Иннокентий Омулевский - Шаг за шагом
— Может быть, и ваш теперешний разговор со мной, — одно из таких же средств? — не то шутливо, не то с упреком заметила Прозорова; в голосе ее, однако, явственно звучала тоскливая нота.
— Очень может быть; но не забудьте, что вы сами вызвали меня на него, — задумчиво проговорил Александр Васильич.
Лизавета Михайловна хотела что-то ответить ему, но вдруг страшно побледнела и схватилась рукой за голову.
— Что с вами, дорогая? — испуганно поднялся с места и нагнулся к ней Светлов.
— Ничего, не беспокойтесь, милый Александр Васильич: прошло, — сказала хозяйка с болезненным выражением в лице, стараясь улыбнуться. — У меня сегодня с утра болит голова, и вот сейчас как будто молотком в ней кто стукнул. Но теперь прошло. Сядьте, — успокоительно повторила она.
Светлов, однако, не был спокоен.
— Вам бы нужно пораньше лечь сегодня, Лизавета Михайловна, — сказал он тревожно и не сел, а стоял перед ней. — Действительно, у вас еще давеча утром, я заметил, было не совсем здоровое лицо. Хотите, я съезжу к Любимову и привезу его? А не застану, так Ельникова притащу; тот всегда дома в это время. Хотите?
И Александр Васильич взялся было уже за фуражку.
— Ой нет, что вы! зачем это? — удержала его Лизавета Михайловна за руку. — Какой вы всегда… добрый, внимательный, — заметила она, пожав его руку, — стоит ли обращать внимание на такие пустяки. Присядьте-ка лучше да потолкуем еще. Вот я поговорю с вами — и развлекусь, и все пройдет, как ни в чем не бывало; со мной ведь это часто случается: я полнокровная, говорят.
— Поберечься-то никогда не мешает, Лизавета Михайловна, — сказал Светлов, нерешительно занимая прежнее место возле нее на кресле.
— Я и поберегусь, Александр Васильич: поставлю себе на ночь горчичник, — заметила она и вдруг засмеялась весело, по-детски.
— Верно, вам что-нибудь очень веселенькое вспомнилось? — спросил Светлов и тоже засмеялся, сам не зная чему: ее редкий смех был неотразимо увлекателен.
— Очень веселенькое, — повторила она и опять засмеялась, — я вспомнила, как вы перед этим только рассказывали, что посоветовали давеча утром вашей жилице горчичник, как средство от угрожавшей ей от вас опасности. Вот и мне приходится сегодня прибегнуть к тому же средству.
Светлов засмеялся.
— Однако, на этот раз не от меня, надеюсь? — спросил он, совсем повеселев.
— Кто знает, Александр Васильич, — может быть, и от вас…
— Разве и вы усматриваете опасность для себя в моем присутствии? — снова засмеялся он самым добродушным образом.
— По крайней мере начинаю чувствовать ее, — сказала Лизавета Михайловна.
Она и сама хотела было тоже рассмеяться, но вдруг задумалась, опять стала чрезвычайно серьезна и прибавила, помолчав:
— Только совсем с другой стороны…
— С какой же это? — спросил Светлов.
— С той именно, которая у меня всего слабее, — ответила она уклончиво.
— Это не ответ, — заметил он.
Лизавета Михайловна промолчала. Спустя минуту, она хотела как будто встать, но вдруг снова побледнела и опять схватилась рукой за голову.
— Нет, как хотите, я съезжу за доктором! — обратился к ней Светлов, быстро вскочив и тоже побледнев немного.
— Полноте, что вы так пугаетесь; вот и прошло опять, и ничего..- болезненно улыбнулась она. — Такая уж скверная голова у меня.
— По крайней мере вам надо лечь скорее, успокоиться, — заметил ей Александр Васильич, взявшись за фуражку.
— Да, я лягу, вот только съезжу за детьми.
— Не лучше ли мне за ними съездить, а вы бы прилегли тем временем?
— Нет, Александр Васильич, благодарю вас; мне хочется самой поехать: я знаю, это меня освежит, да и Анюту, может быть, я утащу к себе ночевать, а так она не поедет, — сказала Лизавета Михайловна, вставая. — Походимте немного.
Они молча сделали рядом несколько шагов по комнате.
— Видите, какие мы, женщины, слабые создания, — заговорила Прозорова с кроткой, почти детской улыбкой, — чуть что заболит у нас — вы, мужчины, сейчас уж и пугаетесь, сейчас уж и доктора нужно. Помните, как у вас самих, на прошедшей неделе, два дня сряду болела голова, а ведь уж вы, верно, не обращались ни к кому за советом, хотя у вас два доктора — товарищи и друзья?
— У меня действительно есть дурная храбрость — не лечиться до тех пор, пока не слягу; но подражать этой храбрости я бы никому не посоветовал, да и сам надеюсь изгнать ее, — сказал Светлов.
— Кстати, уж мы разговорились сегодня откровенно, — заметила Лизавета Михайловна, помолчав, — скажите мне, пожалуйста, Александр Васильич, как это вы всегда так смело смотрите на все, как будто ничего не боитесь?
— То есть как «ничего не боюсь»?
— Да так уж я чувствую, что ничего вы не боитесь.
— Напротив, Лизавета Михайловна, — сказал Светлов, немного подумав и останавливаясь посреди комнаты, — если я смел, то именно только потому, что всегда боюсь всего.
— Как же это так? — очень удивилась она.
— Да вот как, видите ли, — притчей вам расскажу; когда я был еще ребенком, мне вздумалось раз, из любопытства, забраться в лес, на гору, — это было еще а Камчатке.
— Да! ведь вы — камчадал; я и забыла совсем, — улыбнулась она.
— Непременно. Так вот-с, во время этой прогулки я и наткнулся нечаянно на огромного медведя, чуть не под самым носом у него; короче сказать, этому барину ровно ничего не стоило съесть тогда вашего покорнейшего слугу. Если б меня раньше напугали хорошенько медведем, я бы или совсем не пошел на гору, либо шел бы туда осторожнее, оглядываясь, — не так ли? Этот случай никогда не мог выйти у меня из памяти, даже и теперь не выходит. Даже и теперь мне постоянно представляется, что в жизни, в обществе — словом, везде — вместе со мной ходит огромный медведь, с которым мне, врасплох, ни за что одному не справиться, а на ближних — вызнаете — плохая надежда. Поэтому, где бы я ни был, с кем бы я ни говорил, я всегда пугливо озираюсь, всегда боюсь, как бы такой медведь не выскочил на меня откуда-нибудь, не замеченный мною. Другими словами сказать — я смел потому, что осторожен: я хочу прежде издали увидеть этого непрошеного сторожа, чтоб либо обойти его, либо выиграть время и приготовиться к защите, если уж обойти невозможно, — не отдаться же ему без боя, когда он больше мне мешает, чем я ему; да, кроме того, ведь косточки-то у меня свои собственные, Лизавета Михайловна, — рассмеялся Светлов.
— Ну, и что ж? до сих пор бог миловал? — спросила Прозорова, тоже засмеявшись.
— Миловал, потому что удавалось обходить.
— А были-таки встречи? — смеялась она.
— Издали, — да. С этим зверем у нас всегда и везде рискуешь встретиться, — едко заметил Светлов.
— Вот видите, Александр Васильич, слушая вашу притчу, я и выздоровела совсем, — весело сказала Лизавета Михайловна, продолжая ходить с ним по зале. — Я вас, кажется, не очень давно знаю, но я всегда удивляюсь вашему характеру.
— Что же так?
— Право, я бы желала иметь такой же: он у вас и мягкий какой-то и железный вместе.
— Ох, если б вы знали, как ему далеко еще до железного-то! — заметил, улыбнувшись, Светлов. — Что же вам, впрочем, мешает, Лизавета Михайловна? Попробуйте, выработайте себе характер, — прибавил он серьезно.
— Да разве это от меня зависит?
— А от кого же? От впечатлений детства, от обстоятельств жизни — скажете вы?
— Разумеется. Сядемте, я немного устала, — ответила она, стараясь приютиться в самом уголку дивана, и повела кверху плечами, как будто зябла.
— Не совсем так, Лизавета Михайловна, — заметил Светлов, садясь с ней рядом на другой конец дивана, но не выпуская из рук фуражки. — Без сомнения, и то, и другое, и многое кое-что еще громадным образом влияет на образование и развитие характера; но многое в нем и от нас самих зависит, коль скоро мы сознаем направление, какое желали бы дать ему. Меня нечаянно научил этому один… кто бы вы думали? — скорняк! Право. Я раз как-то зашел с отцом, — когда еще в седьмом классе здешней гимназии учился, — к скорняку и видел, как он растягивал на доске какую-то мокрую шкурку. Сперва он ее только по углам гвоздиками приколотил, чуть только натянул, так что она была еще вся сморщена, а после и по бокам стал гвоздики садить; что ни вобьет гвоздик — шкурка-то, глядишь, уж и глаже смотрит. Потом я пощупал ее, когда он кончил: просто, как на барабане, натянута. Мне тут же, глядя на эту, совсем не хитрую работу, пришло каким-то образом на мысль, что ведь вот и характер свой можно также выправить, стоит только постепенно… садить в него по гвоздику — отрешаться день за день от недостатков хоть на йоту. Впоследствии эта мысль опять пришла мне на память, и я стал довольно удачно практиковать ее на собственной особе…
— И много вы заколотили таких гвоздиков? — улыбнувшись, спросила Прозорова, немного как будто удивленная и, очевидно, крайне заинтересованная сообщением Светлова.
