Ростислав Клубков - История дурака
В этой мечте было что-то непередаваемо человеческое, что есть в нищем, что есть в голодном, что есть в умирающем - так похожее на унижение и печально похожее на любовь.
Окно было раскрыто, в колодце двора кричал старик, в комнату, как глаз, смотрела внимательная звезда, а дрянной поэт, имя которого у меня нет охоты припоминать, спорил с пропившимся профессором, автором когда-то неплохой книги о Маяковском.
У поэта был щетинистый череп. Он икал. Его речь плелась, как пьяная женщина. Борода профессора была похожа на две дворницкие метлы.
Осторожно опрокинув в ущербные зубы рюмку, он, как вошь, достал из бороды колбасную крошку.
- Запасливый какой! - завистливо сказал поэт.
- Запасливый, - похвалился пропившийся профессор.
- Да я больше твоего закусить хочу!
- Закусывай!
Захохотав и едва удерживаясь на стуле, профессор громко щелкнул грязными пальцами.
"Полно, да нужен ли ей жених?" - думал я, обняв невесту портного в этой полутемной и пьяной комнате, - звезда, как глаз, разумно и звероподобно смотрела на наши лица, - старик кричал, - а слегка потрепанная, похожая на ночную фиалку любовница поэта, улыбаясь, подсела к нам и, помогая мне, расстегнула пуговицу на ее платье.
- Он не врет, что Пушкина застрелили в огороде его прадеда? - спросила она, расстегивая вторую пуговицу.
- Врет, - сказал я.
Серебряногубая марсианка положила тихо бьющуюся, как маленькое сердце, ладонь поверх наших рук, - подруга поэта гладила ее по волосам, - я думал о кроваво-алых песчаных каналах Марса, его безымянных, стекловидных городах, думая одновременно о - странное сближение - печальной судьбе говорящего животного, африканской обезьяне, вывезенной в Россию.
Поэт закричал.
Его любовница, вздрогнув, обернулась к нему.
- Поди и принеси водки, - сказал поэт.
- Потому что водка кончилась, - пояснил профессор.
- И чтобы быстро! - крикнул поэт.
Оскальзываясь на каблуках, она бросилась на улицу.
- Куда она пошла? - шепотом спросила меня невеста портного.
- Ты что? не понимаешь куда?
Звезда в окне внимательно смотрела на нас.
Хлопнула входная дверь.
- Извинись, - говорил пропившийся профессор поэту. - Мне нельзя плевать в лицо. Извинись.
Поэт спал, смеясь сквозь небытие.
Будь он ослом, я бы мог заплакать над этой падалью.
Потасканная красавица вернулась только под утро. На ней было короткое, прозрачное платье с длинными, оранжевыми, перекрученными лепестками воротника. Нежно и устало улыбаясь разбитыми губами, "Это тебе", - сказала она моей некрасивой девушке, осторожно начав снимать его через голову.
