Николай Гоголь - Том 14. Письма 1848-1852
Гоголь М. И., 14 июля 1851*
227. М. И. ГОГОЛЬ. Москва. 14 июля <1851>.Странно мне, что вы еще не получили письма моего* со вложением денег работникам и сестре Ольге. Я писал скоро по приезде моем в Москву. На нынешнее письмо ваше отвечаю несколько поздно, потому что был в отлучке и третьего дни только приехал в город. Прошу вас и умоляю, добрейшая матушка, еще раз не хлопотать и не заботиться ни о чем. Вы видите, всё строит бог. Право, нам только нужно повторять: да будет святая воля божья во всем! Не знаю, удастся ли мне приехать на свадьбу сестры, хоть и желал бы очень. Обстоятел<ьства> мои трудненьки. Но пусть будет так, как устроит бог. Отправьте одно письмо Владимир<у> Ивановичу Быкову в Киев, потому что я не знаю, как адресовать, а другое сестре Елизавете*.
Ваш истинно любящий вас сын Николай.
Молитесь обо мне!
Быкову В. И., 14 июля 1851*
Душевно рад иметь вас как родного и близкого человека. Сестра моя Елисавета не без качеств, могущих составить счастие мужа, если только будет постоянно о том молиться богу. В письме своем к моей матушке пишете вы, что узнали нужду и уже привыкли к неприхотливой жизни. Ради бога, не оставляйте такой жизни никогда, но, напротив, полюбите более, чем когда-либо прежде, бедность и поведите жену свою таким же образом с первых же дней замужества. Ковать железо нужно, покуда горячо: жена в первый год замужества — гибкий воск, с которым[529] можно сделать всё. Пропустите — будет поздно! Счастлив тот, кто с первых же дней после бракосочетан<ия> установит у себя в доме правильное распределение времени и часов и для себя и для жены, так, чтобы и минуты не оставалось пропадающей даром, и чтобы таким образом ко времени, когда им сходиться друг с другом, накопилось бы у обоих о чем пересказать другому, и предмет для разговора никогда бы не истощевался. Такими, по-видимому, неважными вещами надолго скрепляется связь. Я видел много на веку своем всяких супружеств: счастливей из них были те, когда тот и друг<ой>, т. е. муж и жена, соединялись затем, чтобы вести истинно деятельную, отданную трудам жизнь.[530] Бог вас благослови и вразуми во всем! Буду стараться приехать к вам на свадьбу, хоть и не знаю, дадут ли на это возможность, покуда несколько затруднительные мои обстоятельства.
Ваш весь Н. Гоголь. На обороте: Владимиру Ивановичу Быкову*.
Гоголь Е. В., 14 июля 1851*
Милая сестра моя Елисавета! Письмецо твое с известием, об обручении получил. От всей души желаю, чтобы супружество ваше было счастливо вполне. Молился об этом, несмотря на бессилье молитв моих; просил твоего прежнего духовника, отца Сергия (Тарновск<ого>*), молиться о тебе. Он — человек истинно благочестивый и молящийся, может быть, бог вонмет его молитвам, но повторяю тебе — всего этого мало. Нужно тебе самой молиться (и молиться беспрестанно), чтобы вразумил тебя бог, как быть в этом новом званьи, как сбросить с себя, как искоренить в себе все эти (увы! мы их называем незначительными мелочами), которыми наносим мы несчастие связанным с нами людям и, стало быть, себе самим. Бог тебя да наставит! О прочем не заботься. Пожалуста, уговаривай всех в доме не делать никаких сборов и приготовлений к твоей свадьбе. Они будут для тебя, по доброте своей, лезть изо всех сил и жертвовать всем, чтобы накопить тебе всякого тряпья, но всякий сундук будет тебе в тягость: ты — женщина походная, твой муж военный, у которого квартира не должна быть велика, а потому не следует стеснять ее и загромозживать жениным дрязгом. Толкуй, пожалуста, всем[531] это. Я видел и графинь, выходивших замуж за военных и у которых, кроме узелка и небольшой шкатулки, ничего не было. В этом случае можешь[532] не послушать старшей сестры, которая несколько-заражена страстью ко всему парадному. Придумать какую<-то> кочь-карету — это, пожалуй,[533] было бы даже вроде великодушного движенья[534] со стороны того, кто бы сам купил ее на свои деньги. Но делать предписанье мне,[535] не сообразя, есть ли какая-нибудь на это возможность,[536] не рассудивши притом, что в один месяц не делается никакой экипаж, и который [и не берется] мастер здесь в Москве сделать [иначе как] в год… Грустно[537] бывает, когда с опрометчивостью соединяется еще и безболезность к положенью[538] близкого человека. Друг мой сестра! Неужели ты думаешь, что я пожалел бы помочь тебе? Но войди в мое положение: говорю тебе, что если я умру, то не на что будет, может быть, похоронить меня, вот какого рода мои обстоятельства. Я думал было, приехавши в Москву, поправить житейские дела свои, но встретил препятствия на всяком шагу. Денежные обстоятельства мои плохи. Видно, богу угодно, чтобы мы оставались в бедности. Да и признаюсь, полная бедность гораздо лучше средственного состояния. В средственном состоянии приходят на ум всякие замашки свыше состояния: и кочь-карета, и досада на то, что не в силах ее сделать, и мало ли чего на каждом шагу. А когда беден, тогда говоришь: «я этого не могу» — и спокоен. Милая сестра моя, люби бедность. Тайна великая скрыта в этом слове. Кто полюбит бедность, тот уже не беден, тот богат. Истину говорю тебе и чем дале живу, тем более ее чувствую. Недаром бог не хочет, чтобы иные[539] люди были богаты: трудно богатому спастись. Сказавши тебе всё это, буду, однако ж, всячески стараться достать хоть сколько-нибудь денег, чтобы купить для вас маленькую подержанную колясочку, иногда они достаются дешево, и если будет возможность и средства, приеду, может быть, в ней сам, но ничего не могу обещать, наверно, как бы ни желалось мне обнять тебя лично, поздравить и пожелать всякого добра, добра истинного, прекрасного, а не ложного и обманчивого, за которым так гонятся люди.
Твой весь брат Николай.
Напиши мне, в какой день сентября назначена ваша свадьба. На обороте: Милой сестре моей Елисавете.
Плетневу П. А., 15 июля 1851*
Пишу к тебе из Москвы, усталый, изнемогший от жару и пыли. Поспешил сюда с тем, чтобы заняться делами по части приготовленья к печати «М<ертвых> д<уш>» второго тома, и до того изнемог, что едва в силах водить пером, чтобы написать несколько строчек записки, а не то, что поправлять или даже переписать то, что нужно переписать. Гораздо лучше просидеть было лето дома и не торопиться, но желанье повидаться с тобой и с Жуковским было причиной тоже моего нетерпенья. А между тем здесь цензура из рук вон. Ее действия до того загадочны, что поневоле начнешь предполагать ее в каком-то злоумышлении и заговоре против тех самых положений и того самого направления,[540] которые она будто бы (по словам ее) признает. Ради бога, пожертвуй своим экземпляром сочинений моих и устрой так, чтобы он был подписан в Петербурге. Здешние бабы-цензора отказываются даже и от напечатанных книг, особливо если они цензурованы петербургским цензором. А второе издание моих сочинений нужно уже и потому, что книгопродавцы делают разные мерзости с покупщиками, требуют по сту рублей за экземпляр и распускают под рукой вести, что теперь всё запрещено. В случае, если и в Петербурге какие-нибудь придирки насчет, может, каких-нибудь фраз, то Смирнова мне сказала, что велик<ая> княгиня Марья Никол<аевна> просила ее сказать мне, чтобы в случае чего обратиться прямо к ней. Это она говорила о втором томе «М<ертвых> д<уш>». Нельзя ли этим воспользоваться и при 2 издании сочинений? Прежде хотел было вместить некоторые прибавления и перемены, но теперь не хочу: пусть всё остается в том виде, как было в 1 издании. Еще пойдет новая возня с цензорами. Бог с ними! Писал бы еще кое о чем, но в силу вожу пером. Весь расклеился. Передай душевный поклон мой достойной твоей супруге, о которой кое-что слышал от Смирн<овой>. Балабиным, если увидишь, также мой душевный поклон. Получил пересланное тобой описание филармонического*[541] быта в большом свете, по поводу «М<ертвых> д<уш>». Две страницы пробежал: правописанье не уважается и грамматика плоха, но есть, показалось мне, наблюдательность и жизнь. Ради бога, передай, что знаешь о Жуковском, да и о себе также. Письма адресуй по-прежнему на имя Шевырева.
Твой весь Н. Гоголь.
