Лидия Чуковская - Памяти Фриды
- Вечно у вас какие-то подходы! - сказала я Фриде, раздражаясь.
Фрида ничего мне не ответила и скоро, сославшись на срочное дело, ушла. Было это вечером. А утром я обнаружила у себя в почтовом ящике письмо. Пришло оно не по почте и, к моему удивлению, было от Фриды. "Учтиво, с ясностью холодной, звал друга Ленский на дуэль". Холодно, сухо, колко и очень сурово Фрида спрашивала меня, что означала моя фраза: "вечно у вас какие-то подходы" и зачем же нам, собственно, общаться, если я думаю о ней с неуважением? Тогда только я поняла, сколько серьезности вкладывает Фрида в свои отношения с людьми и какие это для неё ответственные слова: друг, дружба. Я схватила перо и от всей души попросила у нее прощения, объяснив, что дурацкие мои слова отражают только меру моей усталости в ту минуту, а вовсе не мою задушевную мысль о ней, - о ней, моем любимом друге, который давно уже стал для меня образцом прямодушия и чести.
В человеческих отношениях, в отношениях между друзьями Фрида не терпела никакого лицемерия, двуличия, того легкого, мелкого предательства, которое почти общепринято. И хотя она была человеком великого, можно сказать, музыкального такта и вовсе не имела обыкновения каждую минуту и по каждому поводу, не щадя чужих нервов и самолюбий, резать правду-матку в глаза, - она была правдива в каждом своем слове и ни на какое двуличие и ни на какое светское лицемерие неспособна: я бы сказала, в ней не было ни грана предательства. В словах, обращенных к друзьям, она всегда искала точного выражения своих мыслей и чувств. И той же чистоты требо-вала она от других. Приведу случай, поразивший меня своей неожиданностью. Однажды по прось-бе знакомых Фрида занялась устройством судьбы одной молодой женщины назовем ее Соней, - в самом деле бедствующей и в самом деле достойной всякой заботы, хотя бы по количеству свалившихся на нее несчастий: отец ее погиб в ополчении, отчим погибал в лагере, мать погибла, попав под трамвай. Сама она неудачно вышла замуж и, родив ребенка, рассталась с мужем. Литературно одаренная, образованная, хорошо окончившая университет, она тщетно пыталась поступить на службу: время - начало пятидесятых годов, происхождение - еврейка. Словом, случай этот был совершенно для Фриды человек за бортом, человек в беде! Фрида вплотную занялась Сониной судьбой, достала для нее на дом какую-то литературную работу, сделала попытку помирить ее с мужем, навещала ее, брала с собой в концерты, баловала девочку игрушка-ми и сластями. Диккенсовская героиня в действии, добрая фея Фрида в своем репертуаре... И вдруг позвонила мне и попросила разрешения срочно зайти - в рабочее время, среди дня - "на десять минут, по важному делу". Пришла. И произнесла краткую речь.
- Лидия Корнеевна, я вас очень прошу, я вас познакомлю с Соней. Смените меня, пожалуйс-та, на этом посту. Оставить ее одну нельзя пропадет, нужен возле взрослый человек, а я с ней больше не желаю общаться.
Сказано это было с непреклонной решимостью.
- Что же она такое натворила? Ваша милая Соня?
- Ничего она не натворила... Вы знаете, я редко отказываюсь от людей, а от нее отказываюсь, начисто и навсегда. Не хочу ее видеть: она дурно отзывается о наших общих друзьях, даже о тех, кого любит. Этого я допустить не могу. А у вас с ней общих знакомых нет, вам будет легче... Терпеть не могу неуважительных слов за глаза. Да еще о близких.
И под каким-то предлогом привела Соню ко мне, и больше никогда с ней не встречалась, и слушала меня сухо и хмуро, когда я рассказывала ей о своих попытках устроить Соню на работу.
- Не выношу этой черты - смеяться за глаза над теми, с кем дружишь. Через это я пересту-пить не могу.
Ее оскорбляла даже тень двуличия и двоедушия, нечистота, непрямота отношений, неполнота доверия или самоотдачи. Заступаясь за кого-нибудь, хлопоча о ком-нибудь, она была с этим человеком вполне, всей душой, всей мерой честности и веры. Я замечала не раз, что, оказавшись у нее в комнате, я мгновенно успокаивалась после любой передряги, словно самый воздух был там целителен, обращен ко мне, повернут ко мне, как обращена и повернута ко мне была вся полнота Фридиного внимания. Оставаясь всегда независимой в мыслях, поступках и чувствах, Фрида умела в то же время повернуться к человеку вполне, словно наклониться над его особенной болью. Воздух ее комнаты был чист от заноз и осколков стекла. Но этой чистоты, цельности чувств и, если можно так выразиться, честности их, естественно, ожидала Фрида и от других. Не только ожидала - требовала. Вспоминаю, как однажды, получив из Ленинграда известие о тяжелой болезни сына одного из друзей, она бегала целый день по Москве, во всех буфетах покупая апельсины: мальчику разрешено было питаться одним лишь апельсиновым соком, а в Ленинграде фруктов вообще в эти дни не было. По телефону она условилась с ленинградцами, что апельсины доставит в Ленинград проводник "Стрелы". Отвезти корзинку на вокзал еще днем вызвалась Саша. Вечером я была у Фриды в гостях. Саша собиралась на вокзал неохотно, медленно, без конца искала под зеркалом шапочку, потом перчатки; потом, уже одетая, села в кресло с корзиноч-кой на коленях, раскинув руки. Ей, бедняге, сильно хотелось спать.
Фрида посмотрела-посмотрела на Сашу, и вдруг ее ласковые карие очи засверкали прямо-таки грозно. Голос зазвучал металлически. Я увидела ее учительницей в классе, пионервожатой перед строем, а может быть, и прокурором в зале суда.
- Раздевайся, - сказала она. - И ложись спать. На вокзал я поеду сама. Посмотри на себя в зеркало: с таким лицом не делают добрых дел!
Ей мало было того, чтобы Саша исполнила взятое на себя поручение и вовремя отвезла на вокзал апельсины. Ей надо было, чтобы Саша была счастлива представившейся возможностью помочь друзьям. От доброго поступка Фрида требовала полноты, щедрости - того, что делает поступок не только правильным, но и красивым. Она сильно чувствовала эстетику добра. Ей хотелось полюбоваться Сашиной радостью: "везу больному апельсины!", увидев на лице у Саши недовольство и скуку, она оскорбилась. И хотя Саша после ее слов мгновенно полетела на вокзал, Фрида весь вечер не могла успокоиться.
Такой же взрыв негодования, такие же грозные очи я видела еще всего один раз. На этот раз Фрида была оскорблена неполнотой дружеского доверия. Это было уже совсем, совсем в другие времена - болезнь, больница... За несколько месяцев до болезни, когда Фрида еще была или, во всяком случае, казалась и считалась здоровой, Руня в один из своих приездов в Москву обиделась на нее, упрекнула ее в невнимании. Поссорилась с ней и уехала из ее дома, не помирившись. Обе они от этой ссоры глубоко страдали. Галя рассказывала мне, что, когда Руня ушла, так и не приняв Фридиных объяснений, - Фрида, оставшись одна у себя в комнате, громко зарыдала, а когда домашние вошли к ней, вскрикнула, не помня себя: "Уйдите все! Я потеряла Руню!" Фрида не была истеричной, рыдания и крики были у нее не в обычае. И потому Фридин крик сильно пора-зил близких. Говоря об этой ссоре со мной уже вполне спокойно и даже холодно, она объяснила:
- Конечно, я мучаюсь оттого, что у меня больше нет Руни. Но это не главное, главное вот что: если такой близкий человек, она ведь сестра мне, могла так мне не поверить, могла так поступить со мной, - значит, на свете все возможно.
Ссора с Руней подрывала ее веру в людей, в дружбу, в надежность и неколебимость человеческих чувств - ту веру, которой бессознательно она жила всегда.
- Ведь Руня меня знает, - говорила она с печальным недоумением. - И она могла мне не поверить! Что же это творится на свете?
К этому времени Фрида, пятидесятилетняя женщина, уже хорошо, казалось бы, знала, что бывает на свете. И все-таки дивилась Руниному поступку и не могла надивиться.
Видя ее мучения, я от души желала, чтобы они помирились. Хотела этого, конечно, и она сама, но - но вот тут-то я и увидала опять сверкнувшие на этот раз с больничной подушки Фридины негодующие глаза.
...Фрида лежала в больнице. О, какое это было страшное время - для всех нас! "После отчая-ния наступает покой, - сказала мне как-то Анна Андреевна Ахматова, - а от надежды люди сходят с ума". Вот мы и сходили с ума... Для Фриды это время было сравнительно радостное: опера-ция осталась позади, желтуха проходила, она с каждым днем чувствовала, как к ней возвращаются силы. Училась помаленьку сидеть, ходить, есть. Читала, начинала писать. Ей сказали, что у нее воспаление поджелудочной железы, от которого ее будут лечить вливанием в вену какого-то заграничного лекарства. Она лечилась доверчиво и старательно, А мы знали, что Виноградов, вскрыв брюшину, до опухоли не дотронулся и близким сказал: "Рак неоперабельный, случай безнадежный". А мы знали, что он добавил: "Попробуйте 5-фторурацил, быть может..." Вот этим "быть может" мы и жили. Это и была та тень надежды, которая сводит с ума. Мне казалось, сама я живу какой-то призрачной, двойной, недостоверной жизнью. "Фрида погибает и погибнет" - с этой мыслью я ложилась и вставала. "Фрида выздоравливает, и с каждым днем ей все лучше" - это было то, что видели мои глаза. "Попробуйте... быть может..." сказал, слегка пожав плечами, Виноградов. Что, если это "быть может" превратится в действительность?..
