Александр Грин - Дорога никуда
- Благодарим вас, - произнес Тергенс, кланяясь бледной тихой женщине, узнали мы за одну ночь столько, сколько за всю жизнь не узнаешь!
- Прощайте, мужественные люди, - сказала всем Консуэло, - я не забуду вас.
Она поцеловала их низко опущенные хмельные головы и вернулась сесть в экипаж. Галеран отдал полторы тысячи фунтов Стомадору и по двести контрабандистам. Они взяли деньги, но хмуро, с стеснением. Для надзирателей Галеран прибавил Ботреджу триста фунтов: двести Факрегеду и сто Лекану.
Затем все попрощались с Галераном и исчезли, растаяли в темноте. Брошенная лавка осталась без присмотра, на произвол судьбы. Галеран и Консуэло уехали ждать наступления дня, чтобы часов около восьми утра вызвать санитарную карету Французской больницы, а с ней - лучшего хирурга Покета, врача Кресса.
Глава XVII
Ввиду тяжелого положения Давенанта, решительно взятого под свою защиту всемогущим генералом Фель-тоном, судейские и тюремные власти так сократили процедуру освобождения заключенного, что, начав хлопоты около девяти часов утра, Галеран уже в половине одиннадцатого с врачом Крессом и санитарным автомобилем был у ворот тюрьмы, въехав на ее территорию с законными основаниями.
Давенант находился в таком беспомощном состоянии, что жили только его глаза, бессмысленные, как блеск чайных ложек. Он говорил несуразные вещи и не понимал, что делают с ним. На счастье Галерана, а также обоих надзирателей, переживших за эту ночь столько волнений, сколько не испытали за всю жизнь, Давенант бредил лишь об утешении ("Консуэло" - значит "утешение"). По его словам, оно являлось к нему в черном кружевном платье и плакало.
Свежий воздух подействовал так, что помещенный в больницу Давенант временно очнулся от забытья. Теперь он все помнил. Он спросил, где Галеран, Консуэло, Стомадор.
Начался ветреный, пасмурный день. К ожидающим Консуэло и Галерану вышел Кресс и пригласил идти в помещение Давенанта.
- Какое его положение? - спросил Галеран доктора.
- Скоро начнется агония, - ответил Кресс, - пока он все сознает и хочет вас видеть.
Последние гости приблизились к кровати умирающего - одинокий старик и женщина, едва начавшая жить, со смертью в душе.
- Теперь я скоро поправлюсь, - прошептал Тиррей, полуоткрывая глаза и с нежным страхом смотря на Консуэло, севшую у изголовья. - Я был причиной вашего горя, - продолжал он, - но я не знал, что так выйдет. Но вы не печальтесь. Что-то в этом роде было со мной. Надо пересилить горе. Вы молоды, перед вами вся жизнь. Ведь это вы спасли меня из тюрьмы?
- Я исполнила мой долг, - сказала Консуэло, - и я не хочу больше говорить об этом. Ваше дело будет пересмотрено и, конечно, разрешится благополучно.
- Мое. А тех?
- Они спасены, - сказал Галеран. - Отмена приговора указывает, что дело ограничится несколькими годами тюрьмы.
- Я рад, - быстро сказал больной, - потому что бой был прекрасен. Суд должен был понять это. Об одном я жалею, что меня не было с вами, Галеран, когда вы рыли подкоп. А где Стомадор?
- Должно быть, уже бежал. Его положение стало очень опасным.
- Конечно. Так я не в тюрьме... Вы не поверите, - обратился Тиррей к Консуэло, смотревшей на него с глубоким состраданием, - как хорошо спастись! Мне хочется встать, идти, побывать на старых местах.
Давенант беспокойно двинулся и, утомленный, закрыл глаза. Сознание боролось с темной водой. Он шарил руками на груди и у горла, отгоняя незримую тесноту тела, сжигаемого смертельным огнем. Лицо его было в поту, губы непроизвольно вздрагивали, и, нагнувшись, Галеран расслышал последние слова: "Сверкающая." неясная..."
Видя его положение, Кресс отошел от окна, взял руку Давенанта и, нахмурясь, отпустил ее.
- Избавьте себя от тяжелого впечатления, - тихо сказал Кресс Консуэло, которая, все поняв, вышла, сопровождаемая Галераном. В приемной Консуэло дала волю слезам, рыдая громко и безутешно, как ребенок.
- Это - сразу обо всем, - объяснила она. - Зачем умирает чудесный человек, ваш друг? Я не хочу, чтобы он умирал.
Она встала, утерла слезы и протянула руку Галерану, но тот привлек ее за плечи, как девочку, и поцеловал в лоб.
- Что, милая? - сказал он. - Беззащитно сердце человеческое?! А защищенное - оно лишено света, и мало в нем горячих углей, не хватит даже, чтобы согреть руки. Укрепитесь, уезжайте в Гертон и ждите. Тишина опять явится к вам.
Консуэло закрыла лицо и вышла. Галеран вернулся в палату. Он подождал, когда тело перестало подергиваться, закрыл глаза Давенанта рукой с обломанными ногтями, пострадавшими на подземной работе, и отправился вручить серебряного оленя по назначению.
Его приняла Роэна Лесфильд, молодая женщина в расцвете жизни, жена директора консерватории.
Гостиная, где Тиррей девять лет назад сидел, восхищаясь золотыми кошками, выглядела все так же, но не было в ней тех людей, какие составляли тогда для начинающего жить юноши весь мир.
- Я исполняю поручение, - сказал Галеран вопросительно улыбающейся молодой женщине, - и если вы меня помните, то догадаетесь, о ком идет речь.
- Действительно, ваше имя и лицо как будто знакомы... - сказала Роэна. Позвольте,, помогите вспомнить... Ну, конечно. Кафе "Отвращение"?
- Да. Вот олень. Тиррей просил передать его вам. Галеран протянул ей вещицу, и Роэна узнала ее. В это время появилась скучающая, бледная Элеонора, девушка с капризным и легким лицом. Жизнь сердца уже неласково коснулась ее.
- Элли! Какая древняя пыль! - сказала Розна. - Смотри, мальчик, который был у нас лет девять назад, возвращает свой приз оленя. Да ты все помнишь?
- О, как же! - засмеялась девушка. - Вы - друг Тиррея? Я сразу узнала вас. Где этот человек? Тогда он так странно пропал.
- Он умер в далекой стране, - ответил Галеран, поднимаясь, чтобы откланяться, - и я получил от него письмо с просьбой вернуть вам этот шутливый приз.
Настало молчание. Никто не поддержал мрачного разговора, пришедшегося не совсем кстати: у Роэны хворал мальчик, а Элли, ставшая очень нервной, инстинктивно сторонилась всего драматического.
- Благодарим вас, - любезно сказала Роэна после приличествующего молчания. Так он умер? Как жаль!
Слегка пошутив еще на тему об "Отвращении", Галеран простился и уехал домой.
- Ведь что-то было, Элли? - сказала Роэна, когда Галеран ушел. - Что-то было... Ты не помнишь?
- Я помню. Ты права. Но я и без того не в духе, а потому - прости, не сумею сказать.
Феодосия, 28 марта 1929 г.
