Федор Кнорре - Продается детская коляска
Сказал и увидел негодующие, возмущенные глаза девочки, смотревшие на него в упор.
- Что это? Треп?
- Девочка, мне некогда тут твои грубости слушать. Иди спроси у владелицы, согласна она - я даю деньги, нет, пойду другую искать.
- Ты что? Может быть, контуженный? - спросила девочка. - На эти деньги десять колясок купишь прямо в универмаге.
- Возможно, но те меня не интересуют, мне марка нужна. Давай-ка я сам пойду у хозяйки спрошу, раз ты не хочешь.
Он шагнул в коридор, но она заслонила ему дорогу:
- К ней сейчас нельзя... Ладно, ты стой тут, я пойду спрошу... Только это серьезно? Подойди сюда к свету, я на тебя посмотрю. Дай честное слово, что не треплешься.
- Честное слово.
- Тогда стой.
Она бегом бросилась по коридору, опять хлопнула дверь, стал слышен ее громкий возбужденный голос, который то прорывался, то притихал в комнате, другого голоса совсем не было слышно. Потом она неуверенными шагами, медленно вышла в прихожую и грубо сказала:
- Ну, давай деньги.
Она взяла из его рук пачку, повертела, отщипнула, заглядывая между листиков банкнот и протянула ему обратно.
- Правда, - сказала она самой себе и заговорила, понизив голос: - Она ничего сейчас не может слушать. Она плохо понимает, какие деньги, сколько, кто дает, ей до всего дела нет... Все плачет. А деньги ей нужны, хотя она не понимает, потому что ей надо уезжать отсюда к своим, а она стесняется: они старики, у них у самих в кармане блоха на аркане. Понял? Так что нечаянно это подходяще получается, что ты явился. Я ей сказала только, что продала коляску, а сразу не скажу за сколько, а то она еще не возьмет и нас с тобой выгонит. А ты поскорей уезжай, а тогда я отдам ей деньги и скажу: чем я виновата, псих какой-то купил... или спекулянт колясочный, скупает их, возит и на Северном полюсе продает, да? Только я-то сама тебе не верю.
- Кончим мы когда-нибудь разговоры? - с досадой сказал он. - Мне ведь некогда. Самолет улетит!
- Давай!
Нинка осторожно, с опаской взяла пачку, взвесила на руке, надула щеки, сказала "у-фф!" и унесла деньги в комнату Черникиной. Через минуту неторопливо вышла, тихо притворила дверь и минуту стояла не двигаясь, настороженно прислушиваясь к тому, что делается в комнате. Потом подбежала к нему на цыпочках и, сделав страшные глаза, зашептала:
- Теперь живо, забирай коляску. Сматываемся быстренько... берись за ручку, я помогу!
Они вдвоем выкатили коляску на площадку, подняли, потащили вниз.
- Она и не поглядела! - таинственно сообщила Нинка. - Сказала: "Положи деньги на комод!.." А потом глянет, увидит - ахнет.
Они выбрались на ступеньки подъезда со львом, и старичок еще издали закричал:
- Ну как, выторговали? Сколько дали?
- Вот жаба, - тихо проговорила Нинка и омерзительно слащавым голосом громко добавила: - А у вас, дедушка, на носу черти ели колбасу! Ах, извиняюсь, это каша, вы оботритесь, а то мухи заедят.
- Ну, прощай! - сказал он девочке и поскорее, чтоб больше ничего не слышать и не видеть в этом дворе, покатил коляску к воротам.
Вот уж этого он не предвидел, что ему придется пробираться по улице среди прохожих и катить совершенно неизвестно куда детскую коляску. Он об этом как-то не подумал. Казавшаяся очень простой мысль: закатить коляску в первый попавшийся подъезд, бросить там и поскорее уйти - оказалась неисполнимой. Почему-то на него с коляской все смотрели, повсюду по случаю хорошей погоды женщины прогуливали или покачивали в колясках ребят. Он никогда не думал, что человек с коляской так неловко себя чувствует среди обыкновенных бесколясочных людей, которые свободно идут, размахивая руками, не привлекая к себе ничьего внимания.
Стискивая от досады зубы, покатил он свою коляску по дорожке скверика. Навстречу ехала другая колясочка с малышом. Катили ее двое парней с одинаковыми челками, в черных модных пиджачонках - похожие на музыкантов из джаза.
В ту минуту, когда их коляски встретились на дорожке, парни разглядели, что его коляска пуста, и заулыбались.
- За пассажиром отправили? А?
Парни в дешевеньких вечерних костюмах, с модерными прическами - точно прямо с танцульки, да вернее всего и в самом деле недавно оттуда, - теперь так дружно и покорно вдвоем катившие колясочку, показались ему симпатичными, и неожиданно для себя он улыбнулся им в ответ.
- Приходится! - сказал он им в тон.
Парни сочувственно, понимающе подмигнули, и они разъехались.
И тут, случайно обернувшись, он с раздражением заметил, что Нинка неотступно следует за ним, отстав на несколько шагов.
- Чего ты мучаешься? - крикнула она. - Вон же такси стоит!
- Правильно, - сказал он с невольным облегчением и, выбрав момент, столкнул задребезжавшую коляску с тротуара, покатил через улицу к одинокому такси на углу.
Обогнав его, Нинка бегом пересекла улицу, отворила дверцу и с размаху плюхнулась на сиденье рядом с водителем и как раз успела с треском захлопнуть дверцу перед самым носом возмущенного до глубины души мужчины.
Он рывком распахнул дверцу, всунул голову и яростно кричал Нинке что-то невнятное, чего было нельзя расслышать, так как голова была вся в кузове машины. Можно было только понять, что он грозит ей чем-то несуразным и взбешен больше всего тем, что бежал наперерез Нинке и опоздал на три секунды вскочить и захлопнуть дверцу перед ее носом.
Тут подоспел он сам с коляской, распахнул заднюю дверцу и стал неумело складывать и вталкивать непослушную коляску. Шофер сложил руки на груди, как Наполеон, откинулся на спинку и объявил, что вообще никуда не поедет, раз трое пассажиров подняли у него такой скандал, но тут Нинка опять захлопнула свою дверцу и сказала шоферу, ткнув через плечо пальцем на заднее сиденье, где он все еще возился, устраиваясь с коляской:
- Все в порядке, этот со мной!
Шофер подумал-подумал, пожал плечами и включил счетчик. Машина тронулась, и Нинка еще успела свысока, презрительно прищурясь, холодно усмехнуться через стекло растерянно топтавшемуся на тротуаре неудачнику.
Когда они подъехали к дому, Нинка осталась сидеть с коляской в машине, а когда он принес чемоданы и ремни с одеялами, она сказала водителю:
- Чемоданы лучше всего в багажник, а сверток можно рядом со мной положить.
- Ты-то куда собралась? - наконец сердито спросил он, выбрав момент, когда шофер возился в багажнике.
- А тебе что, жалко? Тебе же за машину платить, а не поштучно, с носа. А я давно в аэропорту не была. Даже никогда.
Так они молча, ни слова друг другу не сказав, приехали в аэропорт и выгрузились вместе с коляской, и пока он ходил отмечать свой билет в кассе, Нинка сидела и, по-видимому, стерегла его вещи, а потом с ним вместе стояла, внимательно следя за весами, пока взвешивали его вещи и прикрепляли ярлыки.
Уже с того момента, когда он неожиданно оказался вместе с Нинкой в такси, он понял, что ему не так-то легко будет от нее избавиться. В тот момент, когда все его чемоданы были уже на весах, он чуть не вздрогнул, услышав ее голос:
- А вот еще коляску не позабудьте!
Коляску тоже взвесили и навесили на ручку ярлычок с изображением самолета.
Даже если бы Нинка и не ходила за ним все время по пятам, он ничего не мог уже поделать. Здесь, в аэропорту, отделаться от коляски нечего было и пытаться, все кончилось бы чем-нибудь вроде объявления по радио: "Гражданин с билетом на рейс такой-то, позабытая вами коляска находится у дежурного..."
До отлета самолета оставалось больше двух часов, и они молча начали ждать. Уселись на скамейке так: слева он, посредине вещи, справа Нинка. Он набрался решимости и твердо начал:
- Слушай-ка, что тебе тут, собственно, надо? Ехала бы ты домой...
- Ничего не надо! - она строптиво передернула плечами. - Так!
- Ну, я пойду за папиросами в буфет.
- Сходи, конечно.
Он вошел в одну дверь, а с папиросами вышел через другую и не сразу нашел глазами, где Нинка сидела с вещами, и теперь точно в первый раз ее разглядел.
Она сидела слегка сутулясь и смотрела на дверь, куда он ушел. Он подходил к ней с другой стороны, и она его не замечала. Тонкие ножки в потертых узеньких брючках еле доставали до полу, потому что она полулежала боком, облокотившись на его вещи, - наверно, придерживала, чтобы что-нибудь не утащили, обветренные губы в поперечных морщинках полуоткрыты, глаза ждут, не отрываясь от двери, куда он ушел за папиросами. На том месте, где большие пальцы упираются в носок, на стареньких кедах уже побелела резина и пошли трещинки там, где они скоро совсем прорвутся. И почему-то именно это показалось ему ужасным, - стольких детей видел он за эти годы и не замечал, как они обуты. Даже этого не замечал, а ведь просто невозможно спокойно жить на свете, когда есть хотя бы плохо обутые дети. Старая его мысль о запаянных консервных банках мелькнула снова, но тоже показалась ужасной: вот сидит эта Нинка, сейчас притихшая, но готовая взъерошиться и царапаться, и никому не доверять, и все замечать и взвешивать, и недоверчиво криво усмехаться. Маленькая запаянная консервная баночка, которая будет жить под этикеткой, какую наклеят, но что там на самом деле, не поинтересуются узнать.
