяют, что находили окаменевшие стрелы на земле. Считается, что в этот день происходит смена времен года. "На Илью до обеда - лето, а после обеда - осень", - гласит пословица. В Ильин день - начало жатвы, и поселяне накануне закалывают быков и телят, пируют и веселятся в предвкушении урожая.
Но мне в этом году сердечная горечь не позволила присоединиться к ним. Гром небесный поразил меня как раз за три дня до праздника святого Ильи.
Вот что произошло.
С утра мы занимались греческим и итальянским в покоях Елены Стефановны. Дочь великой княгини, Елена Ивановна, тоже была с нами. Помогая себе кончиком высунутого языка (точь-в-точь, как это делала ты в ее возрасте), двенадцатилетняя княжна переписывала строчки Петрарки из книги, недавно отпечатанной в Венеции и доставленной сюда итальянскими чеканщиками. Время от времени заглядывая через ее плечо, я ронял одобрительные замечания, и она краснела от удовольствия.
Вообще, должен тебе сознаться, меня в последние месяцы тревожило поведение Елены Ивановны. Помнишь, ты в одиннадцать лет влюбилась в своего учителя музыки? Настолько, что наша добрая матушка сочла необходимым прервать ваши занятия? Что-то похожее происходит и у нас. Поверь, я не позволял себе никаких жестов, взглядов, слов, которые могли бы быть истолкованы превратно. Скромный подьячий, знающий свое место, готовый услужить любому члену великокняжеского семейства. Но сердце юной девицы порой возгорается само собой, без всякого знака и повода со стороны. И, как ты помнишь, это возгорание довольно трудно скрыть. Ваши нежные щеки покрываются то краской, то испариной, губы трепещут от вздохов, глаза вдруг без всякой причины увлажняются слезой.
Что мне оставалось делать?
Я только старался всегда садиться подальше от княжны, не прикасаться к ее пальцам, когда мы вместе листали книгу, не встречаться с ней взглядом. Елену Стефановну все это только забавляло. Но угрюмые няньки, сидящие по стенам, поджимали губы и явно выражали свое неодобрение. По их понятиям, вообще не бабье это дело - книги читать да учить басурманские языки. Видимо, какая-то из них и решила вмешаться. А оружие у них всегда одно - верное, опробованное, вековое. Клевета.
Уж не знаю, какие слухи они распускали о наших занятиях. Только в тот день мы внезапно услышали громкий стук сапог на лестнице. Дверь распахнулась под тяжелым ударом то ли ноги, то ли кулака. На пороге появился принц Иван Молодой, супруг Елены Стефановны. Заметно хромая, он вышел на середину горницы, обвел наши лица гневным пронзительным взглядом.
- Кто велел? - крикнул он.
- О чем ты, Иван Иванович? - испуганно спросила Елена Стефановна.
- Вот это все - кто велел?!
Он подошел к столу, схватил том Петрарки.
- Это что за книга? Жидовская?
- Господь с тобой! Вот же тут ангелы Божьи нарисованы и крест. Ты же сам разрешил мне выучить итальянский и греческий. Вот Степан Юрьевич нам здесь помогает...
- Ты кто? - Принц резко повернулся ко мне.
- Посольского приказа подьячий, Степан Бородин-Червонный, ваша милость.
- А вот мы сейчас посмотрим, какой ты подьячий!
Принц сделал несколько шагов ко мне и схватил за ворот. Другой рукой залез мне за пазуху и выдернул цепочку с нательным крестом.
- Латинский?
- Боже упаси, ваша милость. Православный, в Архангельском соборе освященный.
Но принцу нужно было на ком-то разрядить свой гнев. Взгляд его упал на забившуюся в угол Елену Ивановну.
- А ты здесь что делаешь? Опять затеяла моему сыну башку разбить? Нечего тебе здесь торчать - поняла?
Княжна от страха не могла ничего сказать, только всхлипывала и тихо скулила.
Елена Стефановна сделала шаг вперед, положила ладонь на плечо мужа.
- Раз уж ты зашел, Иван Иванович, не взглянешь ли на сыночка? Какое-то у него пятнышко на шее, мы не можем понять, что такое: то ли родинка новая появилась, то ли что-то худое.
- Где он?
- В соседней горнице, спит в колыбельке. Уже и святой водой кропили, и икону из Троицкой лавры привозили - не помогло. Взгляни-ка ты отцовским глазом, может, совет какой дашь. А то мы, бабы, только кудахчем, а толку мало...
Постепенно ей удалось успокоить мужа и увести.
Можешь себе представить, в каком тягостном настроении я вернулся в тот день домой. Ведь я привык смотреть на Ивана Молодого как на героя боев на Угре, как на спасителя отечества. Я почти преклонялся перед ним, радовался, что у нас будет такой повелитель. Как же тяжело мне было вызвать его непонятный и неоправданный гнев!
Главное же: нет сомнения, что гнев этот мог быть вызван только ядом клеветы. Но какое обличье приняла змея в этот раз? Латинство? Жидовство? Это словечко все чаще выползает из палат новгородского архиепископа Геннадия. Любая цитата из Ветхого Завета может быть заклеймена жидовством. А латинство? Сейчас многие в Москве недовольны наплывом итальянских мастеров, а зависть неразборчива в способах мести. Но самое страшное - обвинение в колдовстве. За это сразу один путь: темница, пытки, казнь. Господи, сохрани, обереги и помилуй!
Хромота у принца Ивана из-за болезни, которую здесь называют "камчуг". От нее нога воспаляется так, что даже прикосновение гусиного пера кажется невыносимым. Знахари лечат ее настоем цветка иван-да-марья, что соответствует латинскому Viola tricolor. Однако вряд ли Иван Молодой решится ослушаться запрета церкви и призвать знахарей. Говорят, что сильный камчуг может обернуться потом каменной болезнью почек, и тогда человек умирает.
Не дай Бог, чтобы такое случилось! Тогда кинутся искать колдунов по всей Москве - то-то прибавится работы палачам.
Не помню, как я дотянул тот тягостный день в приказе, как добрался домой. Но когда сели обедать, я вдруг понял, что не могу донести ложку до рта. Рука так тряслась, что я только проливал щи на бороду. Жена моя вскочила, бросилась ко мне.
- Степанушка, что ты?! Что с тобой? Неужто лихоманка-трясун напала? И с лица побелел, как плат!
Она прижимала мою голову к груди, гладила по волосам. Углом рушника утирала мокрое лицо. Под ее ласками дрожь понемногу утекла из моих пальцев. Но она все продолжала хлопотать и причитать. Стала кормить меня с ложки, как младенца.
Только ночью, когда легли, смог я ей связно рассказать о случившемся. И она снова, как уже было не раз в последний год, стала уговаривать меня оставить службу в Посольском приказе.
- Не для тебя это дело, Степанушка, нет у тебя тех зубов и когтей, какие нужны для дворцовой жизни. Твое дело - книжное, умственное. Помнишь, как хорошо было в Пскове, как тебя засыпали заказами. И в Москве найдутся желающие, книги нынче всем нужны. Завели бы переписочное дело, завели бы лавку рядом с базаром. Там бы приказчик сидел, заказы принимал и выдавал. А ты бы дома все переписывал и переводил. И ходить никуда не надо. То-то славно было бы, то-то душевно!
Она гладила меня по щекам и плечам, мечтала вслух, тешила себя надеждами. И у меня не повернулся язык вернуть ее с облаков на землю. Напомнить, что говорили мы об этом двадцать раз. И двадцать раз я объяснял ей, что Москва - не Псков. Что здесь все книжное и переписочное дело отдано монастырям. И что они не потерпят, чтобы какой-то подьячий завел свою лавку и начал переманивать у них заказчиков.
Дорогая сестра, я почему-то верю, что Господь и ангелы Его слышат твои молитвы лучше, чем мои. Помолись за меня, чтобы миновало меня обвинение в ворожбе и чтобы дано нам было свидеться на этом свете после двадцати лет разлуки.
Твой любящий брат,
С. З.
Эстонский дневник
Болит сердце за детей, не проходит. И не только за своего, за бесценного Павла Степановича, и за далеких племянников в Мемеле. Княжеские отпрыски - Димитрий, Елена, Василий Иванович, - когда вижу их, одна мысль сверлит: что ждет их всех? Какая страшная судьбина заготовлена впереди? Сегодня они шалят, веселятся, смеются - но где-то уже ждут их каменные темницы, железные оковы, секира палача.
