Ольга Трифонова - Единственная
Потом соседи, семья петербургского адвоката, сказали, что к ним приходили, спрашивали об Иванцовых, мать и сын, не с Дона ли они.
Дочь художника сшила из старых холстов отца два заплечных мешка и с этими мешками, где у него лежали книги, а у матери — мука и шматок сала, они с приключениями добрались до Москвы.
А его дядя — как раз тот полковник Чернецов, которого зарубил его бывший друг по атаманскому училищу Кривошлыков. А когда Кривошлыкова вешали, казачки ему говорили: «Это тебе за Чернецова».
Надежда видела: человек изголодался по правде, ему необходимо кому-то рассказать все как есть, но почему ей? Она не хочет больше чужих тайн, ей нельзя, не по силам, опасно:
— На Дону после расказачивания никого не осталось, — шепотом кричал Иванцов. — Знаете, сколько кулаков выселили по всей России? Почти триста тысяч, и почти шестьсот тысяч раскулачено.
«Он тоже читает „Бюллетень оппозиции“. Днем приходит в институт и читает нам лекции по матанализу, а вечером сам читает запрещенное. Люди живут двойной жизнью. И она — тоже».
— … на память о Крыме остались два кусочка крымских пейзажей, от тех холстов, их которых были сшиты наши сидоры. Я их поместил в рамки. Может быть, вы когда-нибудь зайдете к нам в гости и увидите их. Еще я из косточки вырастил лимонное деревце, на нем два лимона… Я вас заговорил…
— Нет. Но мне пора.
Перед экзаменом по органике подошла Руфина, сжала ее руку горячими сухими руками:
— Спасибо! Вчера его освободили.
— Но я не знаю…
— Конечно, конечно ты! Вечером он будет у меня с Евдокией Михайловной и Вирей, ты сможешь придти?
— Нет. Я договорилась с отцом, ему нужно меня видеть.
— Это неправда! — глаза в темно-рыжих ресницах сузились, смотрели, как два дула. — Ты просто боишься.
— Я имею право поступать, как хочу, но в данном случае мне действительно надо увидеть отца.
Отец сидел в столовой и, судя по разрумяневшему лицу, пил не первый стакан чая. Вид таинственный, определенно решил дожидаться Иосифа для какого-то разговора. На другом конце стола Наталья Константиновна занималась со Светланой и Васей лепкой. Вася совсем неплохо изобразил коня, а Светлана, набычившись, смотрела, как Наталья Константиновна исправляет что-то несуразное, придавая бесформенному комку вид сидящей кошки.
Надежда увидела на отце знакомые бурки и на всякий случай спросила, откуда такая красота:
— Иосиф отдал, ему жмут.
У Иосифа была какая-то болезнь на ногах: кожа между пальцами мокла, трескалась, и Надежда подумала, что для отца нехорошо, если болезнь заразна. Отец явно гордился бурками, отделанными блестящей коричневой кожей, чем вызывал зависть у Васи, потому что тот время от времени бросал в пространство:
— А мне заказали сапожки, настоящие, для верховой езды.
— А у меня есть ботики, — бурчала Светлана, не отрывая взгляда от процесса чудесного превращения комка пластилина в кошку.
И так без конца.
Надежду это нытье стало раздражать:
— Бери стакан и идем ко мне. Иосиф скоро придет, будем ужинать.
Она подумал, что квартира все же маловата для них: в спальне чертежная доска, а маленькая детская — что-то вроде гостиной.
— У тебя к Иосифу какое-то дело? — спросила спокойно, а на самом деле с тайным ужасом.
Слишком хорошо помнила, чем закончился такой же идиллический вечер прошедшей весной.
Тогда пришла Ирина и тоже сидела, выжидая Иосифа. Рассказала, что имеет поручение от Екатерины Павловны Пешковой. Речь идет о судьбе племянника Константина Сергеевича Станиславского Михаила. Михаила и его жену, урожденную Рябушинскую, а также ее сестру арестовали по делу Промпартии. Константин Сергеевич лежит с сердечным приступом.
Иосиф заявился в великолепном настроении с двумя бутылями красного домашнего вина.
— Остальное принесу завтра. Мама прислала. Варенье и чурчхели для детей.
Но ей почему-то казалось, что вино от Берии. Посылки от бабушки Кэзэ обычно приносили на дом.
— Устроим пир грузинских князей, но сначала вино должно согреться, Иосиф потащил бутылки на кухню и там принялся объяснять Каролине Васильевне преимущество грузинского красного вина перед французским. Они с Ириной накрыли на стол.
Надо было подождать, когда он выпьет несколько бокалов, но она, испытывая отвращение к предполагаемым даром «жабы», пить отказалась, что всегда вызывало у Иосифа раздражение, и без всякой предварительной подготовки, срывающимся голосом заявила, что «хлыщ с усиками» взял слишком большую власть.
— А в чем дело? — миролюбиво поинтересовался Иосиф у Ирины, обгладывая куриную ножку.
Ирина сказала в чем.
— Обращайся к Авелю.
— Но Авель санкционировал продление срока содержания под стражей.
— А продлил твой Ягода, — добавила Надежда.
— Повторяю, — Иосиф смотрел на нее прозрачными от сдерживаемого гнева глазами. — Обращайтесь к твоему крестному. Я ничего не решаю.
— Это ты ничего не решаешь? Кто же тогда решает?
— Ты отвяжешься от меня или нет? Что ты лезешь не в свое дело? — он говорил тихо и отчетливо.
Они с Ириной замерли.
— Но там маленькие дети, их хотят забрать в детдом…
— Заткнись, наконец! — он швырнул в нее обглоданной костью, попал в плечо. Ирина под столом сжала ее колено.
— Хорошо, раз вы ничего не решаете, мы пойдем к Авелю.
— А еще лучше пойдите обе на хуй!
Авель даже подпрыгнул в кресле, разговор происходил у него дома. Его бледное лицо альбиноса стало багровым, будто от солнечного ожога:
— Хозяин знает, знает! Ему Константин Сергеевич писал. Знает! Знает! А что я могу! Просите его, я с Ягодой в контрах!
Надежда тогда первый раз заплакала при посторонних (хотя какие они посторонние: крестный и подруга с гимназических лет). Просила за детей Михаила Владимировича. В этом Авель обещал помочь. Детей спасли, Михаил Владимирович умер в тюремной больнице, его жена и свояченница получили по десять лет концлагеря.
Но это произошло позже, потом, а в тот вечер, возвращаясь домой, под гром соловьиных трелей в Тайницком саду, она сказал себе, что больше никогда, ни за что не позволит ему швырять в себя всякой дрянью.
Когда отец начал рассказывать о цели своего прихода, у нее сжалось сердце: именно то, чего избегала — грозящее взрывом, скандалом при детях.
Отец не понимал, почему исключили из партии директора института Маркса-Энгельса, его старого друга Рязанова. Не понимал и решил спросить Иосифа.
— Он же огромный авторитет, — повторял отец. — Никого не трогает, замкнулся, не понимаю… Ссылка в Саратов… не понимаю…
— Знаешь папа, давай я сама спрошу. Иосиф придет усталый, голодный, мне хочется, чтобы он побыл с детьми, а ты втянешь его в долгий теоретический разговор.
— Теоретический? — удивился отец. — Причем здесь теория, речь идет о судьбе хорошего человека, старого партийца.
— Ну хорошо, все это так, — торопливо сказала Надежда. В прихожей раздавался голос Иосифа. — Только я тебя очень прошу, поговори в другой раз. Завтра.
Отец посмотрел на нее долгим печальным взглядом:
— Хорошо.
Ужин прошел весело. Светлана забралась на колени к отцу и пыталась кормить его с ложки. Иосиф кривился, делал вид, что капризничает, его усы были измазаны неловкой рукой Светланы картофельным пюре. Вася все время повторял: «Товарищи, минуточку внимания. Я хочу рассказать вам про лошадь по имени Орлик».
Дед готов был слушать, но Васе хотелось внимания отца, и он снова заводил свое: «Товарищи…»
Все было хорошо, как ей хотелось: Иосиф не ушел в кабинет, остался с детьми, но время от времени она ловила обращенный на нее грустно-вопрошающий взгляд отца.
Потом пришла мамаша, принесла любимый с зеленым луком и яйцами пирог Иосифа, заново поставили самовар, и тут она неожиданно для себя спросила:
— Скажи, а в чем вина Рязанова?
— В том, что пригрел меньшевиков. Вредительская деятельность на историческом фронте, — скороговоркой ответил муж.
— Но он же тебя не трогает, он замкнулся.
— При чем здесь я?
— Ты-то как раз и причем. Тебе этого мало, нужно, чтоб он держал экзамен на верность тебе. А он не умеет подхалимничать. Наверное, ты хочешь, чтоб он намекнул, что Маркс и Энгельс твои предтечи.
Он взял свой подстаканчик, тарелку с куском пирога, встал:
— Каролина Васильевна, принесите мне чай в кабинет.
Она посмотрела на отца: «Ну что, доволен?» Он покачал сокрушенно головой. А мамаша тихо и отчетливо:
— Дура, ты дура, идем Сергей.
Ей стало тошно: действительно не стоило при родителях говорить так с ним, но представить, что изысканно-вежливый, добрейший старик Рязанов вредитель, достойный исключения из партии и ссылки, тоже было невозможно.
Она вошла в кабинет. Иосиф лежал на диване, не сняв сапог, и читал «Известия». Голова на валике, без подушки, свет падает сзади. Подошла, осторожно погладила по голове, увидела первые седые волосы.
