Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 6. Казаки
Кирка ничего не отвѣтилъ, но по умному лицу его видно было, что онъ плохо вѣрилъ въ знаніе колдуна. — Рѣчь шла о ногайскомъ табунѣ, который казаки вчерашнею ночью украли въ степи и, съ тѣмъ, чтобы нынче ночью перегнать дальше за Терекъ, спрятали въ камышахъ подъ станицей.
— «Ты не толкуй», продолжалъ Епишка, съ покровительственной лаской обращаясь къ Киркѣ: «а сходи ка, Кирушка, къ бабѣ, возьми вина 2 осьмухи да отнеси ему, Черному, али его бабѣ отдай, да скажи: батяка Епишка поклонъ прислалъ. И еще тебя благодарить будетъ. Такъ то дѣлаютъ. Такъ сходи, няня». «Няня» имѣетъ значеніе ближайшаго друга на казачьемъ нарѣчьи и Епишка употреблялъ это слово къ своему другу только въ знакъ особой ласки.
— «Ладно», сказалъ, чуть замѣтно улыбаясь, Кирка: «я схожу, а ты гдѣжъ, въ хороводѣ будешь?»
— «Ну да, гулять буду!» крикнулъ Епишка и облако озабоченности, которое налегло на него во время этаго разговора, мгновенно изчезло съ его лица.
— «Гей вы, казаки!» крикнулъ Епишка, обращаясь къ тремъ молодымъ казакамъ, выходившимъ изъ-за переулка. Цѣпляйся рука за руку, къ Ямкѣ пойдемъ, я угощаю».
— «Аль посчастливилось? Чтожъ, дѣло хорошее», отвѣчали казаки одинъ за другимъ, присоединились къ нему, взялись рука за руку и, громко разговаривая, пошли по улицѣ; нѣкоторые изъ нихъ были уже пьяны. По дорогѣ они забирали съ собой всѣхъ, кто попадался, и когда дошли до площади, ихъ было уже человѣкъ 15. Епишка, говорившій совершенно спокойно и разсудительно нѣсколько минутъ тому назадъ бывши одинъ, теперь въ толпѣ казался совершенно навеселѣ. Онъ сбилъ на бокъ шапку, раскраснѣлся и на всю станицу заливался пѣсней, которую вторили ему товарищи; бабы и старые старики, которыхъ не захватывали съ собой, только покачивали головами, глядя на эту занимающую собой всю улицу вереницу. — Ну, теперь на недѣлю загуляли казаки, — говорили они. Все этотъ чортъ, прибавляли они, указывая на атлетическую фигуру и красную большеротую рожу Епишки.
На площади дѣвки выскочили изъ хороводовъ и подскочили къ нему. «Вишь пьяница», говорила одна: «чѣмъ въ хороводы играть, съ стариками пить идешь». — «Откупись отъ дѣвокъ, а то не пустимъ», говорила другая. — «Давайте жъ, дѣвки, не примемъ его въ свою бесѣду», пищала третья. — «Дай срокъ» улыбаясь своимъ широкимъ ртомъ, сказалъ батяка Епишка: «дай срокъ, съ казаками погуляю и на васъ останется».
— «Да не приходи, пожалуй, не надо тебя», сказала Марьяна, та высокая красивая дѣвка, которая разговаривала съ Киркой.
— «Ей Богу, приду, Марьянушка», отвѣчалъ Епишка и, растолкавъ дѣвокъ, дорвался до Марьянки и обнялъ ее: «съ Киркой приду, во какъ! Ты полюби его, мамочка!» шепнулъ онъ ей.
— «Самъ его съѣшь, Кирку твоего», громко и сердито отвѣчала Марьяна и, вырвавшись, такъ сильно ударила казака по спинѣ, что рукамъ себѣ сдѣлала больно. Дѣвки засмѣялись. — «Ну, идешь что ли къ Ямкѣ то?» сказалъ старый казакъ, желавшій поскорѣй добраться до чихиря.
— «Идемъ, идемъ!» отвѣчалъ Епишка: «а вы, дѣвки, какая изъ васъ, бѣги за мной къ бабкѣ. Чихирю на вашъ хороводъ ведро жертвую, бабка отпуститъ. Нельзя. Дѣвки хороши!»
— «Да и медку то пришли».
— «Ладно. Батяка Епишка гуляетъ нынче, такъ знайте», сказалъ онъ и снова, взявъ казаковъ справа и слѣва, пошелъ дальше. — Востроглазая Степка, которую вся станица уже знала за любовницу Епишки, вызвалась пойти за угощеньемъ. Кирка отсталъ отъ казаковъ и остался въ хороводѣ.
На зарѣ[46] Кирка шелъ домой, Марьяна, отворивъ двери, вышла къ скотинѣ. Онъ вскочилъ къ ней: «Мамушка! что хочешь, дѣлай, завтра женюсь». — Она, растерянная и счастливая, выбѣжала изъ клевушка къ матери. Что будетъ теперь. — Кирка сталъ ходить къ ней и въ станицѣ заговорили.
Въ это утро Дампіони приходилъ и научилъ Ржавскаго. Онъ напоилъ Хорунжаго и мать. Марьяна жала ему руки, ревновала. — Цѣлую ночь.>
* № 6.
Молодые казаки гуляли до свѣта. Кирка и товарищъ его Илясъ рано утромъ должны были идти на кордонъ за пять верстъ отъ станицы. —
Передъ зарей поднялся сырой туманъ отъ земли и окуталъ станицу. Туманъ уже серебрился и свѣтился, когда Кирка вернулся къ дому. Только вблизи, подойдя вплоть, онъ увидалъ мокрый заборъ и старыя гніющія доски своего крылечка. Хата однако была отперта и въ клети чернѣла отворенная дверь, сквозь которую онъ видѣлъ синюю рубаху матери. —
Онъ вошелъ въ хату, снялъ ружье, осмотрѣлъ его, и, доставь два пустыхъ хозыря и мѣшечекъ съ пулями и порохомъ, сталъ дѣлать заряды, изрѣдка весело поглядывая въ окно и все мурлыкая пѣсню. Заслышавши знакомые шаги по скрипящимъ сходцамъ, мать оставила коровы и, забравъ въ подолъ дровъ, вошла въ хату.
— Аль пора? сказала она. — На кордонъ собираешься? —
— Илясъ зайдетъ, вмѣстѣ пойдемъ, отвѣчалъ сынъ. —
— Тогда въ сѣняхъ пирога возьми, я тебѣ мѣшочикъ припасла, сказала старуха, продолжая еще сильными, жилистыми руками бросать дрова въ широкую холодную печь.
— Ладно. А коли завтра изъ-за рѣки съ лошадью Хаджи-Магоматъ придетъ, ты его на кордонъ пришли. Не забудь, смотри.
Между хозяйственными хлопотами мать подала сыну обуться и зашила черкеску, которую онъ разорвалъ вчера на заборѣ. —
— «Господи Іисусе Христе сыне Божій, помилуй насъ!» раздалось подъ окномъ черезъ нѣсколько времени. Это былъ Илясъ, зашедшій за товарищемъ.
— Аминь, отвѣчала старуха, и Илясъ вошелъ въ хату. Кирка затянулъ ремень пояса, взялъ бурку, перекинулъ ружье и мѣшокъ за плечи и вышелъ на улицу.
— Богъ проститъ, Кирушка, проговорила старуха, перегнувшись черезъ заборъ, провожая глазами двухъ парней, скорыми шагами удалявшихся по улицѣ. — Смотри, не гуляй тамъ-то. Не спи въ секретѣ.
— Прощай, матушка! отвѣчалъ сынъ, не поворачивая головы. И казаки скрылись въ туманѣ. Старуха надѣла стоптанные чувяки на босыя ноги и вернулась къ скотинѣ. Еще ей много было дѣла до утра.
— Баба! вдругъ послышался ей изъ-за забора здоровый голосъ сосѣда Ерошки: — А баба! Аль здохла?
Старуха подошла къ забору, оглянулась и разсмотрѣвъ въ туманѣ Ерошку, который въ одной рубахѣ и порткахъ стоялъ у забора, подошла къ нему.
— Дай бабочка, молочка, а я фазанчика принесу, сказалъ онъ, подавая ей черепокъ. — Старуха молча взяла черепокъ и пошла къ избушкѣ. — Хочу въ старые сады сходить, ребята говорили, свиней видали, да вотъ кашицы сварю. Что проводила парня-то?
— Проводила, проводила, покачивая головой сказала старуха..... Ты, дядя, къ эсаулу то сходи, прибавила она помолчавъ немного.
— Ну вотъ спасибо, бабочка умница, отвѣчалъ Ерошка, принимая отъ нея молоко. — Я схожу, схожу. Нынче некогда. Завтра схожу. — И сильная фигура Ерошки скрылась отъ забора. Черезъ нѣсколько минутъ онъ былъ уже готовъ и съ ружьемъ и кобылкой за плечами, свиснувъ собакъ, пробирался задами изъ станицы. Старикъ не любилъ встрѣчаться съ бабами, выходя на охоту, и потому шелъ не въ ворота, a перелѣзалъ черезъ ограду. —
Но нынче ему было несчастье; едва онъ вышелъ на дорогу, какъ увидалъ арбу на парѣ воловъ, которая остановилась передъ нимъ. Низкіе быки нетерпѣливо поворачивали дышло то въ одну, то въ другую сторону и чесали себѣ спины; передъ быками съ палкой, останавливая ихъ, стояла высокая казачка въ розовой рубахѣ, какъ всегда окутанная до глазъ бѣлымъ платкомъ. —
— Вишь рано выбралась, сказалъ Ерошка, поравнявшись съ ней и узнавъ въ ней Марьяну. — Здорово ночевала?
— Куда Богъ несетъ, дядя? сказала она.
— За рѣку иду, отвѣчалъ серьезно старикъ, проходя мимо. — А вы аль за дровами? —
— Да вотъ батяка за сѣтью пошелъ, ждать велѣлъ, отвѣчала дѣвка, переступая съ ноги на ногу.
— А Кирку не видала? онъ тутъ пошелъ, сказалъ старикъ, вдругъ останавливаясь подлѣ нея.
— A тебѣ что?
— Да вотъ я скоро сватать приду, сказалъ старикъ, оскаливая свои съѣденные зубы и подходя къ ней.
— Приходи, приходи, сказала Марьяна и, бокомъ взглянувъ на старика своими черными глазами, засмѣялась. Ерошка вдругъ схватилъ за руки дѣвку и прижалъ ее къ себѣ.
— Что Кирка! Меня полюби! Ей Богу, вдругъ сказалъ онъ умоляющимъ голосомъ. Дѣвка вырвалась, изъ всѣхъ силъ ударила хлыстомъ старика и засмѣялась.
Старикъ видимо не оставилъ бы ее такъ, но, увидавъ по туманной дорогѣ приближающуюся фигуру эсаула, затихъ, погрозился пальцомъ и пошелъ своей дорогой.
— Вишь пошутить нельзя, чортъ какой! Теперь задачи не будетъ, проговорилъ онъ. — И я же дуракъ старый, прибавилъ онъ и плюнулъ.
Когда туманъ сталъ подниматься и открылъ мокрыя камышевыя крыши и росистую низкую траву у заборовъ, и дымъ повалилъ изъ трубъ, въ станицѣ почти никого не оставалось; кто пошелъ въ сады, кто въ лѣсъ, кто на охоту или на рыбную ловлю или на кордоны. —
